— Я тоже так могу, — удивленно заметила я. — Я тоже вижу определенный цвет, когда смотрю на человека.
Она наклонилась и погладила меня по руке.
— Я не имела в виду чего-то подобного. Я просто могу заметить, когда человек выбит из колеи. «О, берегитесь ревности, синьор. То — чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей»,[1] — продекламировала она.
— Чудище с зелеными глазами?
— Это цитата из шекспировского «Отелло». Ревность там сравнивается с зеленоглазым монстром.
Люк тоже цитировал Шекспира, но я никогда не была в настроении изобразить хоть каплю интереса. Я поморщилась.
— Кэти, ты хочешь рассказать о ней?
Я вздохнула.
— Эта девушка, Женевьева, как будто повсюду ходит за мной и все за мной повторяет. Сегодня я узнала, что ее жизнь сложилась ужасно, она попала в детский дом, а потом ей было даже негде ночевать. Но я не могу найти в себе хоть немного сострадания. Как будто меня разом лишили всей доброты и превратили мое сердце в камень.
— Это совсем на тебя не похоже, — нахмурилась мама. — Может быть, дело в чем-то другом?
Конечно, в чем-то другом, о чем мне даже и думать не хотелось бы. Я сглотнула и закрыла глаза, вздрогнув, как от резкой боли.
— Мне кажется, что она хочет отобрать у меня Мерлина.
Я осеклась. Это было совсем не то, что я собиралась сказать. Я хотела пожаловаться, что Женевьева, похоже, флиртует с ним. Признать это было очень страшно, невозможно представить ничего хуже.
Мамин смех больно резанул по сердцу.
— Все юные особы так театрально трагичны. Вам понравился один и тот же мальчик, и вы уже готовы думать, что настал конец света.
— Это намного хуже. — Я сверкнула глазами.
Мама присела на ковер у моих ног, пытаясь согреться у потрескивающего камина. По вечерам стало заметно холодать. Мне нравился наш очаг, который можно было растапливать настоящим углем, но с ним приходилось слишком много возиться. Поэтому обычно, когда наступала зима, мы просто включали страшненький электрический обогреватель. Впервые за долгое время я могла смотреть на пламя, выхватывая взглядом различные фигуры и силуэты, как любила делать в детстве. Но даже сейчас я не могла забыть о Женевьеве — вспышки огня напомнили мне о ее блестящих рыжих волосах.
— Кэти, если у него к тебе все серьезно, он не предаст. Но не оттолкни его своей ревностью. Ревность — яд, который может разрушить тебя, но не ее.
Я едва слушала.
— Самое странное, что она — это воплощение всех лучших качеств, которые могли бы быть у меня.
Мама осторожно прикоснулась к моему плечу.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы одного роста, но она кажется изящнее, потому что очень худая, наша кожа одного оттенка, но ее мерзко сияет, наши волосы одного цвета, но у нее шикарные блестящие локоны… — хмуро жаловалась я.
— У тебя есть своя неповторимая красота, Кэти, и люди любят тебя такой, какая ты есть.
— Как бы я хотела, чтобы все оставалось, как раньше, — с жаром ответила я.
Мне не хотелось добавлять, что после многих лет я наконец ненадолго смогла почувствовать себя в своей тарелке. Раньше я всегда была изгоем и не могла найти друзей, но в выпускном классе мы сблизились с Нэт и Ханной, а потом — сама поверить не могу — в моей жизни появился Мерлин… В глубине души я подозревала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Мама, между тем, не закончила с нотациями.
— Ты всегда будешь встречать людей, с которыми будешь не совпадать во взглядах. Ладить со всеми невозможно. Пытайся воспринимать это как жизненный опыт.
— Не хочу я ничего воспринимать, — буркнула я. — Я просто хочу, чтобы она убралась подальше отсюда. Настолько далеко, насколько это вообще возможно. Может, даже на край света…
Мама потеряла терпение.
— Кэти! — одернула она меня. — Ты всегда была такой участливой, особенно по отношению к тем, кому не повезло в жизни. Я считаю, что на самом деле проблема в тебе, а не в этой Женевьеве.
Я замолчала, прокручивая про себя это неприятное, но справедливое обвинение. Почему мама была права? Женевьева не совершила ничего особенного. Она просто оставила мне красивый кулон, за который могла попросить деньги. У нее нет семьи, и она пережила вещи, которые я с трудом могла бы вообразить. Меня захлестнула волна стыда, когда я осознала, насколько ревнивой и злобной я выглядела.
— Ты сама на себя не похожа, — добавила мама уже мягче. — Если общение с Мерлином превращает тебя в девушку, которая способна нападать на беззащитную сироту, может быть, он не тот, кто тебе нужен?
