Когда они вошли в дом, Анна-Мария, к удивлению молодой женщины, начала размещать их так, словно они собирались остаться здесь надолго.
— Вот твоя комната, — сказала она Перпетуе. — Раньше она была моей. А теперь я буду спать вместе с мужем, как в молодые годы. Отныне это твои владения. Видишь, за время твоего отсутствия я сделала пристройку и поставила там большой стол, в ней очень светло и работать тебе будет хорошо. Это твоя мастерская. Стоит только открыть дверь, и ты у себя в комнате. Посмотри, удобно ли тебе будет здесь. А мальчиков мы устроим в кухне. Надеюсь, они у нас не слишком долго загостятся?
— Послушай, Анна-Мария! — забеспокоилась Перпетуя. — Почему я должна жить у тебя? Разве у моего мужа нет дома, пусть даже там и тесно?
— Поступай как знаешь, моя девочка. Но сначала поживи несколько дней у старой Анны-Марии, а потом решишь, как быть.
— Что ты такое говоришь? Почему не скажешь откровенно, в чем дело? Здесь без меня что-то случилось?
Перпетуя дрожала всем телом, она почувствовала, что ее вновь подстерегает какое-то несчастье. Анна-Мария усадила ее и передала ей плачущего малыша.
— Покорми его грудью, — посоветовала она. — Или приготовь ему поесть, если ты уже отняла его. Ты должна помнить лишь об одном: главное для тебя теперь — это твой малыш. Понятно? Все тебя предали! Помнишь, как ты мне сама об этом говорила, Перпетуя? Все, даже браг, которого сослали и о котором с той поры нет никаких вестей. Разве не так? Но я знаю, дорогая моя Перпетуя, кто никогда тебя не предаст. Это твой малыш! Еще раз повторяю, отныне он для тебя — все. А остальное не имеет значения.
— Анна-Мария, прошу тебя, расскажи мне побыстрей, что же случилось? — умоляла Перпетуя.
— Так вот, в твоем доме другая женщина.
— Как другая женщина? Я уже не жена Эдуарда? Значит, Эдуарду я больше не нужна?
— Да нет же, моя милая. Теперь все иначе, ведь ты мать его сына. Что бы он ни делал, он уже не может избавиться от тебя. Да я и не думаю, чтобы он хотел этого. Нет, все гораздо проще и, я бы сказала, забавнее: теперь ты не одна, в доме есть еще женщина, и у вас на двоих один мужчина. И знаешь, если подумать хорошенько, это не так уж и плохо. В определенном смысле тебе даже повезло. Бывают такие мужчины, жить с которыми для хрупкой женщины не иод силу.
— Когда это случилось?
— Едва ты успела скрыться за поворотом.
— Да, конечно… Вот почему мсье ни разу даже не приехал взглянуть на своего сына.
— Все они одинаковы, Перпетуя. Мой тоже ни разу не побеспокоился, когда я уезжала. Им ведь на все наплевать! Все семейные заботы ложатся на плечи слабых женщин. Все они одинаковы, моя милая, все без исключения.
— Так кто же она? Та самая?
— Ты имеешь в виду потаскуху, которую ты отлупила? Нет, речь совсем о другой. Эта тоже, конечно, потаскуха, только, видишь ли, она явилась не потихоньку, ночью, как воровка, он привел ее и открыто объявил всем, что собирается вступить с ней в гражданский брак. А раз гражданский брак, значит, женщина эта может чувствовать себя тут как дома, хотя дом-то твой, бедная моя Перпетуя! Да не огорчайся так, моя девочка, все. равно ты самая красивая! Ни одна женщина не сравнится с тобой, во что бы она ни рядилась. А уж эта разодета, что надо! Такая элегантная: модные юбки, туфли на высоком каблуке, широкие пояса с пряжками — одним словом, современная женщина, как любят говорить господа. Ладно, современная так современная, но главное — эта девка прошла через множество рук! Вот потому-то, моя дорогая Перпетуя, я и подумала, что тебе лучше пожить у нас хотя бы несколько дней, а там видно будет.
В полдень, когда мужчины вернулись со службы и увидели Перпетую с сыном, они очень обрадовались, началась суета, слышались удивленные и восхищенные возгласы, звонкий смех. Счастливого отца дружески хлопали по спине, а мать горячо поздравляли. Все видели, как Эдуард мирно беседует с Перпетуей о сыне, которого отец называл Шарлем, а мать — Ванделином. В просторную гостиную Жан-Дюпона набилось столько людей, что она напоминала городскую площадь в праздничный день. Наконец Анна-Мария стала накрывать на стол. Увидев это, большинство присутствующих отправились обедать к себе домой; остались лишь несколько бедняков — им кое-что перепадало у Жан-Дюпона.
