– И он все изложил на бумаге, дал схему, разрез пластов? – спросил следователь, а думал о другом: ему хотелось знать, остались ли у этого геолога бумаги, исписанные рукой Иткара. Если этот Иткар есть Илья Кучумов, то почерк его Григорий хорошо знает.
– Да, Иткар обстоятельно все изложил на бумаге, схематично. Но я, дурак, и сейчас не могу простить себе: на прощание отдал ему эту бумагу и еще сказал: «В геологии я не новичок. Обойдусь без консультантов-предсказателей».
– И что же, сбылось предсказание Иткара?
– Сбылось, да еще как… Скважина с горем пополам была пробурена на тысячу метров, и после этого начало твориться что-то неладное: почувствовался прихват инструмента… А тут, в ночную смену, еще чище фокус получился: колонну смяло. Вот тут и пришлось запевать матушку-репку – колонну труб захватил «мертвый капкан».
Геолог помолчал, затем, поднявшись с раскладушки, подошел к окну, открыл форточку, закурил и продолжил свой рассказ:
– Если у нас, на буровой, случилась капитальная авария, то у наших соседей на Северо-Вас-Юганской площади получился смех и грех. Там трубы, спущенные на глубину для испытания скважины, вдруг намертво примерзли! И все это несмотря на летнюю жару. Томские геологи тогда на это никакого внимания не обратили…
– Так и осталась неизученной эта загадочная мерзлота Томского Приобья?
– Да нет, кое-что уже прояснилось. Создана при томском институте комплексная мерзлотная лаборатория; уехал наш геолог изучать опыт нефтяников Канады. А там, в подобных условиях, с какими пришлось столкнуться нам, успешно ведется бурение скважин и добыча нефти. Вот, собственно, и все. Теперь можно спать, а то я вас совсем заговорил, замучил своим рассказом.
– Нет-нет, Матвей Борисович! Так кто же такой Иткар, какую роль сыграл он в вашей геологической судьбе?
– Долго об этом рассказывать. Но именно с той скважины, о которой я вам рассказал, началось мое мучение, поиск, споры с большим начальством… А кончилось тем, что я защитил диссертацию: «Островная мерзлота Южного Приобья». Эх, если бы разыскать Иткара…
На тумбочке, рядом с койкой, затарахтел телефон. Не вставая с кровати, Григорий Тарханов протянул руку, взял телефонную трубку.
– Да, я… Что? Молодец ты, Леонид Викторович!
Я предчувствовал, что это не простой наконечник поющей стрелы… Видимо, такие стрелы использовались при каких-то обрядах. Вот что еще, тут со мной в номере геолог, ученый, Матвей Борисович… Он рассказал любопытную историю о загадочном геологе, по имени Иткар…
По телефону Тарханов пересказал бывшему археологу содержание беседы, и тот, в свою очередь, принялся рассказывать все, что ему было известно об Иткаре.
Матвей Борисович, скрестив руки на груди, ждал с нетерпением конца телефонного разговора.
– Ну и как? Что-то определенное сказал ваш товарищ?
– Да, конечно. Иткар Князев – это второе имя и фамилия Ильи Кучумова, бывшего главного геолога Улангаевской нефтеразведки. Сейчас Иткар работает в Сургутском районе, кажется, в Нефтеюганской экспедиции.
Геолог привстал, обрадованно проговорил:
– А я все время считал, что это ученый-геолог умышленно отбился от своей экспедиции.
– Отчасти вы правы, Матвей Борисович, Иткар Князев затерялся. Его товарищи, первооткрыватели юганской нефти, возглавляют институты, тресты. Горе надломило Иткара. В то время, когда вы встретились с ним на буровой в верховье Лурь-Ёгана, он вместо геологии занимался охотничьим промыслом.
– Что за горе сломило Иткара?
– Сразу несколько бед… На буровой произошла крупная авария, вроде бы по вине Иткара, тогда он назывался Ильей Кучумовым. Длительное разбирательство, нервотрепка. Он был понижен в должности, переведен из главного в «сидячего» геолога. В январе, когда заворачивал пятидесятиградусный мороз, Иткар вернулся домой, прилетел с буровой. Пришел он… Жена и две дочери были мертвы.
– Да вы что? Как это случилось?..
– На ночь была чуть приоткрыта вьюшка печной трубы. А печь в холода топилась углем. Сейчас трудно сказать, как это произошло… Угорели…
– Да-а, такое горе пережить…
– Запил Иткар. Спасла Иткара Югана. Увела его на Соболиный остров, в глухой уголок урмана. Там и отошла душа Иткара, а после совершения языческого обряда Юганой «умер» Илья Кучумов и стал жить «новый» человек – Иткар Князев.
– А что случилось на буровой?
