Ознакомительная версия.
И, главное, учуяла ненавистный, преследующий меня повсюду запах гари от палимого тряпья, резины, еще какой-то дряни…
Ускорив шаги, через бурелом я ринулась напрямик в том направлении. И пока продиралась, смахивая с лица и рук паутину, сучки и сухие листья, вспоминала единственный в моей жизни пионерский лагерь, из которого я, десятилетняя, бежала ночью домой — босая, поскольку в темноте не решилась искать под кроватью сандалии. (И больше уже никогда не стремилась присоединиться ни к какой праздной форме человеческого сообщества.)
Над большой затоптанной поляной стлался дым.
Легендарный, всегда пустой бассейн «Пантелеева» пригрел компанию детишек вполне половозрелого возраста… Они веселились… Декамерон, желторотый пацан, скромник Апулей и маменькин сынок Гай Валерий Катулл в подобном возрасте гуляли за ручку со своими римскими кормилицами… В центре круга отплясывала неплохо сложенная, но безобразно вихляющаяся полуголая девица, другая, тоже не слишком одетая, валялась на приволоченных сюда из номеров и уже грязных тюфяках… трое парней с воодушевлением бацали на гитаре, сопровождая однообразными аккордами убогий матерный текст…
Дно бассейна покато уходило вниз, и вот там, внизу, кто-то палил костер… Я подошла ближе и остановилась наверху, словно оглушенная: в рыжем мальчугане лет десяти, — он явно был гораздо младше собравшейся там компании, — я узнала своего соседа, неуловимого огненного ангела нашего подъезда.
Не веря глазам, я достала из кармана очки: приплясывая под гитарные аккорды, не обращая внимания на происходящее вокруг, он подкладывал в костер ветки, какую-то ветошь, чью-то майку, вороха газет… с такой любовью и тщанием, с которыми лишь созидают что-то… Лицо его сияло восторгом, бледные щеки разрумянились таким теплым, нежным и праздничным румянцем, какой бывает только от жара костра…
Я повернулась и через бурелом бросилась бежать к учебному корпусу… Там, на третьем этаже, я и нашла доктора Панчера, на психодраме…
— Послушайте, Миша… — задыхаясь, проговорила я… — во-первых, у вас там загорелся бассейн…
— Уже? Классно, да? — воскликнул тот, подмигивая своим бедовым инструкторам, приглашая повеселиться надо мной, — так давайте трубить в пионерские горны, бить в барабаны, вызывать друзей-пожарных…
— Во-вторых, за это повальное подростковое блядство всех нас еще ждут огромные неприятности… Но, главное, — продолжала я, игнорируя шутовские его, в комическом ужасе, вытаращенные глаза… — главное, у вас там один мальчик — рыженький, даже красноватый такой, финикиец… Откуда он взялся?
— Что сие значит, коллега! — улыбнулся Панчер. — Это Андрюша, постоянный участник наших лагерей… Чего вы так испугались? Он вас не съест…
— Но он даже по возрасту… почему он околачивается среди взрослых?
— Вы что-то путаете, коллега… Андрюше восемнадцать лет, и все документы у него в порядке… мандат на восхождение… Отдохните, дорогая, вам вредно волноваться. Пусть ребята оттягиваются, пусть самовыражаются, не мешайте вы им. Занимайтесь, на здоровье, своими пенсионерами, у тех гормоны отыграли, они вам в подоле не принесут…
Не слушая дальше, я помчалась к Петюне, который по идее должен был бы замещать отсутствующего Клаву… И нашла его в буфете, уже совсем размякшего, доброжелательного и мудрого…
— Гурвиц, слушайте внимательно, я предупреждаю вас: там, в этом бассейне, наш славный молодняк черт те что сейчас вытворяет! Но это — ладно, за их нравственность пусть отвечает Панчер и их родители, я о другом: среди молодежи есть мальчик, очень опасный, он маньяк, поджигатель… Он спалит сейчас всех нас окончательно, подчистую!!! И, главное, он маленький, то ли возрастом, то ли ростом, надо разобраться, — может ли он болтаться среди взрослых…
Петюня улыбнулся мне приятно, потер ладонями лицо, сказал:
— Насчет маленьких я вот что вам скажу: у меня в молодости был приятель, карлик… не то что карлик… но… недоросток такой… И врачи его послали на вытяжку… Знаете, это когда подвешивают за руки, и ты висишь, как вобла…
Я напряженно слушала, ежесекундно помня о том, что сейчас запылает все «Пантелеево»…
— Так вот, самого-то его не вытянули, но руки сделались длинные-длинные…
— Ну и что? — спросила я, близкая к обмороку.
— Да ничего, — ответил пьяный Петюня. — Это я просто так… вспомнил… к тому, что вы вот сейчас мне из… изложили…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…«Бежать отсюда!» — думала я, лихорадочно запихивая в сумку косметичку, колготки, футболку… — «К чертовой матери, и даже еще дальше… Господи, когда уже закончится весь этот бред!»
Зазвонил мобильник, и меня продрал вдоль позвоночника истеричный голос дочери. Вернее, это был даже не голос, а задыхающийся визг:
— Ма-а-а-мы-гори-и-им!!! Тут вертолеты летают!!! Я воду таскаю, ма, что выносить?! Что выноси-и-ить?!
