– Что поделать, если я светлый? – говорил он, глядя на собеседника голубыми наглыми глазами. – Так я вижу, так чувствую этот мир! Были вот Горький, Бедный, Черный… А я Светлый, понимаешь, старик! От моих стихов свет исходит!
Получив административную должность в ЦДЛ, Михаил Светлый вполне оправдал свою настоящую фамилию. Он умело и с подозрительной опытностью стравливал писателей «левого» и «правого» лагерей, «евреев» и «русопятов», как он их называл. Публичные дискуссии заканчивались вызовом милиции, так что в конце концов начальник Центрального РОВД отдал приказ заранее посылать на эти дискуссии усиленные милицейские наряды. И – недаром! Однажды на собрание радикально «левой» писательской группы, выступавшей за исключение из Союза писателей всех, кто против демократии, явилась банда коротко стриженных молодых людей в черных рубашках с монголоидными лицами. Из всего русского лексикона эти ребята твердо помнили только одно слово «жиды», но и его почему-то ужасно не любили. Бить этих самых «жидов», столь удачно собравшихся в одно время и в одном месте, и пришли молодые «монголы».
По иронии судьбы, в завязавшейся потасовке больше всех пострадал Еремей Кудряшечкин, недавно приехавший из Вологодской области покорять московский Парнас и явившийся на собрание из чистого любопытства. Опять-таки по иронии судьбы, вместе с «монголами» милиция арестовала молодого критика Иосифа Бермана, пытавшегося объяснить капитану милиции, что это не просто очередной писательский скандал, но серьезное политическое дело. К несчастью, именно этим утром из всего своего гардероба Берман выбрал черную водолазку, на которую и обратил внимание бдительный капитан, совсем не слушавший возбужденного юношу, требовавшего немедленной очистки Москвы от антисемитов. Когда Бермана втолкнули в воронок к «монголам», те радостно заржали, стали наперебой повторять единственное известное им русское слово, потирать кулаки и засучивать рукава. Находившегося в полуобморочном состоянии критика в последнюю секунду выдернул из воронка Гапон.
Он был уверен, что после этого случая его уволят. Но дело обернулось таким грандиозным публичным скандалом, что директор ЦДЛ решил не рисковать и на всякий случай одновременно вынес молодому администратору и выговор, и благодарность, впрочем, не оповестив его ни о том, ни о другом.
Но сейчас Гапон понимал, что прокололся стопроцентно. Он сидел в заднем ряду Малого зала, обхватив голову руками и тупо уставившись в пол. Какая уж теперь должность! В лучшем случае – выпрут из столицы!
О-о!
Прощай, бесслезная Москва, здравствуй родной Конотоп, знакомый до слез, до детских припухших желез, будь ты неладен!
Вторым человеком, не смотревшим на Недошивина, но что-то быстро писавшим в блокнот, был Арнольд Кнорре, молодой и очень перспективный адвокат, раскрутивший шумное «кремлевское дело» о тайных счетах КПСС в зарубежных банках. Непонятно было, откуда он узнал об этой пресс-конференции. Первое условие Недошивина, которое он поставил Мише Гапону, – оповестить журналистов за два часа до начала собрания, а до этого часа икс молчать о готовящемся собрании, как рыба.
Глядя на притихших журналистов, Недошивин заметил Гапона.
– Не волнуйтесь, Михаил Яковлевич! – крикнул он через журналистские головы. – Господа, я забыл вам сказать, что администратор клуба Михаил Гапон оказался причастен к пресс-конференции под моим давлением.
Но Гапон журналистов не интересовал.
– На каком основании мы должны вам верить? – крикнул корреспондент «Московского комсомольца». – В свете неудавшегося государственного переворота ваше заявление пахнет попыткой реванша. С кем вы, полковник Недошивин?
– Вы хотите сказать, что я сделал заявление, чтобы опорочить Палисадова?
– Именно это я хотел сказать! В вашей истории нет реализма. Это, извините, не заявление, а сентиментальный роман. Может быть, это розыгрыш? Сегодня не 1 апреля!
– Понимайте как хотите, – весело отвечал Недошивин. – Роман так роман. Где же еще рассказывать романы, как не в Доме литераторов? Предлагаю заголовок для статьи: «Романист в штатском».
Недошивин шутил, но глаза его были серьезны. Цепким взглядом он искал в группе корреспондентов того, кто задаст ему главный вопрос.
Микрофон схватила молодая сотрудница «Независимой газеты» Анастасия Подъяблонская.
– Что вы чувствовали после убийства Елизаветы Половинкиной? – сурово поджав губы, спросила она.
