Вернувшись в кабинет, Джон послонялся из угла в угол, рассеянно полистал раскрытую на столе книгу. В глаза бросились слова: «… лишним в этой чужой взрослой игре». Что-то знакомое… Ах да! Он подошел к окну. Солнца не было и в помине. Из-за мутного стекла на него нагло наваливалось серое отвратительное утро, похожее на рабочих, что выносили буфет. На душе стало муторно. Джон открыл окно, и его оглушил рев машин, еле ползущих в пробке, изрыгавших сиреневый зловонный дым, который смешивался с низкой небесной хмарью. По широким тротуарам пешеходы двигались быстрее автомобилей, не шли, а бежали, машинально расходясь со встречными и не замечая их. У Джона закружилась голова.
«Лишним. В этой. Чужой. Взрослой. Игре».
Телефон надрывно зазвенел в коридоре.
— Hallo! — ответил он по-английски и сразу понял, как это глупо звучит. Трубка долго молчала, словно звонивший обдумывал приветствие.
— John Polovinkin? — наконец отозвался он. — Glad to hear you! Welcome to your Motherland![4]
— Кого вам нужно? — строго спросил Джон.
Голос звонившего тоже сделался строгим.
— Вы, очевидно, забыли, дорогуша, о цели своего приезда. Не слишком ли быстро вы свыклись с русской средой? Хамите по телефону незнакомым людям… Мне иначе обрисовали вас братья из Нью-Йорка. Говорит Родион Вирский, представитель братства Одиноких Сердец в России. Но здесь мы официально называемся «Голуби Ноя». И снова — здравствуйте.
— Здравствуйте, — машинально ответил Джон. — Как вы меня нашли?
— Вы не только невежливы, мой молодой брат, вы еще и неосмотрительны. Только что вы подтвердили факт существования нашего тайного общества незнакомому человеку, не дождавшись пароля.
Джон покраснел.
— Мы одиноки во Вселенной, брат, — строго произнес Вирский условную фразу. — И потому я жду вас на огонек в наше уютное голубиное гнездышко. Это на Пятницкой улице. Купите в гостинице «Россия» карту и прогуляйтесь ко мне пешком.
— Гостиница «Россия»? Но я…
— Знаю, вы в квартире Льва Сергеевича Барского, с которым познакомились в самолете, — с раздражением оборвал его Вирский. — И поступили очень опрометчиво. Не представляю, что вы наболтали ему в пьяном виде. Надеюсь, были настолько пьяны, что из ваших слов нельзя было ничего понять. Все же если я позвоню в Нью-Йорк и сообщу Верховному Совету…
— Не надо!
— Слушайте внимательно, юноша! Отныне ни шага, ни слова, ни одного знакомства без моего разрешения! Вы немедленно, как говорят в этой стране, собираете манатки и отправляетесь в гостиницу «Россия», северное крыло. Там для вас забронирован номер. В восемь часов вечера вы займете столик в шашлычной на Пятницкой улице. Там обычно собираются глухонемые, вы узнаете их по характерным жестам. Один из них через полчаса подойдет к вам и произнесет пароль нормальным человеческим голосом. Вы расплатитесь за кофе (кстати, здесь не принято давать чаевые), и глухонемой проводит вас дальше. Надеюсь, вы записали это в своей голове, а не на бумажке?
«Какие сложности!» — подумал Джон.
Голос в трубке заметно потеплел.
— Ну, не ёжьтесь, мой мальчик! Перечтите Ветхий Завет, Книгу Ионы. И представьте, что он — это вы. Только вас проглотил не кит, а огромная страна. Вам сыро, холодно, неприятно в ее чреве. Но скоро в этой стране наступят большие перемены. И вы сыграете в этом существенную роль.
Трубка противненько захихикала.
— До встречи, избранничек! — гаденько сказала она.
Ни разу со времен денежной реформы и первого полета человека в космос жители старинного городка Малютова не были так потрясены и оскорблены в своих гражданских и человеческих чувствах, как холодным осенним утром 1977 года, когда…
Но — по порядку.
Накануне ночью разбушевалось последнее предзимнее ненастье. Деревянные избы на главной улице противно заскрипели от шквалистого ветра, напугав не только обывателей, но и их сожителей — рыжих тараканов. Под утро ветер стих и на город спустилось нечто вроде тьмы египетской. На Покров ждали снега, но снег не пошел, зато просыпался ледяной колючий дождь, исхлеставший ржавое железо крыш и речку Сестрицу, предательски покинутую своими стражами — белыми гусями. Затем непогода нехотя ушла на восток, и ненадолго усмехнулся ехидный рот молодого месяца.
