— Почему вы не открыли ему этой тайны?
— Я знаю своего мужа. Поднимет шум на весь свет, опозорит, так что не обмоешься.
— А если бы он в меня вцепился?
Вопрос мой прозвучал несколько развязно. Сам себе стал противен.
Женщина посмотрела мне в лицо и спросила:
— Испугался бы?
То ли нарочно, то ли оттого что вспоминала те дальние годы, но женщина вдруг заговорила со мной на ты. В это мгновение она выглядела так трогательно.
Я пожал плечами:
— Какой смысл есть говорить: «Не испугался бы!»? Ведь все уже давно в прошлом. Но как бы я себя повел тогда, сказать трудно.
Кажется, ответ мой ей понравился.
— Я не соглашалась, но и не отрицала ничего, и отчего-то мне было приятно, что он произносит твое имя, — проговорила женщина. — До того времени я никак не могла найти точку опоры. Муж сам все придумал за меня. Молчание мое только подтверждало его нелепые домыслы. Три месяца продолжались эти придирки и скандалы.
— Телефонные звонки повторялись?
— Да…
— Но ты же могла поговорить с родителями того мальчика и прекратить это.
— Не хотела. К тому же в последнее время даже скучала по этим звонкам.
— Отчего?
— Муж считал, что он оберегает мое достоинство. Это давило на меня. Хотелось, чтобы ревнивый муж ревновал еще больше, подозревал меня, глаз не спускал, стерег дни и ночи, чтобы скорее сам понял собственную глупость. Но по-моему не вышло. Ревность, оказывается, тяжкая болезнь. И болезнь эту может вылечить только лишь разлука. Я не выдержала, и мы разошлись.
— Тебе не холодно? — спросил я.
Она поежилась:
— Да, действительно, похолодало. Я легко одета. Может, прогуляемся?
Мы поднялись, неспешно двинулись к отелю.
— Кстати, спрошу, — заговорила женщина, — как поживает Агамир-муаллим? В свое время он очень поддержал меня.
Я тихо ответил:
— Он три года как умер.
Женщина вздохнула:
— Ушел еще один из тех, к кому могла я обратиться… Вот так уходят все те, кто соединяет нас с прошлым, постепенно переселяются на кладбище… Ах, как тяжело…
Но через какое-то время лицо женщины приняло совершенно спокойное выражение. Словно перенеся на полку воспоминаний мысли о прошлом, она возвращалась в настоящее.
— Да, — проговорила Назрин-ханым, — давай вернемся в день сегодняшний. Жизнь — бесконечная череда мелочей, деталей. Человек всегда стремится находиться в центре событий. А самое интересное место в жизни — это сейчас, в настоящем.
После недолгой паузы она плотно запахнула на себе тонкий пиджак и прошептала:
— Кажется, я замерзаю. Хорошо, если не заболею. Но синоптики сообщили, что эти дни будут жаркими, я поэтому не взяла с собою плаща.
— Пойдем, поищем тебе в магазинах плащ!
Не знаю даже, почему вдруг вырвалось у меня.
Она обрадовалась, как ребенок:
— Пошли, посмотрим, может, найдем что-нибудь легонькое.
Выйдя на дорогу, мы остановили такси. Узнав о наших намерениях, таксист повез нас к торговым рядам. В женском отделе Назрин-ханым выбрала светлую, относительно недорогую курточку. Обнова ей очень шла.
Больших трудов стоило уговорить ее позволить мне заплатить за покупку.
— Я уже и не припоминаю, чтобы за меня кто-то когда-то платил, — заметила она, потом в шутку добавила. — Ладно, пусть остается на память о тебе. Мы ведь знакомы пятнадцать лет и шесть месяцев. К тому же, — она улыбнулась, — ты моя точка отсчета…
Было время ужина. Выйдя из магазина, мы зашли в рыбный ресторан неподалеку, сели за столик друг против друга. Заказали себе по порции жареной рыбы и кока-колу. В зале царил полумрак. Сидели при свечах. Лицо женщины было прямо передо мной. Мерцание свечей бликами отражалось на ее лбу, щеках, кончике подбородка. Женщины в этом возрасте при свечах, пожалуй, выглядят более красивыми и эффектными.
Слабость моего зрения делала ее еще более привлекательной.
Дрогнувшие губы женщины отвлекли меня от мечтаний. Она словно прочла мои мысли и не хотела завораживать меня, производить на меня впечатление. И слова ее не сразу дошли до меня:
— Уже одиннадцатый год, как живу в Турции. Преподаю в двух университетах. Сейчас в Чанаггале. Привыкла уже здесь.
Официант принес наш заказ. Он пришел словно для того, чтобы вернуть нас в день нынешний. Возвращение в прошлое казалось невозможным. Музыка, мерцание свечей, ножи, вилки, занавески преграждали нам путь туда.
