— А как еще следует поступать с теми, кто норовит перейти на сторону врага? — говорит Лопе де Агирре. — Может быть, вы знаете, ваша милость?
17 и 18. Смерть Хаиме Домингеса и Мигеля де Лоаисы.
Из двенадцати бунтовщиков, которые на далекой земле Мачифаро пришли убивать губернатора дона Педро де Урсуа, только трое или четверо остаются в живых, моя усопшая Инес де Атьенса. Один из них — Алонсо де Вильена, который прежде был трапезничим принца дона Фернандо, а ныне является генерал-лейтенантом жестокого тирана и непременным участником всех его злодейств и преступлений. Алонсо де Вильена начинает предчувствовать провал безумной затеи Лопе де Агирре, Алонсо де Вильена придумывает-измышляет, как облегчить свою вину, защитить себя от королевского правосудия, Алонсо де Вильена распускает слух, что, мол, он собирался восстать против тирана, разумеется, негры-палачи идут схватить его, но Алонсо де Вильена уже успел улизнуть и спрятаться в надежном месте. Жестокому тирану не удалось учинить расправу над Алонсо де Вильеной, пришлось довольствоваться двумя его сподвижниками; первый, по имени Хаиме Домингес, пал от семи кинжальных ран, нанесенных Хуаном де Агирре, дворецким и родственником тирана; второго звали Мигелем де Лоаисой, и он был удушен неграми на
— За изменами Педро де Мунгиа и Мартина Переса де Саррондо последовали другие, как и подсказывало мне сердце, — говорит Лопе де Агирре. — Не знаю, достигла ли ушей вашей милости весть о том, как капитан Педро Алонсо Галеас попросил меня дать ему ненадолго горячего коня, принадлежавшего ранее губернатору Вильяндрандо, как я неосторожно дал ему коня, как он пошел на хитрость и сделал вид, будто конь понес, и скрывшись из виду, доскакал до берега, а там на заранее приготовленной для него пироге индейцев гуайкери перебрался на большую землю. Сукин сын Алонсо де Вильена убежал, из города и оставил с носом своих товарищей. Много еще измен начертано на звездах; может, я останусь совсем один, без поддержки и помощи в мой последний час, но и тогда рука моя не устанет биться с сильными мира сего и карать подлецов, в том клянусь господу нашему богу.
19. Смерть Аны де Рохас.
Самой бесчеловечной из всех казней, совершенных жестоким тираном на Маргарите, была — боже мой! — казнь доньи Аны де Рохас, самой красивой и знатной дамы в городе Эспириту-Санто, которую поэты должны воспеть как «ясное сияние дня». Один коварный островитянин рассказал тирану, что бунтарь Алонсо де Вильена, до того как сбежал, частенько бывал в доме упомянутой дамы, что именно там ковались планы его убийства, донья Ана присутствовала при этих разговорах и выказывала свое одобрение. Благородная дама была тотчас же брошена в тюрьму, а поскольку она сопротивлялась тому, чтобы на нее надевали кандалы, оскорбленная тем, что тюремщики могут увидеть и притронуться к ее прекрасным ногам, жестокий тиран разгневался и повелел вытащить ее из тюрьмы и казнить гарротой. Дьявольское сердце жестокого тирана не тронули мольбы отца Контрераса и многих в высшей степени добродетельных дам, которые пришли просить его о милосердии. Донья Ана де Рохас была повешена на городской площади, и солдаты стреляли из аркебузов по ее красивому трупу, который раскачивался на ветру, дувшем
— На самом деле, белокурая и голубоглазая донья Ана де Рохас была очень красива, хотя и не так, как донья Инес де Атьенса, господи спаси! — говорит Лопе де Агирре. — Этот проклятый ангелочек задумал убить меня, вообразила себя новой Юдифью, как сама призналась у виселицы, а меня — ненавистным Олоферном, поработившим ее отчизну. Побуждаемая злым умыслом, донья Ана пригласила меня откушать в ее доме и угостила вкуснейшими на вид пирожными, внутри которых было столько яду, что хватило бы отравить целое войско, и, без всякого сомнения, я бы умер, если бы не был вовремя предупрежден (двумя ее черными рабами) о ловушке, подстроенной мне нежной и хрупкой дамой. Что же касается разговоров о том, «что мои мараньонцы будто бы стреляли по трупу доньи Аны де Рохас, поверьте, ваша милость, это сплошные выдумки моих недругов, монахов, что хотят выставить меня перед всем светом более свирепым и злым, чем я есть. Никогда бы не позволил я зазря тратить порох и пули, стрелять в труп безоружной женщины.
20 и 21. Смерть Диего Гомеса де Ампуэро и отца Франсиско де Саламанки.
