Глава шестая
Николь
Пять недель назад
Ручейки пота стекали по груди и шее Николь. Утреннее солнце сияло сквозь шелк занавесок сливочного цвета, яркие лучи жалили тяжелые веки. До рождения ребенка она не знала, что такое бессонные ночи. Куинн хотела есть каждый час, но даже когда она была сыта, Николь не могла не смотреть на нее, одержимая беспокойством, и постоянно проверяла, дышит ли ребенок. Всякий раз, когда ее дочь закрывала свои голубые, как океан в глубине, глаза, Николь бодрствовала. Иногда она даже специально будила Николь, нежно трясла ее, чтобы убедиться, что девочка жива.
Самое ужасное происходит, когда никто не видит.
Давным-давно та, прежняя Николь не могла понять, отчего Донна все время такая беспокойная и тревожная. На полках в гостиной громоздились книги про родительство, где было слишком много загнутых страничек. Она вела графики сна и смены подгузников. Николь думала, что это чересчур. Аманда была прелестным и очень спокойным ребенком. Но теперь, когда появилась Куинн, Николь вдруг поняла все заботы Донны. В ее голове постоянно разыгрывались ужасные несчастья. Что, если Куинн подавится смесью? Что, если Николь уронит ее или слишком крепко прижмет к себе?
Это превращение уверенной в себе главы компании в тревожную мать просто потрясло ее, она перестала понимать, кто она на самом деле.
Николь изо всех сил боролась со сном, хотя глаза слипались. Она прислонилась к светло-зеленой спинке кровати. Куинн плакала в своей кроватке, хотела на руки. Николь открыла глаза, посмотрела на нее, но увидела Аманду.
Она как будто снова превратилась в семнадцатилетнюю няню, идущую по узкому коридору в детскую Аманды.
Николь не собиралась смыкать глаз ни на секунду, но все же уснула. Аманде уже пора было проснуться. Она так долго никогда не спала — целых три часа. Николь распахнула дверь и увидела, что мобиль в виде бабочки, который всегда убаюкивал Аманду, все еще крутится над люлькой. Колыбельная «Баю-бай, малыш» звучала на повторе.
Николь подошла к люльке. Аманда выглядела такой спокойной. Донна повторяла: «Никогда не буди младенца». Неопытная Николь делала, что ей было сказано. В этом и состояла ее работа.
Но что-то было не в порядке. Когда Николь наклонилась и ее длинные темные локоны коснулись детской щечки, девочка не открыла глаза и не засмеялась, как обычно, ручки не потянулись к лицу няни. Аманда не двигалась.
Николь взяла Аманду на руки и потрогала ее лоб губами. Он был холодный, как лед. Сердце Николь заколотилось, она упала на колени. Она очень осторожно уложила крохотное тельце на пол и стала нажимать на грудную клетку ребенка. «Пожалуйста, пожалуйста!» — кричала она.
Очень сильно заболело сердце, Николь подумала, что у нее приступ. Она поползла на коленях к телефону, набрала 911. Следующее, что она помнила, — это кислородная маска, опускающаяся на лицо.
— Что ты наделала?! — выла Донна. Ее рыжие кудри нависли над Николь, которая пыталась понять, почему она лежит на каталке. — Ты убийца!
Тогда она узнала, что Аманда мертва. И что она в этом виновата.
Она никогда не рассказывала об этом Грегу, просто не могла. Конечно, беспокойство и даже паника после рождения ребенка в порядке вещей, но силу ее страха он не понимал, потому что не знал его источника. Ни на секунду Николь не могла забыть, что с Куинн может случиться что-то ужасное.
Поэтому она никогда не допустит несчастья, всегда будет рядом, не сомкнет глаз. Она будет идеальной матерью — такую цель она себе поставила.
Когда она не понимала, что ей делать, Грег говорил: «Слушай свои материнские инстинкты». Но как их слушать, если даже кормить ребенка грудью она оказалась не способна? Как Николь ни старалась, молока не хватало. Она испытала ужасное разочарование в себе. Грег был расстроен, отстранен и общался с ней мало. Когда жена пыталась поделиться своими переживаниями, он не понял ее.
— Грег, в грудном молоке, — со слезами говорила она, — содержатся антитела к инфекциям. Оно снижает риск астмы. Кормить грудью нужно, чтобы уберечь ребенка, а я не могу!