В мире стало пустынно и холодно. Вода в реке успокоилась, однако спускавшаяся к Сестрице пожилая дурочка Зина уверяла, что вода в реке стонет и поэтому надо ждать больших несчастий. Дурочке не поверили. Каркала она и прежде, и всегда впустую, за что и была неоднократно бита заведующей универмагом, могучей суеверной бабой, о которой поговаривали, будто наворовала она столько, что ОБХСС не трогает ее из чистого профессионального любопытства: жалко раньше времени срывать такой великолепный, но еще не созревший плод. Зинке не верили до поры…
Она врала не только про воду. Тараща выпуклые, с красными прожилками глазки, Зинка говорила, будто вышла из реки молодая женщина, нагая и прекрасная, но без очей.
— А глазынки ей раки повыели. И глядела она пустозёнками своими на запад и кликала кого-то.
А тут еще в город пришел старец. Вернее, явился. Никак иначе нельзя было назвать прибытие этого персонажа, похожего одновременно на бродягу и старорежимного профессора. Он был одет в серый, вытертый, но опрятный пиджачок и черные трико, подсевшие и коротковатые в щиколотках. На ногах его были видавшие виды кеды, на груди большой кипарисовый крест на толстом шнурке, а на носу увеличительные очки со сломанной и обмотанной изолентой дужкой. Лицо чистое, розовое и изящно вылепленное. На высоком лбу ни одной морщинки. Глаза умные, пронизывающие. Узкие губы плотно сжаты, но это не делало его лицо сердитым. Подбородок заканчивался подстриженной клинышком бородкой, мерно качавшейся в такт с ольховой палкой, на которую старец не опирался, а только нежно касался земли, словно ощупывая перед собой путь, хотя при этом шагал бодро.
Не успели наиболее бдительные малютовцы обмозговать появление в их городе неизвестной и, быть может, весьма опасной личности, как случилось нечто уж совершенно невероятное. Старый священник Меркурий Беневоленский, живший в своем родовом доме на краю церковной площади, прямехонько напротив места исполнения своих, прямо скажем, сомнительных профессиональных обязанностей, выскочил из дома в одной рясе и шлепанцах, резво подбежал к старцу, поклонился ему до земли и припал губами к руке. При этом старец, выглядевший куда моложе попа, ласково погладил того по седой голове.
Доброго, мирного отца Меркурия в Малютове не любили только двое: уже упомянутая заведующая универмагом и церковная старостиха. Старик недавно овдовел и держал в помощницах смазливую девушку Настю. О сем вопиющем факте его недоброжелательницы регулярно сообщали в обком партии и местное епархиальное управление, частенько перепутывая адреса. И всякий раз письма оставались без последствий — о безупречном моральном облике отца Беневоленского хорошо знали и в обкоме, и в епархии. Впрочем, однажды нагрянувший с инспекцией отец благочинный, внимательно рассмотрев Настюшку и крякнув от сугубо мужского одобрения, строго-настрого приказал Меркурию сменить прельстительное чадо на что-нибудь более приличествующее сану и возрасту. На это Меркурий Афанасьевич неожиданно твердо возразил, что после матушки-попадьи он с иными старушками нигде, кроме как в храме, общаться не может, а наипаче — терпеть в своем домашнем хозяйстве, где все напоминает о покойной. Иерей вздохнул, еще раз бросил сердитый взор на обмершую от страха девушку и мудро постановил утопить собственное распоряжение в хрустальной рюмочке со «Столичной», нарочно хранимой Меркурием для подобного случая.
Маленькое, но чистое и светлое жилище Меркурия Афанасьевича новоприбывший гость, не лукавя, похвалил. Похвалил и Настю за чудесные щи с грибами. Погладив девушку по голове, старец вдруг высунул остренький язычок и скорчил такую уморительную гримасу, что Беневоленский чуть в обморок не упал, а Настя, наоборот, залилась счастливым смехом, точно маленькая девочка от шутки слегка подгулявшего отца.
Престранный разговор состоялся тогда между старцем и хозяином дома.
— Откуда вы меня знаете?
— Да как же! — удивился священник. — Ведь мы с вами вместе учились! Только вы курсом старше. О вас только и разговоров в семинарии было! В пример и подражание нам ставили. Я и потом, простите за суетное любопытство, за карьерой вашей следил. И когда вы, совсем молодой, епископом стали, я чрезвычайно гордился: вот с каким человеком вместе учиться довелось!
— Это давно было, — поморщился старец.
— У меня и статьи ваши из «Богословского вестника» хранятся. И книга «Тернии на пути в Небесный Иерусалим».