Донью Ану похоронили на местном кладбище, и тут жестокий тиран узнал, что супруг прекрасной висельницы, благородный дворянин по имени Диего Гомес де Ампуэро, безутешно оплакивает ее смерть. Этот Диего Гомес де Ампуэро по причине старости и недугов давно уже не в силах был наслаждаться телом своей супруги, хотя, судя по всему, прежде времени зря не терял, ибо успел зачать в ее лоне восьмерых детей. Ныне же Диего Гомес де Ампуэро находился в имении, в полулиге от города, поправляя собственное здоровье, ибо ничего другого ему уже не оставалось; жестокий тиран узнал о слезах, которые безостановочно лил вдовец, оплакивая свою жену, и решил успокоить его — лишить жизни. А для того и с этой целью послал он некоего Бартоломе Санчеса Паниагуа, главного альгвасила лагеря, севильца столь дурных наклонностей, что до того, как отправиться в Индии, он занимался кражей христианских детей по андалузским деревням и продавал их маврам. Этот свирепый палач в сопровождении двух альгвасилов явился в поместье к Диего Гомесу де Ампуэро и объявил, что они пришли казнить его, на что благородный дворянин ответил: «Доньи Аны нет, и мне жизнь не в радость» — и попросил одного: позволить ему пригласить священника для исповеди. Паниагуа дал согласие на то, чтобы пришел монах Франсиско де Саламанка из ордена доминиканцев, и без лишних слов задушил гарротой обоих, сперва кающегося, а потом исповедника, невзирая на то, что Лопе де Агирре дал указание казнить только
— Наш главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа возвратился в крепость в страхе и растерянности оттого, что превысил свои полномочия, — говорит Лопе де Агирре. — Генерал Агирре, сказал он мне, я пришел просить прощения у вашего превосходительства за то, что убил монаха, который в вашем приказе не значился, но глупый монах сверлил меня таким гневным взглядом, будто я сатана. Не печалься о содеянном, мой добрый Паниагуа, ответил я ему, но если желаешь получить полное мое прощение тотчас же, ступай скорее, отыщи другого монаха по имени Франсиско де Тордесильас из того же ордена, он как раз вчера исповедовал меня и наотрез отказался отпустить мне грехи. Да поторапливайся, Паниагуа, чтобы твоими стараниями оба монаха в братском единении одновременно попали на небо.
22. Смерть отца Франсиско де Тордесильаса.
Главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа пришел к монаху Франсиско де Тордесильасу из ордена доминиканцев, чтобы убить его, и застал монаха молящимся на коленях перед алтарем великой чудотворицы Пресвятой девы — покровительницы Валье. Хитрый Паниагуа выволок монаха из церкви, чтобы не совершать святотатства, и втолкнул в ближайший дом. Добродетельный слуга господа понял, что настал его последний час; он упал ничком и, впившись губами в землю, прочитал Miserere mei, Credo, Pater noster[134] и другие молитвы; и так молился бы до рассвета, но палачи прервали его, сказав, что он злоупотребляет набожностью, пора честь знать, пусть готовится к смерти, а сами взялись за дело, накинули ему на шею веревку, чтобы удушить гарротой. И тогда святой монах взмолился, прося палачей казнить его самой лютой казнью, ибо желал таким способом принести себя в жертву всемилосердному господу и очистить свою душу. Я выполню твою просьбу, сказал злобный Паниагуа и накинул петлю ему прямо на лицо, веревка изувечила лицо монаха, кровь залила его с ног до головы. Видя, однако, что несчастный мученик никак не умирает, они снова накинули ему веревку на шею и задушили, как и
— Монахи — дело особое, — говорит Лопе де Агирре. — Уверяю вас, ваша милость, я почитаю и выполняю все установления святой матери римской церкви и глубоко верую в заповеди господни, но проклинаю и ненавижу монахов всей силой своего христианского сердца, а сила эта недюжинная. Разврат, творимый монахами в этих землях, столь велик, что ни одному из них, слава богу, не удастся уйти от адского пламени. В Индийские земли пришли они не души спасать, но заниматься торговыми делишками, копить бренные богатства без меры, дешевле, чем за тридцать сребреников, продавать церковное таинство, тешить похоть свою с нестарыми женщинами, которые заодно служат им кухарками, задаром и немилосердно пользоваться трудом доставшихся им индейцев. Монахи, живущие здесь, в Новом Свете, враги бедных, они жадные до власти, они обжоры и сластолюбцы, скупцы и лентяи, развратники и завистники. А гордыни-то у них, святой боже! больше, чем у самого сатаны. У этого Франсиско де Тордесильаса, который только что умер от руки главного альгвасила Бартоломе Санчеса Паниагуа, а перед смертью напоказ выставил себя мучеником, гордыни было больше, чем у кого-либо, и был он из всех монахов самым подлым. Раскаиваешься ты, что предал смерти дона Педро де Урсуа и еще других на реке Амазонке? — спросил он меня посреди исповеди. Да, раскаиваюсь, ответил я ему. Раскаиваешься ты, что лишил жизни губернатора этого острова, его алькальдов и судей? — спросил он меня. Да, раскаиваюсь, снова ответил я. А раскаиваешься ты, что восстал с оружием на своего законного короля, славного Филиппа Испанского, коего хранит бог? — спросил он меня под конец. А вот в этом, последнем, я совсем не раскаиваюсь и ничуть не сожалею, поскольку это не грех, ответил я ему. И он не отпустил мне грехов, сказав, что в глазах господа бунт против короля — вина еще более тяжкая, нежели убийство ближнего. Ну, теперь-то ты мертв на веки вечные, монах Франсиско де Тордесильас!