— Меня тоже не кормили грудью, но со мной все нормально, — сказал он и обнял Николь, но та не переставала плакать. — Ник, тебе надо успокоиться. Ты прекрасная мать, а Куинн здорова. Ну схватит она немного больше простуд. Ничего страшного.
Нет, нет. Аманда тоже была здоровой.
Сегодня утром, слыша, как внизу муж собирается на работу, Николь хотела попросить его прийти и побыть с Куинн, пока она примет душ и оденется, но решила, что должна справиться сама.
Она положила руку на свой все еще мягкий живот, попыталась сделать глубокий вдох и выдох, но место разреза тут же заболело. Кроме того, глубокое дыхание больше не спасало от участившихся панических атак. Дело было не в дочке, ее плач не тревожил молодую мать. Куинн вела себя, как всякий здоровый младенец. Нет, Николь до сих пор пугало то имя на карточке в больнице. Она никак не могла избавиться от ощущения, что за ней следят. Возможно, все ей просто мерещилось. Была ли тогда Донна возле двери ее палаты? В Чикаго ли она сейчас? И если да, то чего же ей нужно? Она явилась за расплатой? Отомстить? И если да, как далеко она может зайти?
Тесса около двух недель подряд являлась к ним почти ежедневно, приносила разные ароматические масла из «Дыхания», применяла все известные ей медитации и техники достижения осознанности, но ничего не помогало.
Пришла она и сегодня.
Грег уже ушел на работу, Тесса сидела на диване с Куинн на руках, а Николь опять задыхалась. Пот катился градом по ее лицу, она сжала рукой грудь, которую раздирала нестерпимая боль.
— Ник, я думаю, что тебе надо к врачу. Знаю, что ты не хочешь снова сидеть на таблетках, но тебе правда трудно.
— Я ненавижу химию, Тесс. Мне надо быть бодрой.
— Однако ты не бодра. Да и лекарства за последние несколько лет изменились. Пожалуйста. Ради Куинн. Поговори со своим врачом.
В отчаянии Николь последовала ее совету, и доктор немедленно назначил ей «Ксанакс»[1], убедив, что это самое безопасное средство. Она принимала таблетки уже четыре дня и теперь была уверена, что не может обходиться без лекарств. Николь дернула к себе прикроватный столик, роскошный, из красного дерева, ручной работы, выбранный дизайнером специально для них в магазине на Норд-Клайборн-авеню. Но на нем не было оранжевой баночки с таблетками, которая хранилась рядом с кроватью.
Она встала, покачнулась и вцепилась в край столика, чтобы не упасть. Наверное, баночка скатилась на пол. Но, осмотревшись, Николь ее не увидела. От усталости мысли путались. Может быть, она переставила лекарство и забыла об этом?
Николь выдвинула ящик столика, поискала там, но тщетно. Рядом с книгой лежал скомканный листок бумаги. Она взяла его. Последнее письмо Донны, которое, по мнению Николь, лежало в ее рабочем столе.
Ты не заслужила дочь. Ты убийца. С тобой она не будет в безопасности.
Как же оно сюда попало? Неужели Николь принесла письмо домой и забыла об этом? Или кто-то подбросил его?
Куинн заплакала. Николь сунула бумажку обратно в ящик и задвинула его со всей силы.
— Мамочка здесь. Я здесь.
Прерывисто дыша, она подошла к кроватке, чтобы взять дочь на руки. Резкая боль в животе пронзила ее. Николь и не подозревала, как долго будет восстанавливаться после кесарева. Она не представляла себе, что любовь к Куинн наполнит ею всю, без остатка.
Прижав к себе малышку, Николь пошла в ванную и открыла стеклянный шкафчик. К своему большому облегчению, она увидела там баночку с лекарством. Неужели все новоиспеченные матери пребывают в постоянном страхе и тревоге? Неужели каждая за одну ночь превращается из уверенного в себе, организованного взрослого человека в вечно испуганную, задерганную, забывчивую размазню? Ее друзья не имели детей, а работников компании она бы спрашивать не стала, не в тех они были отношениях. И с мамой посоветоваться она, увы, не могла. При этой мысли ее сердце болезненно сжалось от тоски.