После обеда дом Жан-Дюпона снова заполнился людьми, но около двух часов мужчины стали расходиться — пора было возвращаться на службу.
Долгое время Перпетуя и ее соперница, Софи, следили друг за другом издалека, избегая столкновения, хотя обе они горели желанием рассмотреть соперницу вблизи.
Каждое утро, как только мужчины уходили на работу, женщины обычно собирались, чтобы посудачить, на извилистой улочке, зажатой между двумя рядами домов и идущей параллельно большому двору. Там, вдали от нескромных взглядов, они могли разгуливать в чем попало и болтать вволю. Анна-Мария была королевой этих сборищ. Ни Перпетуя, ни Софи не появлялись там, несмотря на все старания Анны-Марии. Для того чтобы накормить мужа, Софи приходилось в течение дня несколько раз выходить из дому. Она оказалась в довольно затруднительном положении, так как для этого нужно было пересечь задний двор. Она проскальзывала, словно тень, и исчезала прежде, чем ее могла увидеть Перпетуя, которую обычно предупреждала следившая за Софи Анна-Мария или кто-нибудь из соседок — все они были на стороне молодой матери.
Ни за что на свете Перпетуя не решилась бы заглянуть в лачугу, которая долгое время была ее домом, хотя женщины, пережившие подобную историю, не раз говорили ей, что в конце концов можно привыкнуть к такому двойственному положению, как бы потом не пожалеть о том, что имела глупость обидеться из-за такой малости!
Молодой женщине, вернее, девочке, искалеченной жизнью, казалось, что она уже до дна испила свою горькую чашу, и сказать, что она бесконечно страдала от этого, было бы слишком мало. Единственной ее поддержкой в эти тяжелые дни оставалась непоколебимая Анна-Мария, которая имела влияние и на других соседок, и, хотя Перпетуя была не очень близка с ними, под напором Анны-Марии они тоже встали на ее сторону. О том, чтобы поведать о своем горе матери, у Перпетуи и в мыслях не было; хотя стоило ей только подождать на площади Зомботауна, где останавливался автобус, самое большее полчаса — и она наверняка повстречала бы кого-нибудь из земляков; любой из них с радостью передал бы Марии все, о чем бы ни попросила Перпетуя. Но молодой женщине ни разу не пришло в голову обратиться за помощью к матери — словно глухая стена отгородила от нее Марию, до которой не доносились крики отчаяния дочери. А брат Мартин? О нем лучше и вовсе не вспоминать, его будто не существовало! Что же касается Катри, то Перпетуя слишком живо представляла себе эту картину: Катри, узнав о несчастье Перпетуи, начинает возмущаться в присутствии мужа, а тот в ответ ворчливо говорит:
— Ну и что? Подумаешь, несколько жен! Да разве этот молодой человек первый, кто так поступает? Не он первый, не он последний. Наши предки всегда так делали! Кто знает, сумели бы мы иначе сохранить свою расу? А это в конечном счете главное. Белые священники, которые хотят уничтожить наши обычаи, утверждают, что нескольких жен брать плохо. Да им-то это откуда известно? Да и можно ли им верить? Ведь они говорят, что и воровать плохо, а их собратья только и делают, что грабят нас. Они говорят…
Думая об Антонии, Перпетуя решила, что та, верно, погибла в Фор-Негре во время пожара.
По словам Анны-Марии, именно в тот период Перпетуя все чаще стала вспоминать своего брата, которого она называла не Эссолой, а Ванделином, его христианским именем. Анна-Мария рассказывала, что как раз в эту пору ее сын, которого она тоже звала Ванделином, начал делать свои первые шаги; в один прекрасный день Перпетуя вдруг заметила, что мальчик удивительно похож на ее сосланного брата — словно он был его собственным сыном. Это открытие до такой степени поразило ее, что она проплакала до самого вечера, склонившись над своим шитьем и изредка поглядывая во двор, где соседская девочка учила Ванделина ходить. На другой день, а может быть, и несколько дней спустя, Перпетуя сказала Анне-Марии:
— Брат был сердечным человеком, и, если бы его не сослали, я уверена, что теперь он был бы подле меня. Я знаю, это ничего не могло бы изменить, но разве присутствие брата так уж мало? Я без конца спрашивала себя: почему он так поступил?
Перпетуя задавала себе вопрос: что лучше — творить добро или стремиться преуспеть в жизни, не обращая внимания на страдания других людей? Что правильнее — хранить верность друзьям и не изменять своим детским мечтам о справедливости или добиваться богатства и власти, как Баба Тура, хотя и знаешь, что все шлют тебе проклятья?
С кем ей хотелось бы быть рядом? С таким человеком, как Жан-Дюпон, или с таким, как президент Баба Тура, который учился с ним в школе и был тогда, как утверждал Жан-Дюпон, несчастным, рахитичным мальчишкой, болезненным и боязливым?
