— Перестань говорить одно и то же по два раза, — сказал ей Пайт.
— Он ее не любит, не любит, — обратилась Анджела к Кену. — Он с самого лета пытался ее бросить.
— Не знаю, как следует поступить тебе, — сказал Кен Пайту. — Мои действия мне понятны.
— Нельзя разводиться из-за прошлого! — сказал Пайт. — Взгляни на нее: она раскаивается. Она исповедалась в грехе. Она прижимает к себе твоего ребенка. Увези ее, побей, махни рукой на Тарбокс, вернись с ней в Кембридж все, что угодно! Разумный человек не…
— Я именно разумен, — перебил его Кен. — У меня в шесть раз больше законных оснований, чем требуется.
— Забудь хотя бы на минуту, что ты — сын адвоката. Попробуй побыть человеком. Закон мертв.
— Все дело в том, — проговорил Кен, наконец-то садясь, — что она вовсе не раскаивается.
— Еще как раскаивается! Взгляни на нее. Сам ее спроси! Ласково, словно помогая ей очнуться, Кен спросил:
— Это правда, Фокс? Ты раскаиваешься? Глядя на него наглыми карими глазами, она ответила:
— Я буду каждый вечер мыть тебе ноги и пить грязную воду. Кен посмотрел на Пайта, довольный успехом эксперимента.
— Видал? Она надо мной смеется.
Фокс встала, прижала ребенка к своему плечу, побарабанила пальцами по его спине.
— Это невыносимо! — заявила она. — Со мной обращаются, как с вещью. Прости, Анджела, твоему горю я искренне сочувствую, но эти двое… Это какое-то соревнование по вызову жалости к себе.
Она остановилась, чтобы забрать с кресла одеяло, нагнулась. В тишине, предшествовавшей ее уходу, Тоби громко отрыгнул.
Не выдержав этого громкого, спасительного звука, Анджела затряслась от хохота, спрятала лицо в ладонях. Когда она убрала ладони, словно раскрыв створки триптиха, Пайт увидел не лицо, а скопище отверстий, морскую актинию, всасывающую все, что неосторожно проплывает мимо.
— Я хочу домой, — сообщила она Кену. — Я устала и хочу принять ванну. Кажется, все решено? Ты разводишься с Фок-си, Пайт разводится со мной. Хочешь на мне жениться, Кен?
— Заманчивое предложение. Жаль, что мы не встретились много лет назад.
— Много лет назад мы были слишком заняты: мы старались быть хорошими детьми. — Пайта она спросила: — Так как мы поступим? Хочешь уйти еще сегодня?
— Не надо драматизировать, — ответил ей Пайт. — Ничего еще не решено. Полагаю, при свете дня мы посмотрим на все это иначе.
— Значит, ты уже отказываешься от своего предложения? — спросил Кен.
— Какое предложение?
— Знаешь, Пайт, — сказал Кен, — я должен кое-что уточнить. Это касается нас с тобой. Почему-то, наверное, из-за своей приверженности приличиям, я не сумел это выразить раньше, в процессе беседы это до тебя тоже не дошло, судя по твоей улыбочке. Учти, я тебя не выношу. — Это прозвучало фальшиво, и он сразу поправился: — Я не прощу тебе того, что ты сделал со мной и с Фокси.
Пайт надеялся, что Анджела его защитит, хотя бы запротестует для порядка. Но она зловеще молчала. Кен продолжал:
— Меньше чем за год тебе и этому городку удалось растоптать все, что мы с женой выстраивали целых семь лет. С виду ты игривый дурачок, а на самом деле тебе нравится разрушать. Ты любишь это занятие. Рыжеволосый мститель! Это доставляет тебе наслаждение. Ты наслаждался, делая ей больно.
Пайту стало скучно слушать обвинения, и он взбунтовался. Поднявшись, он сказал:
— Она твоя жена, вот и держи ее в своей постели. Ты потерял ее, как только нашел. Уважающий себя мужчина никогда не женится на женщине, только что разочаровавшейся в любви к другому. Нечего меня обвинять, если в этой… — Уже из холла, следуя за убегающей Анджелой, он обернулся и, обведя рукой дом, кембриджскую мебель, пустую колыбель, окна, все годы этого неудавшегося супружества, он закончил: —..Если в этой пробирке не растут цветы.
Довольный своей отповедью, он ждал, что Анджела согласится с его речью, но она уже исчезла за дверью. Выскочив в темноту, во влажный воздух, он оступился, угодил в подстриженную сирень и чуть не выколол себе глаз. Догадка, что он пьян, подняла ему настроение.
Машина медленно ползла в тумане.
— Неужели она настолько лучше меня в постели? — спросила Анджела.
— Вы разные, — ответил Пайт. — Она делает некоторые вещи, которых ты не делаешь. По-моему, мужчин она ценит выше, чем ты. Она более неуверенная, немного мужеподобная. Физически тебя гораздо больше, она зажата, не такая чуткая. Ты сама однажды сказала, что она еще молода.