Недошивин просиял. Он ждал этого вопроса и смотрел на Подъяблонскую с нескрываемой благодарностью.
– Прекрасный вопрос! – воскликнул он. – Вот что значит женская интуиция! В самом деле, господа, в этой истории психологии больше, чем политики. В конце концов, Палисадов в этой истории всего лишь жертва. Итак, сударыня, что должен чувствовать убийца матери своего сына? Прежде всего – растерянность. Но сегодня я ни о чем не жалею. Джон, а вернее, Иван Недошивин с этого дня является моим законным сыном. Кстати, документы на отцовство есть, они хранятся в надежном месте и будут предъявлены при первой необходимости. Заявляю также, что гражданин СССР Иван Платонович Недошивин, 1967 года рождения, крещен в православной вере, о чем также существует церковная справка. Буду признателен, господа, если вы отметите это в своих статьях. Если угодно, прошу вас об этом!
Затем полковника пытали насчет Палисадова. У прессы имелся на него зуб, потому что генералу Диме не хватило ума с ней вовремя договориться, а назначенный консультантом по вопросам СМИ Лев Барский вел себя с редакторами газет и журналов вызывающе и даже по-хамски. Недошивин, не торопясь, как бы нехотя, как бы под нажимом, сдавал Палисадова по частям, пока не сдал его всего, с головой. К концу пресс-конференции генерал Дима стал политическим трупом. Когда вопросы кончились, полковник, коротко поблагодарив за внимание и попрощавшись, направился к выходу. В дверном проеме мелькнул Бреусов (или Бритиков?), но Недошивина это не смутило. Генерала Рябова он не сдал. Подвел, конечно, крепко. Но не сдал. И главное – Иван в безопасности. Иван Недошивин. На остальное было наплевать.
– Полковник! – крикнул кто-то из журналистов. – Куда же ты теперь?
– На тот свет, – пожав плечами, сказал Недошивин.
Позже стало известно, что за час до пресс-конференции Недошивин встречался со старшим следователем прокуратуры города Малютова Аркадием Петровичем Востриковым. Причем он назначил свидание на том же самом месте, где когда-то встречался с капитаном Соколовым. Это обстоятельство слегка озадачило генерала Рябова, получившего запись разговора уже после пресс-конференции, которой (поторопись его сотруднички сообщить содержание разговора сразу же!) могло бы запросто и не быть. Озадачило генерала то, что вообще смущало в Недошивине в последнее время. Недошивин стал непозволительно расслаблен и сентиментален… Зачем-то отправился на могилу Елизаветы, а до того, в гриме и парике (пугало огородное!), шел за гробом убитого Соколова…
– Здравствуйте, Аркадий Петрович!
– Здравствуйте, Платон Платонович! Необходимо ваше срочное…
– Не спешите! Сегодня вы выглядите гораздо лучше, чем двадцать пять лет тому назад.
Востриков немедленно обиделся.
– Что же вы тогда продолжали разговаривать с Максимом Максимовичем при мне? Не сразу раскусили меня?
Недошивин неприятно засмеялся.
– Мудрено было вас не раскусить, когда вы так живописно играли московского бомжа, а при этом от вас за километр несло одеколоном «Шипр»! Не говоря о том, что к юбилею революции всех бомжей вывезли за сто первый километр. Вы, Востриков, были тогда в единственном экземпляре!
– Тогда я ничего не понимаю. – Востриков сердито пожал плечами.
– Не обижайтесь! Мне нужен был свидетель разговора, на случай если захотят устранить и Соколова, и меня. То, что вы не профессионал, а любитель, было понятно с первого взгляда. Но в этом и заключалось ваше преимущество, вы действовали непредсказуемо. В тот же день я навел справки и узнал, что помощник Палисадова, находящийся с ним в контрах, взял отпуск и отбыл в Москву. С тех пор я следил за вашим так называемым частным расследованием. Хотя почему – так называемым… Вы, Аркадий Петрович, мне очень помогли!
Востриков еще раз нахохлился.
– Следовательно, вы знали, что Половинкину убил не Воробьев?
– Так же хорошо, как то, что это сделал не я.
– Но зачем вы убедили Соколова, что убийца – вы? Зачем вы направили его на Гнеушева, передав через Гонгадзе на него компромат?
– И поступил правильно. Капитан был неуправляем. Он хотел во что бы то ни стало отомстить убийце. Но убивать меня, зная, что я отец Ивана, он не стал. А спустя время уже не имело смысла переубеждать старика. Зачем? Чтобы капитан опять встал на тропу войны? И с кем? С Вирским? Который способен обвести вокруг пальца кого угодно…
– Зачем убили Соколова?
