Разозлившись на собственный страх, Нобору во всем обвинил Рюдзи.
Кое-как попрощавшись, мальчишки разбежались, и на жаркой дороге, где прекратилось всякое движение, остались только характерные для четырех пополудни длинные тени Рюдзи и Нобору.
Нобору испытывал мучительный стыд. Он собирался выбрать момент, чтобы спокойно познакомить Рюдзи с Главарем. Пройди их знакомство успешно, Главарь скрепя сердце признал бы в Рюдзи героя и Нобору мог сохранить достоинство.
Однако во время злосчастной и неожиданной встречи второй помощник, жалкий в своей насквозь мокрой рубашке с короткими рукавами, улыбался Нобору почти заискивающе. Это была совершенно лишняя улыбка. Не только говорящая о снисходительном, словно к ребенку, отношении Рюдзи к Нобору, но и выставляющая его карикатурным «другом детворы». Нарочито радостная, адресованная ребенку, его улыбка была неуместной и непростительной ошибкой.
Вдобавок Рюдзи сказал то, чего никак не следовало говорить:
— Вот так встреча! Как искупался?
А когда Нобору, словно партизан, подорвавший мину в тылу врага, завел разговор о его мокрой рубашке, Рюдзи следовало ответить:
— Ах, это? Да так, женщина бросилась с причала — пришлось спасать. Уже третий раз ныряю в одежде.
Но Рюдзи ничего такого не сказал. Вместо этого он произнес несусветную глупость:
— Купался под фонтанчиком вон там, в парке.
Да еще эта улыбка!
«Хочет мне понравиться. А что, удобно — подружиться с сынишкой своей новой бабы», — думал Нобору, успокаиваясь.
Они направились к дому. Рюдзи, радостный, что нашел с кем скоротать оставшиеся два часа, плелся вслед за мальчишкой.
— Странные мы сегодня какие-то, — произнес Рюдзи.
Нобору не выносил подобного деликатного участия. Зато теперь он мог легко попросить:
— Не говорите маме, что встретили меня на той тропинке.
— Ага.
Радость Рюдзи быть посвященным в секрет и его мгновенное согласие вкупе с многообещающей улыбкой были все так же скучны. Вот если бы он прикинулся, что станет шантажировать Нобору…
— Скажем, что я вернулся с моря. Постойте-ка. — Нобору взлетел на гору песка, приготовленного для дорожных работ, сбросил кроссовки и вымазал в песке ноги до колен.
Только сейчас Рюдзи впервые заметил его звериную ловкость и ухмылку всезнайки. Ободренный вниманием, Нобору заодно уж вымазал и ляжки и осторожно обулся, стараясь не стряхнуть налипший песок.
— Смотрите-ка, налип как по линеечке. — Продемонстрировав ноги, он аккуратно двинулся вперед.
— Куда направляешься?
— Домой. Пойдете со мной, Цукадзаки-сан? В гостиной прохладно, у нас кондиционер.
Они закрылись в гостиной, включили кондиционер. Рюдзи устроился в плетеном кресле, а Нобору, подгоняемый домработницей, с нарочитой неохотой вымыл ноги и улегся на плетеной банкетке у окна.
Прислуга принесла напитки и снова его отчитала:
— Вот я скажу матери, как ты себя перед гостем ведешь.
Нобору взглядом попросил у Рюдзи помощи.
— Ничего. Видать, наплавался сегодня, устал.
— Вы так считаете? И все же…
Домработница явно вымещала на Нобору неприязнь к Рюдзи. Наконец она вышла. Ее тяжело покачивающийся из стороны в сторону массивный зад выражал протест перед такой откровенной несправедливостью. Благодаря покровительству Рюдзи между ним и Нобору установилось молчаливое соглашение. Нобору с жадной неопрятностью глотал сок, так что желтые капли лились прямо на кадык. Напившись, он поднял взгляд на Рюдзи и впервые улыбнулся сам:
— Я о кораблях все знаю.
— Да ты просто специалист.
— Не надо лести. — Мальчишка поднял голову с вышитой матерью подушки, в его взгляде мелькнуло бешенство. — Вы во сколько стоите вахту?
— Днем и ночью с двенадцати до четырех. Вахта второго помощника потому и называется «воровской».
— Воровская вахта… Интересно, — мальчишка улыбнулся и выгнулся словно тетива, — а сколько на вахте стоит человек?
— Один дежурный офицер и два матроса.
— А во время шторма судно сильно кренится?
— Если серьезный шторм, то градусов на тридцать—сорок. Попробуй-ка взобраться на холм с сорокаградусным уклоном — это все равно что карабкаться на забор. Такие бури — это нечто… — Подбирая слова, Рюдзи устремил взгляд вдаль.