— Он как раз тот, но…
Я прикусила язык и не стала жаловаться, что Женевьева флиртовала с Мерлином. Возможно, все дело было во мне. И мама была права. Такая потеря способности сострадать была совершенно не характерна для меня.
— Кэти, ты должна доверять Мерлину. Ты не можешь держать в клетке тех, кого любишь.
В этот момент мама осеклась. Я обняла ее и почувствовала прикосновение мокрой от слез щеки.
— Прости, — сказала она. — Я не знаю, что на меня нашло.
Она обхватила меня так крепко, что мне стало неуютно и трудно дышать. Я старалась не обращать внимания на ее красные, раздраженные кончики пальцев. У мамы было обсессивно-компульсивное расстройство, во время приступов которого она могла до крови изгрызть ногти. Обычно меня это сильно расстраивало, но сегодня я почувствовала раздражение: я хотела, чтобы успокаивали меня, а не наоборот.
— Кэти, когда я думаю о том, что когда-нибудь могу потерять тебя, у меня разрывается сердце.
— А почему ты можешь потерять меня? — спросила я в недоумении.
Она печально улыбнулась, пытаясь взять себя в руки.
— Происходят такие вещи… случайности, которые меняют все.
— Но они не способны изменить тот факт, что ты — моя мама, — рассмеялась я.
Мама провела рукой по своим поблекшим волосам, на ее лице застыло страдальческое выражение.
— Я не хотела, чтобы все так получилось, — наконец сказала она. — Я хотела быть самой лучшей матерью на свете, всегда быть рядом с тобой и оберегать.
Я попыталась переубедить ее.
— Ты самая лучшая на свете. Честно.
В ее голосе промелькнуло что-то новое.
— Ты заслуживаешь красивой жизни, полной смеха и веселья, новых впечатлений, путешествий… а не заточения со мной в этом доме.
На секунду перед моими глазами мелькнул образ другой женщины, которую я едва помнила, энергичной и живущей сегодняшним днем. Я не знаю, когда все успело измениться, ведь казалось, что она будет такой вечно. Я не должна упустить представившуюся возможность. Мы так редко могли побеседовать откровенно, а это, казалось, был шанс, которого я ожидала.
— Врачи говорят, что только ты можешь изменить себя. Они готовы помочь, тебе лишь нужно принять эту помощь.
Мама заговорила так тихо, что я инстинктивно наклонила голову к ее губам.
— Я пыталась изо всех сил, но что-то удерживает меня. Как будто надо мной нависает темная туча.
— Что за туча?
Она печально покачала головой.
— Я думаю, воспоминания.
— Может быть, если ты поделишься ими с кем-то, они покажутся не такими уж страшными.
Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.
— Когда-нибудь я расскажу тебе, и я знаю, что ты поймешь, но не сейчас.
Я была разочарована, но попыталась скрыть это.
Время от времени в ее душе будто приоткрывалось маленькое окошко, но затем так же быстро закрывалось.
— Я постараюсь, Кэти. Я схожу к врачу и последую его советам, обещаю тебе.
— Это уже хорошее начало, — бесцветно прокомментировала я.
— Давай подогреем кексы на огне, — предложила она с несколько преувеличенным энтузиазмом.
Я кивнула и попыталась выглядеть заинтересованно. Джемма, наша рыже-полосатая кошка, спала в своей корзинке, и я потянулась погладить ее. Она слегка коснулась моей руки когтями и затем убрала их. Я знала, что это означает: Джемма продемонстрировала, кто тут главный и что она может расцарапать меня без малейшего сожаления, если ей вздумается, поскольку была абсолютно бессовестной кошкой. Она открыла красивые влажные глаза, пренебрежительно взглянула на меня и закрыла их снова. Я нервно сглотнула, пытаясь не думать о других зеленых глазах, которые лишали меня последнего мужества.
Мама вернулась из кухни с пачкой кексов, один она уже насадила на старую вилку для жарки.
Вскоре комнату заполнил запах поджаренного хлеба. Я почувствовала себя немного ближе к ней, но эта близость была отравлена разочарованием. Она намекала, что ее терзают какие-то страхи, сожаления и черные тучи, но не говорила об их причине. В глубине души я всегда боялась, что такое нервное расстройство передается по наследству и в конце концов я увижу мир мамиными глазами.
Однако в одном она была права: мне следует больше доверять Мерлину и проще относиться к Женевьеве. Мерлин подумал, что у нас много общего, и он мог оказаться прав. Пока мы ели, мама болтала без умолку, по подбородкам у нас стекало растаявшее масло, а я сидела и размышляла, что должно было произойти в ее жизни, чтобы фактически заставить ее прекратить жить.