Полнота его ответа окончательно убедила Анджелу, что он познал другую. От отчаяния она взвизгнула, упала коленями на резиновый коврик, обхватила руками кресло, попыталась утопить свой крик в пыльной обивке. Пайт затормозил, обошел машину, распахнул дверцу с ее стороны, вытащил ее наружу. Она была дряблой, как бесчувственный пьяница или кукла.
— Дыши! — приказал он.
Дорога уходила вниз, к самому болоту, откуда полз густой соленый туман с запахом вечности. Анджела быстро пришла в себя, извинилась, сорвала пучок весенней травы и прижала его к векам.
Из тумана медленно выползли автомобильные фары.
— Все в порядке? — спросил из остановившейся машины Гарольд Литтл-Смит.
— Да. Просто дышим морским воздухом.
— Это ты, Пайт? С кем ты?
— С Анджелой.
— Привет! — сказала Анджела, чтобы не осталось сомнений.
— Как прошла вечеринка? — спросил Пайт поверх блестящей крыши машины.
— Не вечеринка, просто немного пива. Un реn de bierre, — ответил Гарольд виновато. — Кэрол вас искала, но вы вышли в другую дверь.
— Спасибо, мы все равно не смогли бы прийти, — ответил Пайт. — Кто это там с тобой?
— Марсия, кто же еще?
— То есть как «кто же еще»?
— Прекрати, Пайт! — долетел из тумана резкий голос Марсии. — Старый развратник!
— Прекращаю, куколка. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Хейнема.
Два красных огонька растаяли в тумане. Тишину нарушало только дыхание моря, вливающегося в приливные промоины болота и колышущего соленую траву. Визг Анджелы был животным, хуже того — звуком разладившегося механизма. Пайт не мог поверить, что сам мир — полуночный туман, знакомая география Тарбокса — способен восстановиться после такого сотрясения. Но Мерисса, выслушав благодарность Анджелы и ложь о причине поспешного отъезда в ночь («У их малыша случилась колика, вот они и запаниковали. Немудрено, это ведь их первый ребенок») с независимым видом собрала свои книжки — она читала при свете телеэкрана. Пайт отвез ее домой. По пути она, источая мандариновый запах, разглагольствовала о страшном землетрясении в Анкоридже. Вернувшись, он увидел, что первый этаж дома погружен в темноту. Анджела принимала наверху ванну. Синие прожилки, разбегающиеся по грудям, следы загара на плечах и бедрах. Она почесала себе лобок, взъерошив волосы, потом поменяла позу, чтобы вода смыла с тела мыло. Груди мотнулись, чуть не потекли вместе с грязно-жемчужной водой. Волосы на голове были собраны в «пучок Психеи», трогательно обнажая затылок.
— Извини, — сказал ей Пайт, — но мне срочно надо на толчок.
— Не обращай на меня внимания, — разрешила Анджела. Через мгновение его кишечник постигло облегчение, и он восхитился пальцами ее ног ярко-розовыми, словно обваренными, очень маленькими. У Фокси пальцы ног были длинные и цепкие; как-то раз, у Константинов, она зажала пальцами ноги карандаш и написала на стене: «Элизабет».
— Как самочувствие? — обратился он к Анджеле.
— Я в отчаянии. Если ты передашь мне бритву, я вскрою себе вены.
— Не говори таких вещей. — Ответ прозвучал с небольшим опозданием из-за второго приступа поноса. Он не понимал, где отравился. Или джин убивает кишечную флору?
— А что? — Анджела еще поворочалась в ванне, устроив небольшое волнение. — Тебе не придется мучиться с разводом. Сомневаюсь, что отец позволит мне быть с тобой щедрой.
— Ты действительно считаешь… — Третий, остаточный позыв. — Неужели до этого дойдет? Я до смерти боюсь этой женщины.
— Кажется, ты сделал ей предложение.
— Пусть так кажется ей. Я бы предпочел остаться женатым на тебе.
— А я, возможно, предпочла бы не оставаться замужем за тобой.
— К кому же ты уйдешь?
— Ни к кому. К самой себе. Из-за тебя я не могу быть собой. Ты таскаешь меня по вечеринкам, заставляешь меня принимать гостей — все для того, чтобы соблазнять жен этих тоскливых типов.
Ему нравилось слышать от нее правду, нравилось с ней соглашаться, быть ее учеником.
— Тоскливые, это верно. Я разобрался, что в этом городишке есть болваны двух категорий: из верхней и из нижней прослойки среднего класса. Те, что из верхней, учились в колледжах. Моя беда в том, что я посередине.
— Как тебе Кен? — спросила она.
— Вот кого ненавижу! Настоящий компьютер. На входе — данные, на выходе — приговор.
