— Расскажите, какой она была.
— Нет, — ответил Алессандро. — Помимо прочего, у меня просто нет сил.
Они уже шли по улочкам Ачерето. Даже в десять вечера город спал, закрыв окна ставнями. В центре города находилась площадь с фонтаном посреди. Они присели у фонтана.
* * *
Не горело ни единого огня, луна еще не поднялась, но света звезд хватало, чтобы различать силуэты окружающих площадь домов и всего, что на ней двигалось. Вода била из фонтана мощной струей и мягко падала в бассейн. Иногда брызги долетели до Алессандро Джулиани и Николо Самбукку.
Алессандро положил руки на набалдашник трости. Днем его могли бы принять за землевладельца, мэра или врача, отдыхающего у фонтана после посещения пациента. Болело в бедре и чуть выше колена. С течением времени все больше давала о себе знать одна из ран, но боль его только радовала. Боль неизбежна, и он знал, что в борьбе с ней победа в итоге останется за ним. Вернувшись с фронта зимой в унылый и деморализованный Рим, он частенько чувствовал, как сильно ему не хватает войны, об окончании которой он раньше мечтал. То же происходило и с болью.
Возможно, из-за возраста спутника Алессандро чувствовал себя молодым, и его пугало, что к нему могут вновь вернуться воспоминания юности. Некоторые из его коллег и студентов заявляли, что их так тронула та или иная книга, что они перечитывают ее снова и снова. Что с ними происходило? О чем они думали? Они лукавили? Возможно, его следовало назвать дураком, но он придерживался мнения: если книга действительно хороша, достаточно прочесть ее один раз, чтобы она тронула тебя, изменила, сделала другим. Стала бы частью тебя и уже никогда не уходила, персонажей ты любил бы так, словно сам их и создал. Кому охота пахать и без того идеально вспаханное поле? Перечитывать такую книгу все равно, что заново переживать свою жизнь, а это обычно невероятно больно. По работе ему приходилось перечитывать книги, но никакого удовольствия он от этого не испытывал — только раздражение и злость.
Он посмотрел на Николо, который, лежа на боку, ухом на каменном бортике фонтана, и доверху закатав рукав рубашки, шарил рукой по дну, пытаясь достать лежащую там монету.
— Думаешь, оно того стоит? — спросил Алессандро.
Николо промолчал, решив, что лучшим ответом станет поднятая в воздух, поблескивающая от воды монета в сто лир.
Нащупав монету, он с облегченным вздохом выпрямился, достал из кармана коробок спичек, зажег одну левой сухой рукой.
— Что это? — спросил он Алессандро, который видел в мерцающем свете спички, что рука юноши стала более бледной от пребывания в холодной воде.
— Дай посмотреть.
Николо зажег еще одну спичку.
— Монета греческая, — сообщил ему Алессандро.
— И сколько она стоит? — напряженно спросил Николо. Как и многие люди, нашедшие иностранную монету, он подозревал, что она очень и очень ценная.
— Примерно лиру, может, и меньше, — ответил Алессандро.
— Лиру? Одну?
Алессандро утвердительно кивнул, прежде чем спичка погасла.
— Как это может быть?
— А ты чего ожидал? Думаешь, люди разбрасываются золотом? Из фонтана выгодно вытаскивать деньги, когда дно усыпано монетами. Я и сам это делал.
— Но вы ведь были богаты?
— И что с того? Я был еще маленьким. Мы добывали деньги на мороженое, залезая в фонтаны.
— Разве отец не давал вам денег?
— Не на мороженое.
— Почему?
— Он знал, что я добываю деньги на мороженое из фонтанов.
— Какой он был умный.
— Его ум проявлялся не в этом. Сколько тебе лет, Николо? Выглядишь ты на восемнадцать.
— Семнадцать.
— Николо, в девятьсот восьмом, более пятидесяти лет назад, я только-только начал учиться в университете. Однажды проходил мимо фонтана и увидел, что дно усыпано серебряными монетками. Я знал, что поступаю неправильно, но снял пиджак, закатал рукав и начал доставать монеты со дна. Почему неправильно, сказать не мог, но это имело какое-то отношение к достоинству. Потом появился полицейский и намекнул, очень настоятельно, как они умеют намекать, что мне следует бросить монеты обратно в воду. Сказал, что для такого, как я, подобные поступки недостойны, что монеты я должен оставить детям. К достоинству это никакого отношения не имело. Защитить собственное достоинство невозможно. Оно или есть, или его нет. Речь, вероятно, следовало вести о справедливости. И осознав, что все дело в справедливости, о достоинстве я больше не тревожился. Понимаешь, о чем я?