— Себя!!! — похолодев, завопила я. — Бросай все, беги на улицу!!!
Что-то там стукнуло, — видимо, она бросила трубку, — и я, совершенно обезумевшая, помчалась вниз, в холл, где сидел важный и строгий Шая.
— Шая, дай машину, у меня пожар!!! — заорала я, заикаясь от ужаса.
— Не дам! — строптиво сказал Шая. — Ты же знаешь, машина дежурит здесь для экстремальных случаев. Если, в случае чего…
Я вылетела из холла и помчалась по аллее к воротам, потом опомнилась, остановилась, судорожно набрала номер Славы. В конце концов, пока я стану ловить попутку на шоссе, пока…
— Слава, миленький, спасайте!!!
— Ильинишна?! Господи, что за голос…
— Дома опять пожар, там Ева одна, связь нарушена!!!..
— Ой, только не войте, Ильинишна, вы ж крепкая баба…
— Умоляю, я в «Пантелеево», Шая машину не дает!!!
Слава колебался ровно секунду.
— Я, в общем, недалеко тут… Только не на «жигулях», а на казенном «форде»…
— Да хоть на самокате!!!
— …и у меня тут кое-что… ну, я с некоторым… грузом… Ничего? Не выдадите?!
— Я на шоссе!!!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл pokoinik
«…иногда думаю — пригодится ли все то, что второпях я записываю между душем и завтраком, в темные эти, рассветные час-полтора, когда все пережитое кажется вдвойне нереальным… Ну разве можно поверить, что я в действительности пережила вчера то, что пережила?
…Слава и вправду пригнал «форд» в считанные минуты, потому что был в это время — огромная удача — в Химках! Удача и то, что пробок на этом направлении не было… А главная удача, что Ева, — в то время как пожарные, выгнав всех из квартир, уже привычно заливали пеной щербатые площадки, лестницы, лифт нашего подъезда, — догадалась босиком, вернее, в одном шлепанце, который она меняла то на одну, то на другую ногу добежать к подруге на Ордынку, и оттуда позвонила, что цела, отпоена чаем, одета-обута и дожидается меня в тепле… Я представила, как обернутая штопаным и выцветшим флагом с крыши израильского парламента, моя дочь в одном шлепанце бежит по Ордынке — и сердце мое закатилось в груди…
…Когда увидела встревоженное и смущенное лицо Славы в окне казенного «форда», раскаялась в своей бабской несдержанности.
— Слава, простите мою истерику, дернула вас, а с Евой уже все в порядке…
— Ну, слава аллаху, я уж со страху чуть не обоссался… Тогда, знаете, просьба у меня к вам… Погодите, не в салон… Сюда, рядом со мной…
— Почему?
— Ильинишна… вы обещали не выдать…
— А в чем дело, Слава? — спросила я, забираясь на соседнее сиденье… — Что стряслось?
— Да вот, использую казенный транспорт в личных целях… Но только вы ни о чем как бы… того… ладно?
— О, Господи, что за конспирация? Вы что — контрабанду перевозите? Наркотики? Трупы?
— Именно, — сказал он без тени улыбки. — И, доверяя полностью, даже попрошу вас, поскольку с пожаром вашим утряслось, съездить сначала со мной по одному адресу…
…И пока мы с ним ехали, он поведал, сокрушаясь, что, бывает, использует казенный «форд» для перевозки жмуриков, — при московских-то пробках, знаете, Ильинишна, мне не обернуться, ежели транспорт менять… А так, вынимаю из «форда» два сиденья, и гробина, как миленький, входит, — правда, впритирку… Но сегодня случай особый…
— Получаю вызов куда-то в Химки… С трудом нахожу страшенную пятиэтажную хрущобу, звоню, вхожу… квартирка однокомнатная, пустая, загаженная, прихожка — полтора на полтора. И лежит усопший, прямо как был — с бутылкой. Видно, во время возлияния, причем длительного, его хватил Кондратий. Лежит на раскладухе, челюсть подвязана, руки платочком подхвачены на груди, в каком-то засаленном старом костюме. Рядом с ним его сожительница-собутыльница, с двумя фингалами на роже, вся синюшная и тоже — на грани отброса копыт. Ну, говорю, давай, зови кого-нибудь из мужиков, надо помочь гроб внести. А она мне голосит, — никого у нас н-е-е-ету, сироты мы кру-у-у-глые, помочь не-е-е-кому. Однако после моего матерного речитатива позвала все ж та-ки еще двоих каких-то алкашей, тоже кандидатов, скорое захоронение… Ну, втащили кое-как стоймя пустой гроб, кувыркнули туда усопшего, стали выносить к «форду»… А гроб-то через прихожую и не проходит! Это я, признаться, впервые такую планировку вижу, чтоб строители настолько верили в бессмертие жильцов… Стали мы думать… Один говорит, — давай привяжем его, а гроб стоймя понесем. Э, нет, говорю, закон центра тяжести — живот тяжелый, ноги легкие… — он выпадет… Решили вывалить покойничка обратно… Тут вы мне и позвонили… Ну, могли я вас бросить в беде, Ильинишна?.. А теперь, значит, надо нам все же его забрать, хоть в гробу, хоть даже и так… а там уж, в моржатнике, его обрядят, подберут ему домовину по комплекции…
Ознакомительная версия.
