…Я подарил Ане икону. Ту самую, из мушероновской церкви. Брагинскую. Думаю, икона, опосредованно принесшая мне счастье, принесет счастье и ей. Пусть попользуется. Ане, после того как она рассталась с каким-то Глебом или еще с кем-то, кто основательно подпортил ей настроение, от чего у нее на лице с тех пор застыло уксусное выражение, сейчас это просто необходимо. Когда Аня в полной мере насладится счастьем и когда оно ей надоест, — нельзя же вечно пребывать в растлевающем состоянии блаженства, — она вернет ее мне или передаст кому-то еще. Икона как символ. Икона как поощрение за преданное служение всемирной идее безоглядного эгоизма, икона как вера в везение. Икона как переходящее Красное знамя, которое вручали в прежние времена победителю соцсоревнования. Пусть Аня попробует посоревноваться со мной в обретении счастья. Вообще, это мне нравится: краткосрочно попользовался, передал другому. Впрочем, можно и не передавать: счастье, что с иконой, что без нее, недолговечно. Кроме того, икона помимо духовной составляющей имеет еще и материальную ценность; с тех пор как Брагина посмертно признали гением, икона может стоить уж никак не меньше виллы-саркофага, что арендует Фокин. А это уже кирпичик, который можно уложить в основание благополучия, а там и до счастья рукой подать.
За последние пять лет я несколько раз летал в Москву и захаживал в редакцию. Садился за свой стол и упирался сонными глазами в школьную доску. Она пополнилась новыми ляпами. «Иосиф Мандельштамп», «в гостиную вошел выхолощенный молодой человек, одетый по последней моде», «скрипя сердцем» — все это наряду с прежними шедеврами ласкает взор. Шумит чайник. На все лады трезвонят мобильники. Все как прежде. Не хватает только Бутыльской и Ефимов. Очень не хватает. Зато муха на месте. Та ли это муха, постаревшая на несколько лет, или ее правнучка, неизвестно. Одинокая муха. Так и напрашивается тривиальная аллегория. Петька в который раз оказался на мели, и я снова пристроил его на должность младшего редактора. Будет теперь кому ремонтировать электроприборы.
Джентльмен с кавалерийскими усами оказался превосходным истопником, ему удалось развести огонь в одной из изразцовых печей и наконец-то сжечь все старые рукописи. А еще говорят, что рукописи не горят. Впрочем, есть, наверно, и такие, которые и вправду не горят, подозреваю, это те, что написаны гусиным пером и орешковыми чернилами, но мне такие в последнее время не попадались. Эти же сгорели все, дотла. Пепел джентльмен спустил в канализацию.
Остроумные и поучительные истории, которыми делились друг с другом мои умершие товарищи, умерли вместе с ними. Когда-то я подумывал записывать их. Мол, записывай и создавай роман. Но я был ленив и преступно созерцателен и поэтому ни черта не записал. Другие тоже этим не занимались: наверно, по другим причинам, куда, как я теперь понимаю, более основательным и прагматичным. Под вымышленными именами они выпускали романы, которые приносили твердый доход и которых ждал нетерпеливый, по-своему требовательный читатель. А там этим историям места не находилось: новое время требует новых историй.
* * *
…Сегодня Аня подняла нас с Илюшей ни свет ни заря. Зевая, спотыкаясь в полутьме и поеживаясь от утренней прохлады, мы поплелись на пляж. Я укутал сына пледом, который еще хранил тепло двух тел, моего и Аниного. Пляж в этот ранний час был пустынен. Бродили там только двое бездомных, они, склонив взъерошенные головы, что-то искали у зонтов и под лежаками.
— Надо успеть… сегодня парад планет, — подгоняла нас Аня. Она дрожала от лихорадочного возбуждения. — Если искупаться в такую ночь, то… Марс, Венера, Плутон и Меркурий… Планеты во время Большого парада… Преходящая гармония… Уловить момент… Главное, чтобы Меркурий… Меркурий должен возглавить парад…
Я покосился на нее, похоже, нашего полку сумасшедших прибыло. Впрочем, пусть наблюдает, черт с ней, может, что и высмотрит.