— Но монета греческая, синьор, — запротестовал Николо.
— Разве она не порадовала бы маленького мальчика? — спросил старик.
Николо согнул руку, чтобы бросить монету на середину фонтана.
— А как же он ее достанет? — спросил Алессандро. — Ты хочешь, чтобы он утонул?
— Пусть доплывет, — фыркнул Николо.
— Нет, — последовал ответ. — Монета для маленького мальчика.
Николо бросил монету у края и раскатал рукав. Ему не хотелось расставаться даже с одной лирой.
— Весь этот дурацкий город спит. Представляете, ни одного огонька, ни единого…
— Я видел один, когда мы вошли в город, на перекрестке.
— Но не в самом городе. Не могу поверить. Только десять вечера. Сейчас на виа Венето жизнь только начинается, — заявил он с таким видом, будто появлялся там каждый вечер.
— Ты завсегдатай виа Венето? — спросил Алессандро.
— Иногда бываю.
— И что ты там делаешь?
— Смотрю на женщин, — признался Николо и так покраснел, что даже в темноте Алессандро пробормотал: «Pomodoro»[9].
— Неплохое местечко, чтобы смотреть на женщин, — согласился Алессандро. — Их там множество, а ты с ними знакомился?
— Не совсем… — Голос Николо упал до хриплого шепота.
— Ты когда-нибудь спал с женщиной?
— Еще нет, — стыдясь, признался Николо.
— Не переживай, — успокоил его Алессандро. — Переспишь. Ты, вероятно, даже не знаешь, что женщинам хочется переспать с тобой не меньше, чем тебе с ними.
— Правда?
— Это правда, но я знаю, что ты мне не поверишь. Я бы в твоем возрасте тоже не поверил. В любом случае, это нечто такое, чего нельзя принимать полностью. Если такое случится, это трагедия, означающая, что ты стал павлином. Ты даже не начнешь соображать, что к чему, пока не станешь гораздо старше. Будь только уверен, что все получится. Ты молодой, серьезный, у тебя хорошая работа. Я думаю, женщин наверняка будет тянуть к тому, кто делает пропеллеры.
— Вы так думаете?
— Да. Это почетно, необычно, интересно, перспективно. Конечно, это не медицина и не юриспруденция, но кто посмеет утверждать, что ты, проявив упорство и трудолюбие, не сможешь стать инженером, а то и возглавить АЗИ.
— АЗИ? — скептически переспросил Николо, как человек, чьи тайные мечты частенько обгоняют возможности. — Я? Никогда. На АЗИ работают сто двадцать тысяч человек.
Алессандро такое неверие в себя не понравилось.
— Послушай, дурачок. — От этих слов краснота сошла с лица Николо, уступив место бледности. — Так высоко подняться тебе будет нелегко. Судьба, обстоятельства, другие люди иногда почти сокрушат тебя. Ты сможешь превзойти их при условии, что не присоединишься к ним и с самого начала не потеряешь веру в себя. Если ты сам не будешь верить в себя, то кто будет? Я не буду. Не стал бы тратить на это время, и никто бы не стал. Понимаешь? Ты сможешь возглавить АЗИ. Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.
— Папой? Они никогда не выберут папой такого молодого, как я.
Алессандро обреченно вздохнул.
— Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.
— Для этого я сначала должен стать священником?
— Я думаю, это самое малое, да.
— У меня нет желания становиться папой.
— Я и не предлагаю тебе стать папой, дурачина! Я просто говорю, что ты еще достаточно молод, чтобы попытаться.
— Зачем мне это надо?
— Сейчас тебе кажется, что не надо, но твоя юность — магический инструмент, с помощью которого ты можешь достичь всего.
— Каждые две секунды вы говорите, что я дурак. Почему?
— Потому что каждые две секунды ты его напоминаешь. Ты попусту тратишь то, что у тебя есть.
— Вы говорите, как наш тренер по футболу, и мы проигрываем всем. Мы всегда проигрываем «Оливетти». Мы проигрываем даже профсоюзу музыкантов. Команда «Авиационных заводов Италии», производителя самолетов, проигрывает лысым парням, пиликающим на скрипочках.
— Я не хочу идти до самого Сант-Анджело с… с человеком, который обрекает себя на поражение еще до начала игры, — отчеканил Алессандро. — Я хочу сказать тебе кое-что. Не знаю, поймешь ты или нет, но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова и время от времени повторял их, пока в один прекрасный день наконец-то не поймешь.
— Запоминать много?
