Но, зная его характер и жесткое отношение к вопросам чести и честности, Менжинский не стал говорить Спиридонову об истинной цели поездки в Новосибирск. Во-первых, решил, что тот сам смекнет, во-вторых – искренне не хотел сильно вмешивать этого одержимого в тайные и не очень чистые дела своего ведомства.
Пусть остается незапятнанным на белом квадрате татами…
Кабинет Менжинского Виктор Афанасьевич покидал с картонной папочкой под мышкой и смешанными чувствами в душе. С одной стороны, у него хватало дел и в Москве: в обществе «Динамо» и при ОГПУ Спиридонов тренировал на тот момент в общей сложности двести курсантов плюс курировал несколько групп с молодыми инструкторами. Да и книга, хотя и близилась к завершению, была еще не закончена. Отрываться от работы, пусть ненадолго, ему не хотелось, но…
С другой стороны, Виктор Афанасьевич чувствовал странное воодушевление от предстоящей поездки, словно школьник в ожидании каникул. Последнее время его жизнь стала слишком размеренной, будто автоматической, и перемена, даром что тривиальная, была ему, наверно, нужна. Пора было внести какое-то разнообразие в привычный ход событий, всколыхнуть застой в заводи жизни, грозивший превратить эту заводь в болото.
А с третьей стороны (в отличие от медалей, у жизненных ситуаций часто бывает много сторон), Виктор Афанасьевич подсознательно опасался оставаться наедине с собой. Вопреки расхожему мнению, смелый человек вовсе не лишен страхов, он просто умеет их, что называется, «держать в узде». Виктор Афанасьевич был волевым человеком, с железной самодисциплиной. Он всегда был точен в словах и действиях, пунктуален до доли секунды, а его требовательность к другим зиждилась на гораздо более суровой взыскательности к самому себе. Такой характер – кремень! – вроде бы не давал места для сомнений и страхов…
Но сомнений и страхов среди людей нет только у мертвецов и памятников. Живой человек из плоти и крови, как бы он ни закалил свой характер, несет в душе груз эмоций. Дзержинского называли Железным Феликсом, но и он не был лишен страха, сомнений, предвзятости и порывистости, когда принимал решения. Менжинский, настоящий солдат революции, слег с сердечным приступом, столкнувшись с человеческой низостью среди тех, кого считал своими товарищами, солью соли земли.
И Спиридонов не был исключением из всех этих правил. Порой, когда судьба сводит нас с такими людьми, мы сразу же навешиваем на них ярлыки тупых солдафонов, бесчувственных чурбанов и другие, не менее обидные и несправедливые. А ведь недаром говорится: чужая душа – потемки…
В душе Спиридонова вот уже десять лет, словно лава в жерле кажущегося давным-давно потухшим вулкана, тлела неизбывная боль. От этой боли он и бежал, и для того, чтобы не встретиться с нею лицом к лицу, избегал воспоминаний и загонял себя до полусмерти, чтобы, забывшись усталым сном, не видеть никаких сновидений. Не нуждаясь в будильнике, он всегда заводил его, чтобы не проснуться тогда, когда, как он знал по опыту, запоминаются сны. Сны для него были самыми опасными врагами, самыми страшными чудовищами…
Единственным его спасением стала Система. Система была его миром, и Спиридонов стремился сделать этот мир лучше. Эта работа всецело занимала его и позволяла забыться. Разлуки с этим миром Виктор Афанасьевич не боялся, потому что Система была его жизнью, а от собственной жизни не уедешь на поезде, не улетишь на аэроплане. Система была при нем, с ним.
В этом мире он был не одинок. За годы деятельности он сумел зажечь своей страстью много юных сердец – эркаэмовцев, бойцов ВЧК и ОГПУ, и теперь его мир стал и их миром. Потому Виктор Афанасьевич не боялся отлучаться, оставляя учеников, – у него было кому его подменить.
Предложение Менжинского он принял потому, что интуитивно понял: у него есть шанс встретить человека, живущего в том же мире, что и он. Говорящего с ним на одном языке. Ради этого Спиридонов мог отправиться не только в Новосибирск – а хоть на далекий Таймыр. Хоть поездом, хоть на перекладных. Ибо человек, с кем ты можешь говорить на одном языке, кто разделяет твою страсть, кто живет в твоем мире, дороже многих сокровищ.
