Мысль, достойная шизофрении второй стадии.
Поэтому он бродил по Сытному рынку, чтобы отвлечься, решив, что елку он купит, когда соберется уходить.
Ему нравились такие бесцельные перемещения зеваки, когда жизнь входила в него свободно и неприхотливо и так же непредсказуемо превращалась в стихи. Он любил складывать в стихи в голове, на слух подгоняя строчки и отыскивая рифму, пока строфа, отлитая в классическую форму, еще горячая, не начнет застывать, обретая чеканный вид.
Но сейчас стихи не сочинялись. Пирошников рассматривал лотки с фруктами, уклоняясь от предложений торговцев, затем осмотрел мясной ряд и дошел до рыбных витрин, наполовину пустых. Здесь почти не было покупателей, пахло рыбой, за грязной стеклянной витриной сидели двое мужиков в ватниках и курили.
— Чего нужно, отец? — спросил один, уловив взгляд Пирошникова.
Тот пожал плечами. Ничего нужно не было.
— Может, опохмелишь? — спросил другой, лысоватый, с круглым лицом. — Под омуль. Рыба есть, а выпить нечего.
Пирошников снова пожал плечами, что можно было истолковать как знак согласия.
— Так давай гроши, я сбегаю! — оживился лысый.
Пирошников так же безучастно вытащил из кармана кошелек и отсчитал триста рублей.
— Много даешь, батя. Или две взять? — с надеждой спросил он.
— Нет, возьми одну. Но приличную, — сказал Пирошников.
— «Флагман», что ль? — удивился лысый.
— Ну хоть его.
— Я мигом. Здесь недалеко.
Он схватил деньги и убежал. Второй полез куда-то под витрину и вытащил оттуда упаковку какой-то рыбы. Затем достал нож и принялся разделывать упаковку.
— Откуда рыба? — спросил Пирошников, чтобы что-то сказать.
— С Байкала, — отозвался мужик.
Тут прибежал лысый с полиэтиленовым пакетом, в котором болтались большая бутылка «Флагмана», буханка черного хлеба, батон и бутылка молока.
— Пошли в подсобку, — предложил мужик за витриной. — А то Алиманыч застукает.
— Кто это — Алиманыч? — спросил Пирошников.
— Здешний начальник. Азер.
— Хозяин?
— Ну, сказал. До хозяина как до Луны. Хозяин в Лондоне живет.
— Его не Джабраил зовут? — автоматически уточнил Пирошников, имевший в Лондоне всего одного знакомого.
— А ты откуда знаешь? — удивился лысый.
— Встречался с ним недавно.
Мужики окаменели. Немая сцена продолжалась несколько секунд, потом лысый сказал:
— Дед, а чего ж ты с нами пьешь?
— Сам дед, — ответил Пирошников. — Я еще с вами не выпил. Мне с вами интереснее пить, чем с олигархом.
Мужики недоверчиво на него посмотрели, но промолчали.
Они зашли в подсобку, где громоздились пустые деревянные ящики. В углу, огороженном теми же ящиками, на какой-то грязной подстилке спал пацан лет тринадцати. Пирошникову вдруг вспомнились его ночевки под лестницей в огороженном книгами углу. От шума мальчишка проснулся, сел, разглядывая пришедших.
Лысый достал из пакета батон и молоко, протянул пацану.
— Держи, Геныч… Ничего, что я истратился? — взглянул он на Пирошникова.
Пирошников молча кивнул.
Второй мужик расставил три ящика, в центре поставил четвертый, выложил на него разрезанную рыбу. Лысый поставил бутылку и достал откуда-то три граненых стакана.
Пацан припрятал молоко с батоном, встал и вышел из подсобки.
— Куда он? — спросил Пирошников.
— А кто его знает. Надыбает себе пожрать где-нибудь.
— Он здесь ночует?
— Пятый месяц. Сбежал с Кинешмы… Нормальный малец.
— А что делает?
Мужики ухмыльнулись.
— Ворует, известное дело.
Лысый вскрыл бутылку и принялся наливать.
— Мне полстакана, — сказал Пирошников. — Ну, за встречу! Меня Владимир Николаевич зовут.
— Николай, — представился лысый.
— Григорий, — кивнул второй.
Они сдвинули стаканы и выпили.
Конечно, ста граммами дело не ограничилось, Пирошников выпил больше, но не настолько, чтобы не контролировать себя, и после обыкновенных в таких случаях разговоров решил покинуть собутыльников. Они же, узнав, что он отправляется за елкой, припрятали остатки водки и сопроводили его к елочному базару, где их приятель, торговавший этим товаром, самолично выбрал ему довольно приличную елку высотою метра в полтора.