– За достоверность не ручаюсь. Ходили слухи, что Илья Кучумов дал указание продолжить бурение. Вместо запланированных двух с половиной тысяч метров забой был на трех тысячах. И тут произошел выброс газа со взрывом. Погибли два человека.
Рано утром геолог и следователь расстались большими друзьями. Матвей Борисович улетал на буровую, в район таежной реки Вах. А следователь отправился на встречу с Метляковым.
4
Цыганская любовь. Пожалуй, эти два слова вызовут в душе каждого человека представление о неудачной, многострадальной любви. У Агаши самая настоящая цыганская любовь: с романтикой и слезами, с печалью и радостью. Началась эта любовь сорок лет назад. Был в те годы парусный цыган Федор Романович Решетников молодым жизнерадостным мужчиной. Да и Агаша считалась красавицей. Помнит и поныне Агаша день и ночь их первой встречи, помнит и любит по сей день Федора Романовича. И кажется ей, что ее возлюбленный все такой же могучий, только буря и непогодь заплескали седой речной пеной голову парусного цыгана да ссутулил его плечи груз ушедших безвозвратно лет.
С утра ждала Агаша дорогого гостя. Ждала желанного и званого. В избе все прибрано: новые занавески на окнах, домотканые дорожки расстелены на полу.
– Здравствуй, моя белая цыганочка! Здравствуй, русская государыня!
– Любый мой, Федюша! Проходи, родимый, в передний угол, присаживайся к столу. Сейчас почаюем, самовар на шестке песню поет. С «позолотой»?..
– Можно «позолотить»…
Слово «позолотить» означает у Агаши налить в хрустальные рюмочки-стограммовки коньяк долгой выдержки. При желании можно коньяк выплеснуть в чай.
Чокнулись две хрустальные рюмочки с расписными каемками и прильнули к губам солнечными зайчиками.
Настенные часы-ходики стучат древним, усталым «сердцем»: тик-тик. Любопытная синичка-зеленушка прильнула к створке оконной – и клювом по стеклу: тюк-тюк.
– Божья пташка весточку принесла, – тихо сказала Агаша.
Молчит старый парусный цыган. Его «позолоченная» душа отправила думы в далекую молодость; в той дали виделся ему берег Вас-Югана, поросший пышными кедрами и березами. Дымили на стойбище костры. Пахло вкусно вареным лосиным мясом, парной стерлядью. Звон гитары. Пела Лара сказание про белого коня с черной гривой, пела про несбывшуюся любовь. Голос ее плавный, женственный, задушевный, лип к берегам таежным. Вторило песне сонное прибрежное эхо… Причаленную парусную ладью качали волны, и колокол у рулевой рубки на мачтовом откосе разговаривал лениво: динь-нь, бум-м.
Осталась та ночь в памяти цыгана Федора Решетникова. И виделся ему маленький табор, который спал, убаюканный речными волнами и благословенной вечерней зарей. Но не спалось тогда жизнерадостному кузнецу. Не спала и девятнадцатилетняя русская девушка Агаша. Она целовала Федора, жарко обнимала… Запомнилась ей и ему та далекая утренняя заря. Кричали в береговой низине перепелки, стонали селезни. И начинался новый весенний день. Осталась позади бессонная ночь, сладкая ночь любви. У юной Агаши томило сердце, радостная усталость обволакивала женское тело.
– Ладно ли с тобой, Федюша? В окно уставился глазоньками и замер, застыл взгляд далеким ясным солнышком. Куда летала твоя душенька? – певуче расспрашивала Агаша.
– Ах, как обидно… И куда все ушло, пропало без следа и возврата?
– О чем ты, Федюшенька? Что это с тобой, кровинушка ты моя!
– Вспомнились мне, Агаша, белый парус и водица хрустальная из плескучей Оби великой. Ночь звездная. Чистое небо с темной синевой и блестки, искры звезд! Рядом ты, Агаша, белотелая, горячая… Да-а, какая ты была у меня королева-царевна! Лара рядом с тобой казалась закопченной головешкой…
– Тьфу, убей меня бог мягкими пирогами, опять он про Лару забубнил! – вспылила Агаша. – Да у твоей Лары ни груди, ни кормы. Доска доской из себя была. Тощая, пучеглазая…
– Так-так оно все было, моя сударушка-лебедушка Агаша! Хоть и грех о покойнице плохо говорить. А к тебе-то я был в молодости ненасытный: целовал, целовал – и не мог нацеловаться, не мог налюбоваться тобой, голубоглазой, обнимешь, бывало, прижмешь к груди, и радостный огонь душу обжигает…
Агаша грустно вздохнула и потупилась смущенно. Помолчала, потом вкрадчиво спросила:
– Как же, Федюша, насчет клада Миши Беркуля?
– Видать, заколдовал Миша Беркуль свой клад. Были среди бугровщиков заклинатели-ведуны. Вот в чужие руки он и не дается.