Ни лишения, ни труды, ни тяготы не пугали его. У него вообще со страхом с детства были весьма специфические отношения. Самым страшным для него было вовсе не это…
* * *
Встречая человека, не боящегося ни черта, ни дьявола, мы не знаем, почему он такой. Нам неизвестно, какое топливо сгорает в котле его бесстрашия. Сила личности? Самоуверенность? Фатализм? А может быть, глухое отчаянье, когда жизнь настолько опостылела, что смерть не пугает? Или что-то еще, вариантов множество, да и чаще всего причин тому несколько. Мужество и бесстрашие, как, впрочем, любая черта человеческого характера, только кажутся простыми, понятными. На самом деле личность соткана из множества тонких нитей – склонностей, переживаний, пройденных ситуаций, перенесенной боли и пережитого счастья.
Виктор Афанасьевич шел пешком в направлении клуба общества «Динамо» и думал о том, что необходимо сделать перед поездкой. Само путешествие не тяготило его: комнату в общежитии трудно было назвать домом, и в этом доме его никто не ждал. Он был свободен. Даже если с ним что-то случится, подготовленная им группа инструкторов способна продолжить становление его новой Системы…
Виктор Афанасьевич поймал себя на мысли, что так и не поговорил с Менжинским о том, что Система, которую он создал и преподает, больше не может именоваться по старинке дзюудзюцу. Но есть ли разница, как называть мастерство самообороны? Спиридонов верил – определение имеет значение. Дзюудзюцу была японской школой самообороны; русская – народная, пролетарская – борьба должна называться как-то иначе, чтобы название отражало ее суть. Ну что ж, придется вернуться к этому позже.
…потому Виктор Афанасьевич не тревожился, покидая родные пределы. На своем веку он поездил вдоволь, исколесив родную страну от Дальнего Востока до Карпат. Так что о чем тревожиться? Чай, не на войну отправляется. Беспокоило его, как ни парадоксально, то, что в пути у него будет слишком много свободного времени. От Курского вокзала Москвы до Новосибирска курьерским поездом трое суток езды, а пассажирским и того дольше.
Виктор Афанасьевич не боялся пули, не страшился жизненных тягот, и никакая жизненная ситуация не могла выбить его из седла. Он был прекрасным примером бесстрашного человека, но в каждом бесстрашном человеке живет свой страх – для Спиридонова им был он сам и его прошлое.
* * *
Уже на следующий день, оперативно управившись со всеми делами, Виктор Афанасьевич прибыл на Курский вокзал, где с комфортом разместился в двухместном купе прицепного пульмановского вагона курьерского поезда. Кроме него в вагоне путешествовал только какой-то чиновник из наркомата путей сообщения с молодой женой и грудным младенцем. Семейство расположилось в другом конце вагона, что Виктору Афанасьевичу было на руку.
Спиридонов был абсолютно равнодушен к комфорту и с таким же успехом мог проделать путь в общем вагоне или даже в столыпинском, но имелся один нюанс. Он много курил, и чаще всего на ходу, не замечая, как достает курево и закуривает. Выбегать из купе в тамбур, чтобы посмолить, было для него обременительно – тормозилась работа. А в прицепном к представителю начсостава с комбриговскими ромбами на петлицах ОГПУ никто не станет цепляться, если он закурит прямо в купе. И это было очень и очень кстати.
Попутчиков Спиридонова провожала стайка родственников, так что до отправки поезда в вагоне было шумно и оживленно, но провожающие ему не мешали. Он забросил на верхнюю полку видавший виды дорожный саквояж небольшого размера, в котором уместилось все нужное ему в командировке, на столик положил портфель – там была рукопись книги и папочка с личным делом новосибирского товарища, в которую Спиридонов еще не заглядывал, оставив это занятие на дорогу, принял у проводника белье и чай, которого не заказывал, и едва успел сесть на сиденье, как вагон вздрогнул – машинист подтянул сцепку.
Через несколько минут состав тронулся. Виктор Афанасьевич смотрел в окно, не прикоснувшись к чаю и не приступая к работе. Воспоминания, от которых он старательно отгораживался все это время, прорвали плотину. Он знал, что так и случится, и был к этому готов.
Железная дорога всегда что-то меняла в его жизни. Она привела его в Кремлевский полк; по ней он попал в Казанское пехотное училище. По железной дороге молодой, только что получивший звание подпоручик отправился в далекую Маньчжурию, где еще не стреляли, но порохом пахло все явственней. Когда объявили о наборе добровольцев на доукомплектование Третьей сибирской стрелковой дивизии, Спиридонов вызвался в числе первых. И вновь, казалось, воинская Фортуна к нему была благосклонна: его распределили в Одиннадцатый Восточно-Сибирский Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии полк. Не гвардия, конечно, но элита.
