— Макс мог бы стать таким славным мальчиком, — вздохнула Жозефина. — Может, надо было оставить его у себя…
— Если Макс жил бы у нас, я бы сошла с ума! — возразила Гортензия. — Пошли, Гэри, опробуем скутер. Я тебе обещаю, Ширли, все будет нормально.
— Куда вы собираетесь?
— Ирис предложила нам заехать в студию. Там у нее фотосессия для журнала «Элль». Скоро уже начнут. Гэри отвезет меня, и мы немного там побудем. Ирис хочет, чтобы я высказала свое мнение об ее костюмах. Она попросила меня заняться ее имиджем. На следующей неделе мы вместе пойдем по магазинам…
— Не нравится мне все это, ох, не нравится, — проворчала Ширли. — Гэри, будь осторожен, обещаешь? И надень шлем! И чтобы к ужину оба были дома!
Гэри поцеловал мать в лоб, Гортензия махнула рукой Жозефине, и они поспешно ретировались.
— Не хочу, чтобы он ездил на скутере, не хочу… И не нравится мне, что Гортензия вокруг него вьется… Летом, в Шотландии, он ее уже вроде забыл. Не хотелось бы, чтобы вновь началось это наваждение.
— Я махнула на Гортензию рукой. А что ты хочешь: ей скоро шестнадцать, она учится лучше всех в классе, учителя не нахвалятся. Придраться не к чему… И потом, я не знаю, как к ней подступиться. Она становится все более независимой. Забавно, если вдуматься: всего два года назад она была маленькой девочкой…
— Гортензия никогда не была маленькой девочкой, Жози. Не хотелось бы тебя огорчать, но твоя дочь родилась взрослой стервой.
— Давай сменим тему, а не то поссоримся. Ты никогда ее не любила.
— Почему? Раньше, давно, любила. Но мне не нравится, как она обращается с людьми. Одними она манипулирует, других тиранит, в ней нет ни грамма искренности.
— Да ты о любой девушке, которая имеет отношение к твоему сыну…
— Все. Белый флаг. Перемирие. Поедешь со мной отвозить пироги?
Марсель Гробз — твидовое пальто, шея укутана желтым шотландским шарфом — сидел во дворе на скамейке под глицинией и мрачно разглядывал ее сухие узловатые ветви и сверкающие на них капли дождя. Жозиана пропала. Уже две недели, как она уехала. Наклонилась, подняла сумку и клац-клац, каблучки простучали по лестнице, хлопнула дверь. Клац-клац, каблучки простучали по двору, заскрипели ворота. У него не было сил бежать за ней. Раздавленный горем, он грузно осел на стул возле стола Жозианы и прислушивался к этому цокоту каблуков. С той поры в любую свободную минуту он присаживался — везде, где только можно — и вновь слышал этот безжалостный, решительный стук. Он рвал ему сердце.
Сухой лист отделился от ветки и, кружась, упал к его ногам. Он наклонился, поднял лист, потер его в пальцах. Без Жозианы ему больше не хотелось ни жить, ни бороться. А ему Бог знает как сейчас нужны были силы. Он начал самую жестокую, самую главную битву за всю свою карьеру. Для нее, для них обоих, для ребеночка, о котором они столько говорили, которого так желали.
Жинетт заметила его из окна склада, остановила свой погрузчик и спустилась во двор. Вытерла руки о передник и, крепко хлопнув его по спине, присела рядом.
— Все плохо, да, дружище?
— Точно. Я без нее еле ползаю.
— Не надо было ее отпускать. Тормозишь, Марсель, точно тормозишь. Я ее понимаю. Бедная девочка уже устала ждать!
— А думаешь, я нарочно, ради собственного удовольствия заставлял ее ждать?
— Все зависит только от тебя. Сколько ты уже говоришь и ничего не делаешь! Возможно, она думает, что все на самом деле проще некуда: тебе надо лишь попросить развод, и дело в шляпе.
— Я сейчас не могу просить развод, я на пороге невероятной сделки! Ты никому не скажешь, Жинетт? Даже Рене…
— Обещаю. Ты меня знаешь, я, если надо — могила.
— Я вот-вот перекуплю крупнейшего азиатского производителя мебели и товаров для дома. Это огромная компания, огромная! Я заложил все свое имущество, я сейчас не могу позволить себе такую роскошь, как развод с Анриеттой: она немедленно потребует свою половину, поскольку имеет на это право. Дело уже полтора года на мази. Никто об этом не знает. Я должен действовать тайно. Дело идет, я нанял армию адвокатов, но ускорить процесс никак не получается. Почему, ты думаешь, я торчал целый месяц в Китае? Забавы ради?
— Почему ты ей ничего не сказал?
Марсель скривился и запахнул пальто.