Мир замер, светало почему-то очень медленно. Словно время остановилось. Сейчас примерно полчетвертого. Я поднял голову, всматриваясь в глубины темно-фиолетового неба и пытаясь найти там хотя бы одну звездочку или планету. Приглядевшись, нашел, и не одну, а целый рой. Какие из них являются участницами парада, а какие зрительницами? Преходящая гармония, так она сказала?
Я опустился на песок. Песок был холоден. Я сложил халат вчетверо и усадил на него сына. Илюша прислонился ко мне и, стараясь не засыпать, широко раскрытыми восторженно-испуганными глазами смотрел в сторону моря, туда, где почти в полной черноте невыносимо медленно вызревала заря. Я положил руку сыну на плечо, ощутив беззащитность и доверчивую податливость детского тела.
Я испытывал странное ощущение. Казалось, я наблюдаю за собой со стороны или, вернее сказать, из будущего. Каждый день миллиарды людей проживают свои жизни — кто убогие, кто насыщенные разнообразными событиями. И каждый день, к 12 часам ночи, безвозвратно умирают и в прошлое отходят миллиарды человеко-дней. История человечества — не календарь, который отщелкивает тысячелетия, а именно эти миллиарды независимых жизней, из которых складываются миллиарды прожитых лет. Боже, как страшно оно постарело, как поизносилось человечество за эти миллиарды лет!
Море было спокойно. Только шипел песок под лениво и безмятежно набегающими волнами. Волны, волны, волны… У меня начали слипаться глаза. Жизнь полосами, волнами, одна волна сменяет другую, и так без конца. Впереди была жизнь, которую, сколь бы мучительной или радостной она ни была, мне, Ане и моему сыну предстояло оттрубить от звонка до звонка.
Я давно серьезно не грешил, в течение достаточно длительного времени никого не убивал и не испытывал желания кого-либо, как это бывало прежде, наказывать смертью. Стал ли от этого лучше? Возможно, я застрял на перепутье — между абсолютным злом, коим является убийство, и тем, что можно назвать при большой натяжке добром, что означает ни то ни сё. Что двигало мной, когда я убил негодяев, выколовших глаза безногой мадонне? Не понять, что делает человека человеком — преступление или благородный порыв. А может, и то и другое?
Не знаю, как долго я находился в полудреме. Меня вернул к действительности солнечный луч, бивший прямо в глаза.
— Ты проморгал парад планет, — сурово сказала Аня. Она стояла передо мной и медленно раздевалась. Когда она осталась в узком лифчике и еще более узких трусиках, я ощутил запах молодого здорового тела. Она была упоительно хороша! Прелестна, обворожительна и желанна. Афродита во цвете лет. Бессонная ночь никак на ней не отразилась. Чего нельзя сказать обо мне. У меня по-прежнему слипались глаза. Возраст, будь он проклят, а ведь не так уж и давно мне и три ночи без сна было нипочем.
— Сатурн, Юпитер, Марс, Венера и Нептун выстроились в одну линию. А ты спал.
— А как же Меркурий?
— Меркурий уступил свое место тебе.
Все правильно, эта планета самая быстрая из всех планет Солнечной системы. Это знаю даже я. Я тоже при необходимости могу быть невероятно быстрым. Когда подопрет, я лечу с такой скоростью, что за мной не угонится никакой Меркурий.
— Ты ведь родился под знаком Девы, а Меркурий, как и ты, — она усмехнулась, — дев опекает.
Илья во все глаза смотрел на нее. Аня шутливо ткнула его пальцем под ребра.
— Купаться?
Илюша радостно кивнул.
Аня была озарена солнцем, застывшим почти в зените. Пополневшие бедра, крутые плечи, волосы, ниспадающие на глаза. Рядом с Аней, золотой в солнечном свете, по колено в морских брызгах шагал прекрасный мальчик, мой сын. Впервые в жизни я пожалел, что не родился художником.
Вчера Аня мне сказала:
— Я знаю, мама… она спала с тобой…
— Именно поэтому, — живо откликнулся я, — я отношусь к тебе как к дочери.
Легальные наркотики продаются не только в Голландии. Коробочку с синими и розовыми таблетками я заметил у Ани в спальне, на тумбочке рядом с кроватью. Принимает на ночь, чтобы сны снились радостные и беззаботные?
