- Тогда сможешь вернуться в свою страну.
- В Чили такой женщине, как я, живется куда хуже, чем одной из твоих китайских куртизанок. А вернешься ли в Китай ты?
- Это было моей единственной целью, хотя Америка начинает мне нравиться. Ведь там я снова стану Четвертым сыном, здесь же мне гораздо лучше.
- Мне тоже. Если не найду Хоакина, то останусь и открою ресторан. Все самое необходимое у меня уже есть: отличная память, чтобы не забыть множество рецептов, разумная осторожность в смешивании ингредиентов, чувство вкуса и такт, чутье к различным приправам…
- И скромность, - посмеялся Тао Чьен.
- А зачем же мне скромность при моем таланте? Вдобавок, у меня почти собачье чутье. В чем-то мне должен же пригодиться хороший нюх: мне ведь, порой, достаточно понюхать блюдо, чтобы узнать, из чего то состоит, а затем и улучшить его.
- Что касается китайской кухни, подобные вещи у тебя с ней не пройдут…
- Вы вообще как-то странно питаетесь, Тао! Я, возможно, открою французский ресторан, который станет лучшим во всем городе.
- Элиза, я предлагаю тебе заключить договор. Если через год так и не найдешь своего Хоакина, значит, выйдешь замуж за меня, - сказал Тао Чьен, после чего оба засмеялись.
Начиная с этой беседы, что-то переменилось во взаимоотношениях самой пары. Теперь двое ощущали некоторую неловкость, стоило им только остаться наедине, чего желали оба, с одной стороны, с другой же, напротив, всячески избегали. Страстное желание последовать за девушкой, когда та удалялась в комнату, нередко мучило Тао Чьена, и все же от подобного поступка его удерживали смешанные чувства робости и уважения. Прикинул для себя, что в то время как она отдается воспоминанию о бывшем возлюбленном, он не должен даже и приближаться, но вместе с этим рисковать подобным образом неопределенное время тоже не представлялось возможным. Тут же воображал себе девушку в ее собственной кровати, считающую часы в недремлющей тишине, одновременно страдающую от бессонницы на почве любви и думающую не о нем, а, скорее, о ком-то еще. Молодой человек настолько хорошо знал все ее тело, что смог бы подробно нарисовать его и даже с самыми тайными родинками, хотя в последний раз видел ту обнаженной, когда, плывя на судне, пришлось за ней ухаживать. Размышлял о том, что заболей девушка теперь, появился бы предлог к ней прикоснуться, но тут же сам устыдился подобной мысли. Самопроизвольную улыбку и искреннюю привязанность, что раннее постоянно окрашивали их взаимоотношения, ныне вытеснила внезапно возникшая между ними угнетающая неловкость. Если случайно царапали друг друга, тут же отдалялись в стороны, в смущении осознавая присутствие или отсутствие другого; сам воздух, казалось, зарядился некими предчувствиями и антипатией. Вместо того чтобы просто сесть рядом и что-то почитать либо написать, они, едва закончив работать в консультации, не медлили распроститься. Тао Чьен отправлялся проведать ослабленных больных, попутно встретившись с еще одним «чжун и», чтобы уже вместе обсудить диагнозы и методы лечения либо запирался у себя и изучал труды по западной медицине. Подпитывал в себе стремление получить в Калифорнии разрешение законно заниматься медицинской деятельностью, другими словами, это и было его заветной мечтой, которой он поделился только лишь с Элизой и с дýхами Лин и своего учителя иглоукалывания. В Китае любой «чжун и» начинал свою работу в качестве подмастерья и лишь затем получал возможность продолжать дело самостоятельно, поэтому веками медицина пребывала неизменной, всегда руководствуясь однажды заведенными методами и средствами. Разница между добросовестным врачом-практикантом и личностью, не особо разбирающейся в этом деле, заключалась в том, что для выяснения диагноза первый обладал интуицией и даром облегчения состояния больного с помощью рук. Западные доктора, однако, проходили более требовательное обучение, не теряли связи между собой и были в курсе новейших познаний в своей области, а также располагали лабораториями и моргами, где проводили нужные опыты, соперничая в этом друг с другом. Наука очаровывала молодого человека, однако его энтузиазм какого-либо отклика в приверженном традиционных взглядов обществе так и не находил. Жил в зависимости от самых прогрессивных на тот момент методов и покупал столько освещающих эти темы книг и журналов, сколько мог унести в руках. Его любознательность до всего современного была такова, что даже был вынужден написать на стене наставление до сих пор чтимого учителя: «Мало толку от знаний, если не обладаешь мудростью, и нет никакой мудрости в том, кто бездуховен». Не все это наука, – чтобы не забыть, часто повторял себе эти слова. В любом случае молодому человеку было необходимо получить американское гражданство, что сделать оказывалось крайне затруднительно для представителя его расы. Однако лишь таким способом допускалось оставаться в этой стране, перестав считаться вечным маргиналом. Еще нуждался в дипломе, так дела пошли бы гораздо лучше, - вот к чему сводились все размышления доктора. Недалекие же и понятия не имели об иглоукалывании либо мате, используемых в Азии испокон веков. Все подобное те считали разновидностью средств чародея-знахаря, что вызывало лишь сильное презрение у прочих рас, бывших хозяевами рабов на южных плантациях и в случае заболевания какого-нибудь негра вынужденных звать к себе ветеринара. Не было иным их мнение и о китайцах, хотя уже и существовали некоторые доктора-мечтатели, много путешествующие и весьма начитанные о других культурах, а также интересующихся соответствующей техникой и множеством видом лекарств восточной фармакопеи. Он продолжал поддерживать связь с находившимся в Англии Эбанисером Хоббсом, и в своих письмах оба, как правило, жаловались на разделяющее их расстояние. «Приезжайте в Лондон, доктор Чьен, и проведите показательный сеанс иглоукалывания в «Королевском Медицинском Обществе», его члены только разинут рты от удивления, я вас в этом уверяю», - писал ему Хоббс. И как уже говорилось, эти двое настолько сочетали в своей практике обширные познания друг друга, что, казалось, еще чуть-чуть и можно было бы воскрешать мертвых.