В этом взгляде Нобору виделись океанские штормовые волны. Он с восторгом ощутил в теле легкое покачивание.
— А ваше судно это ведь трамп?[14]
— Ага, — нехотя ответил Рюдзи, слегка уязвленный.
— А бывает, что вы возите грузы для третьей стороны?
— Все-то ты знаешь. Случается, доставляем пшеницу из Австралии в Англию.
Вопросы Нобору были непоследовательными, перескакивали с одного на другое:
— Слушайте, забыл, а какой груз в основном берут на Филиппинах?
— Шорею[15], наверное.
— А в Малайзии?
— Железную руду. А на Кубе знаешь?
— Знаю. Конечно же, сахар. Не надо считать меня дураком… Послушайте, а вы бывали в Вест-Индии?
— Один раз.
— Заходили на Гаити?
— Ага.
— Здорово. А какие там деревья?
— Деревья?
— Ну да, деревья. Ну, там вдоль улиц…
— Ах, деревья. Ну, во-первых, конечно, пальмы. Еще в горах много шелковой акации. Я уж и не помню, похожи ли они между собой. Но цветки у них — чистое пламя. Когда надвигается ливень и небо становится совсем черным, это пламя приобретает удивительный оттенок. Таких цветов я больше не видал.
Он хотел рассказать о своей непонятной любви к кариотовым рощам, но только как объяснишь это ребенку? В результате он промолчал. Внезапно он почувствовал, как в душе, словно инкуб, пробуждается сила, та самая, что ежесекундно наполняет эмоции разнообразными событиями морской жизни: навевающим мысли о Судном дне закатом в Персидском заливе, лижущим щеки морским бризом, стрелкой барометра, нервным падением возвещающей близость тайфуна…
Только что Нобору явственно видел в глазах Рюдзи океанские волны, а теперь читал в них видения, одно за другим возникающие в его душе. Нобору казалось, что, подхваченные чужестранными пейзажами и белыми табличками с морскими терминами, они с Рюдзи уносятся в далекий Мексиканский залив, в Индийский океан, в Персидский залив. Благодаря реальному, из плоти и крови, второму помощнику перед взором Нобору разворачивались целые картины. Его воображение давно нуждалось в истинном медиуме. Он так долго этого ждал.
От переизбытка чувств Нобору зажмурился.
«Спать хочет», — подумал Рюдзи, а мальчишка, открыв глаза и убедившись, что самый настоящий второй помощник по-прежнему находится рядом, испытал неописуемый восторг.
От тихо урчащего кондиционера в комнате было прохладно. Рубашка Рюдзи просохла, он сидел, сцепив за головой руки, ощущая пальцами прохладные неровности тонких переплетенных прутьев.
Когда Нобору прикрыл глаза, второй помощник осмотрелся. Обводя взглядом прохладную сумрачную комнату, он с удивлением разглядывал вещи — золотые часы на каминной полке, хрустальную люстру на высоком потолке, опасно стоящую на краю стола длинную нефритовую вазу. Почему стены комнаты не качаются? Эти предметы, до вчерашнего дня не имевшие с ним ничего общего, назавтра снова потеряют с ним всякую связь, оставшись лишь в памяти. Однако он отдавал себе отчет, что связал его со всей этой непривычной обстановкой один-единственный женский взгляд, привлекший его внимание, — так бывает, когда встретишь в море незнакомое судно. Он вздрогнул от ощущения грандиозной нереальности пребывания здесь его физического тела, послужившего причиной сложившихся обстоятельств.
«Что означает мое пребывание здесь летним днем? Кто я, лениво сидящий рядом с сыном женщины, с которой переспал прошлой ночью? Еще вчера знакомая мелодия, и мои слезы, и два миллиона иен на счету гарантировали мне реальность».
Нобору не знал, что Рюдзи притих. Не заметил и того, что тот больше не взглянул в его сторону.
Не выспавшись прошлой ночью и устав от всевозможных перипетий, он оставил попытку широко раскрыть покрасневшие глаза — домработнице сказал, что от купания, — и провалился в сон, покачиваясь всем телом, мысленно перебирая сияющую реальность, которая со вчерашнего вечера несколько раз мелькнула в просветах совершенно неподвижного, скучного, бесплодного мира.
На ровной канве сумрака показались несколько великолепных золотых вышивок. «Обнаженный второй помощник с лунным светом на плечах, обернувшийся на пароходный гудок… Мертвая морда котенка с серьезным оскалом и его красное сердце… Какие роскошные вещи. И какие настоящие». «И значит, Рюдзи настоящий герой. И все происходит или на поверхности моря, или в его пучине». Он чувствовал, как погружается в сон. «Счастье, какое невыразимое счастье», — думал Нобору.
