Ознакомительная версия.
Возложены на человека тяготы явные, зримые; есть и потаенные, почти невесомые, однако душу язвят они неослабно, беспрерывно, подчас и не поймешь, отчего и почему тебе неймется, неможется или просто тоскливо, — места себе не находишь. В результате долгих дум, в ходе сложного анализа Марине наконец открылось: судьба возложила на нее в каком-то смысле зарок, в религиозном понятии епитимью, причем необычную, даже странную. И вот же какая тут незримая матрица или подоплека. Небесная канцелярия по подсказке высочайшего божества лишила неоспоримого права грешницу на проводы близкого и дорогого человека в потусторонний мир. Да, это в широком смысле возмездие, на первый взгляд вроде б незначительное, кому-то, пожалуй, покажется даже пустячным жупелом; однако возведенное в наивысшую, а то и бесконечную степень, без надежды на амнистию или хотя б на послабление, — вот что страшнее всего. О таком человеке говорят: он обречен на непреходящие страдания. Короче, душа без вины виноватая.
Шумилова молча, наедине свой тайный счет ведет. Вот эта цепочка. Отца зарыли в землю без ее присутствия. Маманя угасла, как свечка восковая. Она же, дочь любимая, явилась лишь на сороковины. Немного раньше ушел из жизни муж ее разведенный, непутевый. Похоже, нечистая сила занесла Павла в Тихвин, где ей не показали тело усопшего. Со слов медиков она поняла: в заколоченном наглухо гробу был ледяной брус — хотелось же на лик своими глазами взглянуть.
Тут же вдруг сгинула и единственная ее подруга. И опять дал о себе знать зарок проклятия. Иной пустомеля скажет: ритуалы вокруг покойника — праздные выдумки. Отдает язычеством, по сути — балаган… Таков современный цинизм, исходящий якобы из практической целесообразности. Смерть стала фактом будничным, без привычного ореола трагичности. Даже из газетных некрологов и речей у гроба усопшего снята такая сакраментальная фраза, как «безвозвратно ушедший (ая)», хотя чаще всего хоронят молодых, даже детушек.
Нынче обрывается человеческая жизнь, как правило, не в естественные сроки — по трагическим обстоятельствам, по нелепости — чаще же по вине власти: от ее беспомощности, от попустительства. Большие и малые начальники дистанцируются от людских бед и пагуб, в лучшем случае изображают из себя сочувствующих. Попутно внушают «электорату» брехню: дескать, перестройка требует жертв, как в свое время вещал хитрован с дьявольской меткой на лысине… Да и грех на судьбу-индейку жаловаться! Оглянитесь-ка вокруг: прилавки от пепси-колы, пивка, водяры с художественными наклейками буквально ломятся. Опять же колбасы всевозможной навалом — красиво разрисованная, но с фальсифицированной начинкой и спекшаяся от двадцатилетнего хранения в морозилках НАТО, теперь же выброшенная россиянам на съедение… На улицах, в пеших переходах, в подворотнях идет бойкая торговля ширпотребом на все вкусы: только бери! Берем и радуемся. При этом многим-то и невдомек, что везут всю эту хренотень в Россию «добрые люди» в обмен за наши бесценные земные сокровища: нефть, газ, золотишко, платину, титан, алмазы, редкие самоцветы. В натуре, значит, получается сатанинского формата бартер. К тому ж россияне бесплатно прилагают к товару свои души… Вот и тает великая нация, будто снег на промозглом мартовском ветру.
Вспомнилось Марине Петровне прошлое. Бывало, мать-покойница глядит в телевизор часами безотрывно, потом закроет ладонью глаза и сама с собой разговаривает. Чаще всего был один и тот же напев: «Ах, Ироды… То целыми днями Ленина костерят, то генералиссимуса на все лады склоняют». По-своему строго, но справедливо рассуждала старая о разных разностях. Между прочим, и о репрессиях тридцатых-сороковых годов. Логика была прямая, как штык… Сталин-де хотел блага Отечеству, потому и сметал с пути всех, кто тому противодействовал. Предателей, врагов явных за решетку сажал, злостных к стежке ставил, пулями расстреливал. Такое было время… Теперь же супостаты страху не имут: для острастки их судят и по амнистии как бы на волю выпускают. Простого же люда нынче зазря гибнет поболе, чем в прошлые времена, к тому ж без суда и следствия. Какой разбой и какая стрельба по стране идут… У матери свой счет потерям был. Сильно переживала, сердешная, узнав о шатровых бомбардировках в Чечне, в Дагестане. Ведь после тех расстрелов в «мирное время» и хоронить-то нечего было. Все живое — скот, люди, растения да и сама земля превращались в пепел, в компост. Причем все это творилось якобы для восстановления порядка… Спорить с матерью в этих вопросах было бесполезно. Ты и слово не успел изречь, у нее уже ответ готов.
