Юрик заметил, что при упоминании Льва Толстого Ульяна глянула на него одобрительно – все женщины уважают образованных мужчин. И Рома тоже это заметил. И хотел возразить, что никакую дубину они тут не обсуждают, но неожиданно младший Поперечко оживился, засмеялся и одобрительно крикнул:
– Дубина!
Очень уж понравилось ему это слово.
Старший Поперечко рад был, что его младший брат хоть в кои-то веки слово вымолвил, ему ведь иногда надоедало быть умнее, он стеснялся этого перед братом, которого очень любил. Поэтому старший Поперечко одобрительно хлопнул младшего по плечу:
– Соображаешь!
– Чего вы там соображаете? – услышал в своей трубке Чалый. – Какая еще дубина? Вас там много? Помощь нужна?
– Вообще-то подкрепление требуется, – очень серьезно сказал Юрик и оглядел всех значительным взглядом. – Оружия только нет.
– У кого нет, а у кого есть! – сказал старший Поперечко. – Но не помешает, конечно.
– Ладно, держитесь там, ждите нас! – взволнованно пообещал Чалый, вспомнивший, что в российском Грежине создана народная дружина и он ее член, как и Петр Опцев, и работник сыроварни Ион Думитреску, которого они с Петром сегодня, после разговора с Евгением, встретили и приняли в свою дружину, объяснив цели и задачи. Теперь у Чалого есть повод наведаться в украинский Грежин и там, улучив момент, навестить сестру и попросить у нее взаймы. Для этого он, собственно, ей и звонил, а потом искал ее через Юрика.
Он позвонил Петру, объяснил, что пора действовать. Петр как раз разжился десятилитровой канистрой молодого вина и действовать был готов. В свою очередь он позвонил Думитреску. Ион, узнав об опасности, грозящей русским грежинцам в украинском Грежине, и о молодом вине, тут же согласился присоединиться. Уже через четверть часа они встретились в зарослях возле молокозавода и направились к его полуразрушенному и никем не охраняемому корпусу. Оказавшись в бывшем цеху, где под разбитым стеклянным потолком росла густая трава, что странно выглядело в окружении стен, Ион грустно огляделся и сказал близкое его душе:
– А ведь тут тоже сыр делали!
Друзья разделили его печаль, момент требовал, чтобы это как-то отметить, поэтому сели на траву, выпили и поговорили, но недолго, помнили, что их ждут. Оружия у них не было, о чем Ион напомнил, когда вышли из завода на украинской стороне.
– В бою добудем! – не сомневался Опцев.
А у старшего Поперечко оружие было, все знали, что он сказал о нем не просто так. Прошлым летом родители заставили братьев копать в огороде новую яму для нужника, и они нашли в земле обрез винтовки, спрятанный бог знает когда и бог знает кем. Обрез был завернут в промасленную плотную дерюгу, но все равно во многих местах проржавел, приклад стал трухлявым и отвалился от одного прикосновения. И все-таки – оружие, боевое оружие! Старший Поперечко решил привести его в порядок, а уж потом похвастаться перед друзьями. Неделю оттирал, чистил, еще неделю мастерил новый приклад – строгал, тер наждачной шкуркой, красил и полировал, приклад получился как настоящий, что удивило отца:
– Ножку к табуретке приладить не умеешь, а тут надо же, какой мастер оказался!
Младший Поперечко помогал советами и заинтересованностью.
И вот обрез был торжественно продемонстрирован друзьям. Все восхищались, оружие для Грежина, несмотря на громыхавшую рядом войну, не считалось обыденной вещью, оба правоохранительных начальника, Вяхирев и Мовчан, не допускали появления самовольных стволов, справедливо полагая, что любой ствол в любой момент может выстрелить, а им от этого лишняя работа. Охотников и охоты в этих местах не было, кроме забавы на сусликов, о которой уже упоминалось и к которой допускались только свои.
Но обрез был бесполезен без патронов. Он лежал в укромном месте, регулярно доставался и осматривался, дразня своей неиспользованной боевой красотой. Тогда старший Поперечко пробрался в Луганскую область и привез оттуда три десятка патронов. Всем, конечно, хотелось опробовать обрез. Но старший Поперечко и сам терпел, и томил других, придавая больший вес предстоящему событию. И вот в воскресный день собрались и пошли в лес за несколько километров от Грежина, с собой взяли пустые стеклянные бутылки. Конечно, у старшего Поперечко было право первых выстрелов. Он произвел их пять и разбил две бутылки. Поставил бутылки ближе и разбил из пяти четыре. Ему хотелось еще, но он знал, что ему не простят, если не даст другим. И каждому досталось по два выстрела, а младшему Поперечко, как брату, три, а Ните, по малолетству, один, но он и одним был доволен, потому что попал в бутылку, да и все были довольны.