Странноватая парочка
В зимние холода в китайском квартале умерло от пневмонии несколько китайских куртизанок, и даже у Тао Чьена не получилось бы их спасти. Пару раз его звали, когда девушки были еще живы, и тех даже удалось отвезти в импровизированную «больницу», хотя прямо на его руках бедняжки, находясь в лихорадочном бреду, умерли спустя считанные часы. На ту пору его сострадание, сосредоточенное на кончиках пальцев, было известно практически во всей Северной Америке, начиная с Сан-Франциско и Рио-Гранде и вплоть до Нью-Йорка и Канады, но даже такая мощная сила была каплей в море в этом бескрайнем океане беспросветной нищеты. Все зависело от его врачебной практики, и то, что удавалось накопить либо получить в качестве оказываемой некоторыми состоятельными клиентами благотворительности, предназначалось для последующего выкупа несчастных и самых юных созданий на очередных торгах. В этом замкнутом мире таковых знали хорошо, ведь они считались настоящими выродками. Никто не настаивал на своем, когда речь шла о какой-либо из них, приобретаемых «для опытов», как тогда говорили, равно как и никому не было дела до того, что происходило за дверью. К тому же, и «чжун и» не было лучше него до тех пор, пока не разразился скандал, и не стали еще больше притеснять этих бедняжек, которые, в любом случае, считались практически животными, и тогда доктора окончательно оставили в покое. На любопытные вопросы его верный помощник, единственный человек способный дать хоть какую-то информацию, ограничивался объяснением, заключающемся в том, что необычные познания его хозяина, столь полезные для пациентов, брали свои корни в загадочных опытах доктора. На ту пору Тао Чьен переехал в добротный дом, располагающийся между двумя зданиями в пределах Чайна-тауна, в нескольких куадрах от площади Объединения, где находилась его клиника. Он продавал лекарственные препараты и прятал у себя девочек до тех пор, пока последние чувствовали в себе силы продолжить путешествие. Элиза выучила элементарный и необходимый словарный запас китайского языка, чтобы, пусть и на начальном уровне, но все-таки общаться, а остальное пыталась объяснить, прибегая к пантомимам, рисункам и кое-каким английским словам. Хотя все это и стоило усилий, но было гораздо лучше, чем вечно притворяться глухонемым братом доктора. Она не могла ни писать, ни читать по-китайски, и все же распознавала лекарственные средства по специфическому запаху, а для пущей уверенности помечала флакончики шифром собственного изобретения. В клинике всегда было приличное количество пациентов, ожидающих своей очереди, чтобы полечиться золотыми иголочками, чудодейственными мате и утешиться голосом Тао Чьена. Практически все задавались вопросом, как этот человек, такой мудрый и любезный, мог интересоваться трупами в той же степени, что и наивными любовницами, и вместе с тем определенно не знать, в чем состоят их пороки, хотя, несмотря на все это, общество уважало молодого человека. Разумеется, что у него не было ни друзей, ни врагов. Его доброе имя стало известно далеко за пределами Чайна-тауна, а некоторые американские доктора, как правило, прибегали к его консультациям, когда собственные познания оказывались никчемными, делая подобное всегда втайне, ведь допустить тот факт, что «какой-то из Поднебесной» чему-либо их учил, было бы публичным унижением. Таким образом, ему удалось принять определенных важных персон города и познакомиться со знаменитой А Той.