7
По пути на кладбище вся душевная муть, накопившиеся впечатления за последние дни перемешались и выплеснулись вон.
Погост оказался новый, неогороженный, неприкаянный, сикось-накось перебуробленный эскаваторами. После них уже мрачные могильщики, облаченные в камуфляж и солдатские берцы, превращали длинные щели в персональные ячейки, похожие на доты. Вея местность представляла собой укрепрайон перед фронтальным наступлением на вражеские позиции.
Могилка Софьи Константиновны нашлась без труда. Холмик был совсем свежий. Московский дождик сюда еще не дошел, так что каменистой твердости глину, перемешанную с пожухлым дерном, Шумилова оросила своими слезами. После чего, не торопясь, совершила поминальную тризну. Выпила из стограммового стопарика домашней самогоночки. Хорошо прошла, словно глоток водицы родниковой, с устатку, с жару. Машинально, без аппетита пожевала подзасохший бутербродец. Пожалела, что второпях не захватила соленый огурчик; зато нашлось крепкое яблоко, душистая антоновка, в таких случаях тоже неплохо. В какой-то момент почувствовала во всем теле удивительную легкость, похожую на состояние невесомости. Снова потянулась к сумке, до краев наполнила следующую рюмашечку и поставила рядом с железным штырем, увенчанным куском фанеры с биографическими данными рабы божьей. На чистую матерчатую салфетку выложила другой бутерброд, добавив к нему желтое яблоко и тяжелую кисть винограда, с темно-багровыми ягодами. Вышел классный натюрморт, которому позавидовал бы знаменитый живописец.
Следующий день был уже будничный. Марина Петровна выпросила у начальства отгул, отправилась в храм Филиппка. Усердно помолилась. Без слов постояла на коленях перед иконой Царицы Небесной, сверкающей самоцветами, ничего для себя не прося. У образа Спасителя прочла по памяти «Отче наш» — молитву, по преданью, самим Иисусом сочиненную. Только после этого заказала панихиду в память усопшей комсомолки 20-х годов прошлого века.
Домой, на улицу Гурьянова, вернулась с легким сердцем, словно на ангельских крыльях.
С минуту или чуть больше сидела у стола на кухне в блаженном состоянии. Вдруг на бабу что-то накатило: внутри все распустилось, ослабло. Не помня себя, машинально потянулась к стоявшему рядом телефону. Набрала на диске контрольный звонок: абонент оказался на месте. Немного погодя вновь набрала тот же номер. Без приветствия, без обращения твердым голосом произнесла всего два слова: «Возьми меня».
В том ей никогда отказа не было. Да она и не злоупотребляла своей навязчивостью. После последнего их свидания минуло почти два года. У мужика за этот срок все могло перемениться. Но он не ослушался, явился беспрекословно. По-армейски говоря, как штык.
Сердцем угадала, что именно он поднимался в лифте. Разделась донага, ждала у дверей, держа руку на вертушке замка. Как только раздалась трель, кожаная дверь бесшумно отворилась, Марина стояла в проеме — словно натурщица на полотне чтимого ею художника Ильи Глазунова. Вмиг пала на руки полюбовника, будто высокорослый стебель садовой мальвы от прикосновения безукоризненно отточенного ножа.
8
Несмотря на свою беспутную жизнь, была у Шумиловой одна настоящая любовь, трепетная и беззаветная.
В памятную поездку из Анапы в Москву беглянка вернулась не одна — с героем курортного романа.
Популярный ведущий телевизионной компании (их бригада проводила на побережье съемки) повздорил с молокососом продюсером и решил немного развеяться на просторе. Заводить новый роман Дон Жуану не хотелось — и он уговорил ассистентку (подружку бригадира) день-другой поамурничать. Та с полунамека согласилась. Близился, как говорят поляки, кавалерский час. Но карты любовникам спутал шаловливый Амур.
Шумилова двигалась по Приморскому бульвару, словно подлодка после долгого плавания в нейтральных водах. Телеведущего она не сразу узнала, в жизни он оказался куда интересней, нежели загримированный на цветном экране.
Секс-символ эфира сидел один-одинешенек на длинной садовой скамье. Вид имел потерянный. Походил на отбившегося от стаи журавля. Хотелось осторожно взять птицу за раненое крыло, увести с шумного бульвара в укромное место.
Ознакомительная версия.