Десять патронов старший Поперечко оставил на черный день, и вот этот день, судя по всему, пришел. И компания отправилась к Поперечко домой, чтобы взять обрез. Остальные надеялись, что, когда все начнется, у них тоже что-нибудь появится. Рома очень кстати рассказал про кино, которое недавно скачал в интернете и посмотрел, там наши пошли на фашистов с палками и кольями, и победили, и вооружились [52].
Они встретились, созвонившись, с Дмитрием Чалым, Петром Опцевым и Ионом Думитреску. Увидев обрез, Опцев сказал Иону:
– Ну вот, а ты сомневался! Когда понадобится, все достанем!
Трое российских грежинцев были значительно старше своих молодых украинских товарищей, но, к их чести, не претендовали на командование, решили, что у местных главным будет Поперечко с обрезом, а у российского отряда Опцев, учитывая, что он и в мирных кампаниях всегда имел решающее слово насчет того, что и где выпить, чем закусить и у кого взять взаймы.
Кстати, насчет займа Чалый, конечно, не забывал. Посоветовав занять позицию неподалеку от площади, он сказал, что скоро присоединится, взял с собой племянника и поспешил к сестре Ларисе, матери Юрика. Он надеялся, что в присутствии сына Лариса не станет очень уж бурно ругаться и скандалить, хотя совсем без этого, конечно, дело не обойдется.
И не обошлось.
Лариса считала, что брат ее, неглупый и не бездельный от природы, был погублен женой, хабалкой Катькой.
– Нет, а как? – рассуждала она и про себя, и вслух. – Был же ведь нормальный, школу закончил, в институт два раза поступал – и поступил бы, если бы не встретил эту корову бешеную, Катьку эту сволочную, чтоб ей сдохнуть, прости меня, Господи! Вцепилась в него, как не знаю кто! И если бы, ладно, любила бы, заботилась бы, а то что? Он под столом лежит пьяный и сраный, прости, Господи, а она за столом с приятелями гуляет, а то, может, и не за столом, чего не знаю, того врать не буду, но не исключаю! Сколько раз ему говорила: Митя, иди ко мне жить, дадим тебе комнатку отдельную, хочешь – работай, не хочешь – просто помогай по хозяйству, в саду, в огороде, напрягаться не заставлю, только одно условие – не пей и не встречайся с Катькой! И ведь уговорила лет семь, что ли, назад, остался, целую неделю жил человеком, но поехала с ним на базар, отошел на пять минут – и пропал! Где? Люди видели, как он с женой говорил. Вам понятно, да? Чем она его уговаривает, не знаю. Там же никакой внешности, она фигурой как мужик, честное слово! Плечи широкие, пузцо виснет, задница треугольником – сверху широкая, книзу клином! И зубов нет, сплошной кариес изо рта торчит, я один раз не утерпела, прямо в лицо ей сказала: Кать, ты хотя бы не смейся при людях, не разевай пасть свою безобразную, ведь тошнит же! А ей хоть бы хрен, прости, Господи. Приворожила она его, что ли? Без дураков говорю, она сама пьяная хвасталась: я за вашего Митю ходила к бабке, и она мне его на черную воду мышиным пометом приворожила, никуда теперь не денется от меня. Это как? Это какую надо иметь совесть, чтобы, я даже не знаю, как охарактеризовать подобное поведение, у меня просто нет слов! При этом он ведь хоть не каждый раз, но работает, то на станции грузчиком, то еще что-нибудь, он ее кормит и поит! А когда край, она его посылает по людям взаймы брать! Сама не идет, сучка бесхвостая, прости меня, Господи, кто же ей даст, а его заставляет унижаться! Я ему говорю: все, Митя, в следующий раз хоть помирай, я тебе не дам! Пусть сама идет ко мне просить! Я ей тоже не дам, но хотя бы раз все скажу, что про нее думаю! Катя, или ты признаешь, что загубила мне брата, или ты вообще не человек! Понятно?