То есть все совершилось как надо — и дружба, и деловые связи — через бутылку.
Пирошников этого способа никогда не осуждал и иногда им пользовался.
Получив елку, он не спеша направился в сторону дома, как тут зазвонил мобильник. Пирошников всегда настраивал сигнал телефона на традиционный звонок и не любил музыкальных сигналов.
— Ты еще не подошел? — услышал он голос Серафимы.
— Нет. Но уже иду.
— Апартаменты заперты. Приходи на пятый этаж. Мы на пятом.
— Кто это «мы»? — удивился Пирошников.
— Увидишь.
Пирошников встревожился и ускорил шаг, насколько это было возможно при его больных ногах. Через пятнадцать минут он был в вестибюле бизнес-центра, где с момента вручения сертификатов наблюдалось значительное оживление. Входили и выходили какие-то незнакомые люди, читали многочисленные объявления на доске, с которыми Пирошников пока не нашел времени ознакомиться, втаскивали какие-то ящики.
Он подождал лифта, неловко втиснулся туда с елкой, исколов иголками лицо, и нажал кнопку пятого этажа.
На входе в коридор пятого этажа дежурил молодой охранник. Имени его Пирошников не помнил.
— Мои здесь? — спросил он.
— Здесь… — охранник расплылся в улыбке, несколько удивившей Пирошникова.
Он вошел в коридор, простиравшийся в обе стороны, и сразу услышал пронзительный крик, доносящийся с того конца коридора, который был верхом наклонной плоскости. Крик явно не был криком о помощи, а скорее напоминал крик восторга.
Он повернулся туда, стараясь, чтобы иголки не слишком кололи щеки, и увидел стремительно приближающиеся к нему по коридору две фигуры. В одной он узнал Серафиму, которая, раскинув руки, мчалась с горки на роликовых коньках, а вторая представляла собой какую-то небольшую тележку, в которой находилось что-то мелькающее, подвижное и орущее.
Он не успел ничего сообразить, кроме того, что Серафима развила опасную скорость и может прилично навернуться. Инстинктивно он расставил руки, выронив елку. Серафима, не переставая кричать и смеяться, попала к нему в объятия, и оба они вместе с елкой повалились на пол.
Тележка промчалась мимо, издавая победные крики.
Пирошников почувствовал сильную боль в колене. Они с Серафимой помогли друг другу подняться, и только тут он увидел, что промчавшаяся мимо тележка на колесах сделала ловкий пируэт и завертелась на одном месте, как фигуристка на льду.
Когда она прекратила вращение, Пирошников наконец сумел разглядеть, что тележка является детской инвалидной коляской, а в ней сидит девочка лет двенадцати с растрепанными волосами и сверкающими от возбуждения глазами. Обеими руками она держалась за круговые трубки на колесах, служащие для управления, а ноги безжизненно свисали с сиденья. Сразу было видно, что эти ноги не умеют ходить.
— Я выиграла! Я выиграла! — кричала девочка в экстазе.
— Мне помешали! Не считается! — возражала Серафима.
Она обернулась к Пирошникову, лицо ее выразило тревогу.
— Как ты?
— Ничего… — выговорил он с трудом.
— Это Юлька! — представила она девочку.
— Я вижу, что юла… — улыбнулся Пирошников.
Они поднялись в лифте к себе на крышу, причем Пирошников вынужден был опираться на Серафиму, потому что боль в колене была адской. Юлька же весьма умело управляла коляской, преодолевая невысокие пороги, и лишь ступеньки лестницы становились непреодолимым препятствием.
Пирошникова сопроводили в кабинет, где уже находилась привезенная Серафимой картонная коробка с елочными игрушками. Серафима помогла ему раздеться, и Пирошников улегся на кожаном диване, морщась от боли.
— А я хотел елку наряжать… — жалобно проговорил он.
— Потом, потом, полежи… — успокаивала его Серафима. — Мы тебе поможем. Сейчас только Юльку в бассейн свожу и примем душ…
Они ушли в бассейн, оставив Пирошникова в кабинете. Он был раздосадован до крайности — надо же, перед самым Новым годом получить травму!
Серафима помогла Юльке доехать на своей колясочке до бассейна и там пересадила ее на скамейку и велела раздеваться. Сама же, порывшись в деревянном ящике, где были сложены разные необходимые в бассейне вещи — тапки, доски для плавания, очки — нашла надувной плавательный круг, который привела в рабочее состояние. И уже через минуту они с Юлькой плескались в голубой воде.
