Ознакомительная версия.
– Ну хорошо, к делу, – сказал парень-корреспондент, пустил магнитофон и поднял маленький микрофончик. – Расскажите нам, товарищи, о вашей последней экспедиции на сайру, в которой вам удалось добиться таких высоких показателей. Расскажите вы, – сказал он Ивану.
Иван откашлялся.
– Трудности, конечно, были, – неестественно высоким голосом произнес он.
– Но трудности нас не страшат, – бодро добавил Боря.
Женщина с удивлением посмотрела на него, и мы все с удивлением переглянулись.
– Можно немного поподробнее? – веселеньким радиоголосом сказала женщина.
Иван и Борька стали толкать меня в бока: давай, мол, рассказывай.
– Ревела буря, дождь шумел, – сказал я. – В общем, действительно, была предштормовая обстановка ну, а мы… а мы, значит… ловили сайру… и это…
– Ладно, – мрачно сказал корреспондент, – хватит пленку переводить. Не хотите, значит, рассказывать?
Нам было очень неудобно перед корреспондентами. Действительно, мы вели себя как скоты. Люди ехали к нам издалека на своем газике, промерзли, наверное, до костей, а мы не мычим, не телимся. Но что, в самом деле, можно рассказать? То, как спускают в воду ловушки для сайры и зажигают красный свет, а потом выбирают трос, и тут лебедку пустить нельзя – приходится все вручную, и трос сквозь рукавицы жжет тебе ладони, а потом дают синий свет, и сайра начинает биться, как бешеная, вспучивает воду, а на горизонте темное небо прорезано холодной желтой полосой, и там, за ней, бескрайняя поверхность океана, а в середине океана Гавайские острова, а дальше, на юг, встают грибы водородных взрывов, и эту желтую полосу медленно пересекают странные тени японских шхун, – про это, что ли, рассказывать? Но ведь про это нельзя рассказать, для этого нужен какой-то другой магнитофон и другая пленка, а таких еще нет.
– Вам надо капитана дождаться, – сказал Иван, – он все знает, у него цифры на руках…
– Ладно, дождемся, – сказал парень-корреспондент.
– Но вы, товарищи, – воскликнула женщина, – неужели вы ничего не можете рассказать о своей жизни? Просто так, не для радио. Ведь это же так интересно! Вы на полгода уходите в море…
– Наше дело маленькое, хе-хе, – сказал Боря, – рыбу стране, деньги жене, нос по волне.
– Прекрасно! – воскликнула женщина. – Можно записать?
– Вы что, писатель? – спросил Иван подозрительно.
Женщина покраснела.
– Да, она писатель, – мрачно сказал парень-корреспондент.
– Перестаньте, – сердито сказала она ему. – Вот что, товарищи, – сказала женщина сурово, – нам говорили, что среди вас есть поэт.
Иван и Боря просияли.
– Точно, – сказали они. – Есть такой.
Вскоре выяснилось, что поэт – это я. Парень снова включил магнитофон.
– Прочтите что-нибудь свое.
Он сунул мне в нос микрофон, и я прочел с выражением:
Люблю я в жизни штормы, шквалы,
Когда она бурлит, течет,
Она не тихие причалы,
Она сплошной водоворот.
«Это стихотворение, – подумал я, – больше всего подойдет для радио. Штормы, шквалы – романтика рыбацких будней».
Я читал, и Иван и Боря смотрели на меня, раскрыв рты, и женщина тоже открыла рот, а парень-корреспондент вдруг наклонил голову и улыбнулся так же, как тот мой друг, писатель, и потрогал пальцами переносицу.
– А вам нравятся стихи вашего товарища? – спросила женщина у ребят.
– Очень даже нравятся, – сказал Боря.
– Гера у нас способный паренек, – улыбнулся мне Иван. – Так быстренько все схватывает, на работе, да? Раз-два – смотришь, стих сложил…
– Прекрасный текст, – сказал парень женщине. – Я записал. Шикарно!
– Вы думаете, он пойдет? – спросила она.
– Я вам говорю. То, что надо.
В это время сверху, с палубы, донесся шум.
– Вот капитан вернулся.
Корреспонденты собрали свое добро и полезли наверх, а мы за ними.
Капитан наш Володя Сакуненко стоял с судовыми документами под мышкой и разговаривал с чифом. Одновременно с нами к нему подошел боцман. Боцман очень устал за эти дни подготовки к выходу и даже на вид потерял энное количество веса. Корреспонденты поздоровались с капитаном, и в это время боцман сказал:
– Хочешь не хочешь, Васильич, а я свое дело сделал и сейчас пойду газку подолью.
Володя, наш Сакуненко, покраснел и тайком показал боцману кулак.
– А что такое «газку подолью»? – спросила любознательная женщина.