— Черноморская рыба бывает очень вкусной, попробуйте, — сказала женщина просто и легко.
Я совсем потух. Подумал, раз уж разговор пошел о рыбе, ни к чему такому заветному он не приведет. Однако ломать себя не стал.
В этот вечер мы много говорили, переговорили обо всем, начиная от статуи рыбака в Самсуне, забросившего удочку в море, и кончая Уго Чавесом.
В одиннадцатом часу мы вернулись в гостиницу. Утром ее ждали уроки, меня — совещание. Следующие два дня я был так занят и замотан, что удалось лишь раз поговорить по телефону с Назрин-ханым, спросить о ее здоровье. И у нее здесь было много всяких дел.
На третий день состоялось закрытие экономического форума. Вернувшись в отель, я позвонил по телефону в номер Назрин-ханым, но там не отвечали. Лег на кровать. Видимо, бесконечные встречи на форуме, приемы, экскурсии, рестораны лишили меня сил. Какое блаженство было просто лежать и отдыхать.
Еще раз позвонил. Опять не ответили.
Я звонил ей в течение трех часов через каждые полчаса, все бесполезно.
Даже не заметил, как уснул. Вскочил на телефонный звонок.
— Здравствуй! — Раздался голос Назрин-ханым.
Пытаясь скрыть, что спросонок, ответил бодро:
— Здравствуй!
— Сколько ты мне звонил!
— А как ты узнала?
— Телефон аж раскалился от звонков, хрипит уже.
— Ах, ты шутишь. Да, я долго тебя добивался.
— Сегодня в час ночи улетаю в Стамбул.
— А я завтра утром. Время у нас еще есть.
— Да, через полтора часа жди меня внизу.
— Договорились.
В назначенный час я уж было собрался выйти из номера, как снова зазвонил телефон — это была Назрин-ханым. Сдавленным голосом она сказала:
— Прошу тебя, зайди ко мне.
Ее взволнованный голос встревожил меня. Положив трубку, я поспешил в ее номер.
Едва успел постучать к ней в дверь, как она тут же открыла.
— Я вдруг почувствовала себя очень плохо, — сказала она, — разболелась.
То, что она заболела, было очевидно.
— Что такое? — спросил я.
— Точно сказать не могу, но в последние месяцы периодически появляются какие-то тупые неопределенные боли. Вначале не придавала этому значения, принимала болеутоляющие таблетки.
— Тогда я побежал за таблетками, — сказал я, вскочив на ноги.
— Нет-нет, сиди, — она подала рукой знак, чтобы я сел, — может, само пройдет. Не могу оставаться одна, когда мне плохо.
Я неохотно сел. Не знал, что делать. Села и она, съежившись в кресле.
Так прошло минут пять. Было ясно, что состояние ее ухудшается. Стиснув зубы, она терпела боль.
У меня уже иссякало терпение.
— По-моему, надо вызывать скорую помощь.
— Нет! Не хочу. Пожалуйста, если не трудно, достань мне где-нибудь болеутоляющее лекарство.
Вскочив, я кинулся к дверям. Прошло не более двадцати минут, как я спустился вниз, нанял такси, съездил в аптеку и вернулся, купив лекарство.
Цвет лица Назрин-ханым совсем поблек. Чувствовалось, что боль усилилась. Принес воды, дал ей таблетку.
Мы сидели в ожидании действия лекарства.
— Как здорово, что я встретила тебя, — проговорила она, превозмогая боль.
— Не беспокойся, все пройдет. Чаю тебе принести?
— Нет, не хочется ничего.
— Через какое время происходит действие лекарства?
— Ну, минут через пятнадцать-двадцать.
— Давай попытаемся вытерпеть. — Я словно вместе с нею собирался терпеть ее боль.
Губы женщины от слов моих тронула слабая улыбка.
Боль не проходила. Я забеспокоился.
— Прошу тебя, позволь вызвать врача, зачем понапрасну рисковать.
— Ладно, пусть будет по-твоему, вызывай.
Я позвонил администратору гостиницы, попросил вызвать скорую помощь.
— Мне очень не хотелось, чтобы ты видел меня в таком состоянии. Странно, в воспоминаниях наших остаются только прекрасные моменты жизни, — сказала она с печалью в голосе. — Хотя судьба нас очень часто и расстраивает.
Я решил ее как-то поддержать:
— Давай будем считать, что это я заболел, а ты пришла меня навестить.
В этот момент в дверь постучали. Я поспешил открыть. Это были врачи скорой помощи.
После недолгого обследования они пришли к выводу, что Назрин-ханым необходимо госпитализировать.
Назрин-ханым, глядя на меня, сказала:
— Мне сегодня обязательно надо улететь.
Я заставил себя деланно засмеяться.