— После истории с Шавалем я уже не так ей доверяю. Не то чтобы я ее меньше любил, нет, но я стал осторожнее. Я старик, она молодая, вдруг опять упадет в объятия Шаваля, польстится на молодую плоть? Это старый инстинкт, он у меня с детства. Я научился всегда рассчитывать на худшее, везде ожидать предательства. Так что предпочитаю выглядеть перед ней ссыкуном…
— Это уж точно, она думает, что ты нассал в портки и никогда не бросишь свою Суку в Шляпе.
— Когда подпишем договор, у меня будут развязаны руки. Я так все устроил, чтобы она не имела никакого отношения к новой организации, ни к управлению, ни к доходам, я ей отпишу приличную ренту до конца дней, оставлю ей квартиру, она ни в чем не будет нуждаться, не такая уж я сволочь, поверь.
— Я-то знаю, Марсель. Ты отличный парень.
— Но если Жозианы нет со мной, зачем все это? Вообще незачем.
Он подобрал другой сухой листок, покрутил его в пальцах, уронил на землю.
— Я так ждал этого ребенка. Я так ждал, что мы с ней будем жить вместе! Это было моей движущей силой. Думал, мы будем спокойно с ней жить-поживать, растить малыша. Я всю жизнь мечтал о ребенке и сейчас, мне казалось, что цель так близка…
Жинетт сунула руки в карманы комбинезона и глубоко вдохнула.
— Ладно, Марсель. У меня для тебя две новости — плохая и хорошая. С какой начать?
— С плохой. Я в таком состоянии… Мне уж чем хуже, тем лучше.
— Плохая новость — я не знаю, где она. Не имею представления. Она ничего мне не сказала, не звонила и не подавала с тех пор никаких признаков жизни…
— Ох! — разочарованно выдохнул Марсель. — Я надеялся, что ты знаешь, просто ничего не говоришь по ее просьбе. Хотел вытянуть из тебя эти сведения…
— Она не звонила мне… Явно очень сильно разозлилась. Думает, я с тобой заодно.
Он уронил голову на руки, помолчал, потом выпрямился, и, глядя пустыми глазами в пространство, спросил:
— А хорошая?
— Хорошая? Она беременна. Три месяца. Она как раз собиралась тебе это сказать, когда вы поссорились…
Марсель открыл рот и охнул, взгляд его стал чистым, как у ребенка. Он заморгал, покачал головой, повел плечами. Тело его стало содрогаться, словно это в нем сидел и приплясывал ребеночек. Он схватил Жинетт за руку и сжал, рискуя переломать ей кости.
— Можешь повторить, умоляю, можешь повторить?
— Она беременна, Марсель. И сходит с ума от радости. Она узнала об этом вскоре после твоего отъезда в Китай, и если бы Зубочистка не явилась к ней с фоткой русской девки, она бы тебе это протрубила по телефону в тот же час…
— Она беременна! Беременна! Господи, спасибо, спасибо!
Он поднял глаза к небу, стиснув руки так сильно, что побелели костяшки пальцев. Потом уткнувшись в колени, стал трясти головой, словно стряхивая с себя всю тоску и муку последних месяцев. «Как большая обезьяна», — с нежностью подумала Жинетт. Внезапно он напрягся, взгляд его стал жестким, он обернулся к Жинетт и спросил:
— Она его сохранит?
— Она чуть не скакала от счастья, когда сообщала мне эту новость. И потом ходила осторожно, как стеклянная, чтобы не повредить ребенку. Неужели ты думаешь…
— Я стану папой, бог ты мой! Жинетт, ты представляешь!
Он обхватил ее за голову и потряс, как грушу.
— Полегче, Марсель, полегче. Не хочу облысеть, как ты.
— Но теперь все изменилось! Я уже было махнул на себя рукой, я бросил тренировки и витамины, но начиная с сегодняшнего дня все начну заново. Если она беременна, она вернется. Она не будет сидеть там одна с дитем в животе. У меня же в кабинете все приданое для малыша, и колыбелька, и колясочка, и бутылочки, и радионяня, даже электрическая железная дорога! Она знает об этом, она вернется! Она не станет всю радость оставлять себе одной! Она не жадная! Она знает, как я жду этого кроху.
Жинетт смотрела на него, улыбаясь. Бурная радость Марселя растрогала ее, но она не была так уж уверена в возвращении Жозианы. Наша Жозиана не какая-нибудь мокрая курица. Ее не испугает перспектива одной воспитывать ребенка. Наверняка откладывала деньги, а если вспомнить все цацки, которые дарил ей Марсель на протяжении нескольких лет, она сейчас ни в чем не нуждается.
Но Жинетт ничего не сказала, встала и, уходя обратно на склад, взяла с него обещание ничего не говорить Жозиане, когда та вернется.
— Рот на замок, ладно, Марсель?
Марсель осенил размашистым крестом свой улыбающийся рот и скрестил пальцы.
— Обещай мне, что скажешь, если она позвонит.