Мы все закашлялись, но расторопный чиф пояснил:
– Такой термин, мадам. Проверка двигателя, отгазовочка, так сказать…
Женщина понятливо закивала, а парень-корреспондент подмигнул чифу: знаем, мол, мы эти отгазовочки – и выразительно пощелкал себя по горлу. А Володя, наш Сакуненко, все больше краснел, снял для чего-то шапку, развесил свои кудри, потом спохватился, шапку надел.
– Скажите, капитан, – спросила женщина, – вы завтра уходите в море?
– Да, – сказал Володя, – только еще не знаем куда.
– Почему же?
– Да, понимаете, – залепетал Володя, – начальство у нас какое-то не пунктуальное, не принципиальное, короче… не актуальное…
И совсем ему жарко стало.
– Ну, мы пойдем, Васильич, – сказали мы ему, – пойдем погуляем.
Мы спустились в кубрик, переоделись в чистое и отправились на берег, в город Петрово, в наш очередной Марсель.
Не сговариваясь, мы проследовали к почте. Ребята знали, что я жду письма от Люси. Ребята знают обо мне все, как я знаю все о каждом из них. Такая уж у нас служба.
В Петрово на главной улице было людно. Свет из магазинов ложился на скользкие, обледенелые доски тротуаров. В блинном зале «Утеса» уже сидел наш боцман, а вокруг него какие-то бичи. Корня среди них не было. Возле клуба мы встретили ребят с «Норда», который стоял с нами борт о борт. Они торопились на свою посудину.
На почте я смотрел, как Лидия Николаевна перебирает письма в ящичке «До востребования», и страшно волновался, а Иван и Боря поглядывали на меня исподлобья, тоже переживали.
– Вам пишут, – сказала Лидия Николаевна.
И мы пошли к выходу.
– Не переживай, Гера, – сказал Иван. – Плюнь!
Конечно, можно было бы сейчас успеть к автобусу на Фосфатогорск, а оттуда попутными добраться до Шлакоблоков и там все выяснить, поставить все точки над «и», но я не буду этого делать. Мне мешает мужская гордость, и потом я не хочу ставить точки над «и», потому что завтра мы снова надолго уходим в море. Пусть уж она останется для меня такой – в перезвоне монист, плясуньей. Может, ей действительно художественная самодеятельность мешает написать письмо.
Я шел по мосткам, подняв воротник своей кожаной куртки и надвинув на глаза шапку, шел со стиснутыми зубами, и в ногу со мной вышагивали по бокам Иван и Боря, тоже с поднятыми воротниками и в нахлобученных на глаза шапках. Мы шли независимые и молчаливые.
На углу я увидел Корня. Долговязая его фигура отбрасывала в разные стороны несколько качающихся теней. Меньше всего мне хотелось сейчас видеть его. Я знал, что он остановит меня и спросит, скрипя зубами: «Герка, ты на меня зуб имеешь?» Так он спросил меня, когда мы встретились осенью на вечере в Доме моряка в Талом, на том вечере, где я познакомился с Люсей. Тогда мы впервые встретились после того, как Володя Сакуненко списал его с «Зюйда» на берег. Я думал, что он будет прихватывать, но он был в тот вечер удивительно трезвый и чистый, в галстуке и полуботинках, и, отведя меня в сторону, он спросил: «Гера, ты на меня зуб имеешь?» Плохой у меня характер: стоит только ко мне по-человечески обратиться, и я все зло забываю. Так и в тот раз с Корнем. Мне почему-то жалко его стало, и весь вечер мы с ним были взаимно вежливы, как будто он никогда не засовывал мне за шиворот селедку, а я никогда не бил его «поддых». Мы не поссорились даже из-за Люси, хотя приглашали ее напропалую. Кажется, мы даже почувствовали друг к другу какую-то симпатию, когда ее увел с вечера стильный, веселый малый бурильщик Виктор Колтыга.
– В другое время я бы этому Витьке устроил темную, – сказал тогда Корень, – но сегодня не буду: настроение не позволяет. Пойдем, Гера, товарищ по несчастью, есть у меня тут две знакомые красули.
И я, толком не разобрав, что он сказал, пошел с ним, а утром вернулся на сейнер с таким чувством, словно вывалялся в грязи.
С тех пор с Корнем мы встречаемся мирно, но я стараюсь держаться от него подальше: эта ночь не выходит у меня из головы. А он снова оборвался, и вечно пьян, и каждый раз, скрипя зубами, спрашивает: «Ты на меня зуб имеешь?» Видно, все перепуталось в его бедной башке.
Увидев нас, Корень покачнулся и сделал неверный шаг.
– Здорово, матросы, – проскрипел он. – Гера, ты на меня зуб имеешь?
– Иди-иди, Корень, – сказал Иван.
Корень потер себе варежкой физиономию и глянул на нас неожиданно ясными глазами.
– С Люськой встречаешься? – спросил он.
– Ступай, Корень, – сказал Боря. – Иди своей дорогой.
– Иду, матросы, иду. На камни тянусь. Прямым курсом на камни.
Ознакомительная версия.
