Его лицо почти исчезает в темноте, лишь голос остается неизменным. Я пытаюсь понять, почему он говорит. Почему он по-прежнему лжет, даже сейчас, в ситуации, которую он полностью контролирует.
— А те куски, которые были отпилены?
Его молчание служит объяснением. Понять это — в какой-то степени облегчение. Ему по-прежнему непонятно, как много я знаю и одна ли я. Будет ли кто-нибудь ждать его на острове, или на море, или когда он когда-нибудь вернется домой. По-прежнему, еще некоторое время, пока я не все сказала, я буду ему нужна.
Одновременно с этим становится ясно и другое. То, что имеет решающее значение, но не очень понятно. Раз он ждет, раз ему приходится ждать, то это значит, что механик не рассказал ему всего, не рассказал ему, что я одна.
— Мы исследовали их. Не нашли ничего необычного. Они состояли из смеси железа, никеля, оливина, магния и силикатов.
Я знаю, что это должно быть правдой.
— Значит, он не живой?
В темноте я вижу его улыбку.
— Наблюдается тепло. Совершенно точно, что он выделяет тепло. Иначе бы его унесло льдом. Лёд вокруг него тает с той интенсивностью, которая соответствует движению глетчера.
— Радиоактивность?
— Мы измеряли, но никакой радиоактивности не обнаружили.
— А погибшие? — спрашиваю я. — Рентгеновские снимки? Светлые полосы во внутренних органах?
Он на какое-то время замолкает.
— Ты не могла бы рассказать мне, откуда тебе это известно? — спрашивает он.
Я ничего не отвечаю.
— Я так и знал, — говорит он. — Тебе и мне, нам с тобой могло бы быть хорошо вместе. Когда я позвонил тебе в ту ночь — это было импульсивное решение, я всегда полагаюсь на свою интуицию, я знал, что ты возьмешь трубку, я чувствовал тебя, я мог бы сказать: «Приходи к нам». Ты бы пришла?
— Нет, — говорю я.
Туннель начинается у подножия утеса. Это простая конструкция. Там, где лёд почти отрывался от скалы, они пробили себе динамитом путь вниз, а затем установили большие бетонные канализационные трубы. Они круто спускаются вниз, ступеньки в них сделаны из дерева. Сначала это меня удивляет, потом я вспоминаю, как трудно класть бетон на подушку вечной мерзлоты.
В десяти метрах ниже горит огонь.
Дым идет из примыкающего к лестнице помещения, которое представляет собой бетонную полость, укрепленную балками. На полу разложено несколько мешков, на которых в нефтяной бочке горят разбитые ящики.
У самой задней стены, на широком столе стоят приборы и оборудование. Хроматографы, микроскопы, большие кристаллизационные стаканы, термокамера, прибор, который никогда мне раньше не встречался, в виде большого пластмассового ящика с передней стенкой из стекла. Под столом стоит генератор и несколько деревянных ящиков таких же, что горят в бочке. Все подвержено моде, даже лабораторное оборудование — приборы напоминают мне 70-е годы. Все покрыто серым слоем льда. Это, должно быть, было оставлено в 66-м или в 91-м. Что оставим после себя мы?
Тёрк кладет руку на пластмассовый ящик.
— Электрофорез. Для выделения и анализа протеинов. Лойен взял его с собой в 66-м. Когда они еще думали, что имеют дело с формой органической жизни.
Он кивает, это почти незаметное движение. Все, что он делает, пронизано сознанием того, что даже этих маленьких знаков и движений достаточно, чтобы окружающий мир стоял перед ним на вытяжку. У высокого верстака Верлен возится с микроскопом. Он настраивает его для меня — окуляр на 10, объектив на 20. Придвигает ближе газовую лампу.
— Мы оттаиваем генератор.
Сначала я ничего не вижу, потом настраиваю резкость и вижу кокосовый орех.
— Cyclops Marinus, — говорит Тёрк. — рачок, живущий в соленой воде. Его самого или его родственников можно увидеть повсюду, во всех морях земного шара. Нити — это органы равновесия. Мы дали ему немного соляной кислоты, поэтому он лежит смирно. Обрати внимание на заднюю часть его тела. Что ты видишь?
Я ничего не вижу. Он берет микроскоп, перемещает под ним чашку Петри и снова настраивает его.
— Систему пищеварения, — говорю я, — кишки.
— Это не кишки. Это червь.
Теперь я вижу. Кишка и желудок — это темное поле на брюхе животного, а длинный светлый канал идет вдоль спины.
— Принадлежит к классу Phylum Nematoda, круглых червей, подклассу Dracunculoidea. Имя его Dracunculus Borealis, полярный червь. Известный и описываемый, по крайней мере, со средневековья. Крупный паразит. Обнаружен у китов, тюленей и дельфинов, он из кишок может перемещаться в мышечную ткань. Там самец и самка спариваются, самец умирает, самка переходит в подкожный слой, где создается узел размером с детский кулачек. Когда взрослый червь чувствует, что в воде вокруг него есть Cyclops, он делает в коже отверстие и выпускает миллионы маленьких живых личинок в море, где их поглощает рачок, являющийся так называемым промежуточным хозяином — местом, где черви проходят стадию развития продолжительностью в несколько недель. Когда рачок вместе с морской водой попадает в ротовую полость или в кишки крупного морского млекопитающего, он разрушается, и личинка проникает, делая отверстие, в этого нового, более крупного хозяина, где она размножается, проникает под кожу и завершает свой цикл. Очевидно, ни рачок, ни млекопитающие не испытывают неудобства от этого. Один из самых хорошо приспособленных паразитов в мире. Ты задумывалась над тем, что мешает паразитам распространяться?
Верлен подкладывает дров и подтягивает генератор к огню. Тепло почти обжигает мой бок, другой же остается холодным. Нет никакой настоящей вентиляции, дым удушающий, они, должно быть, очень спешат.
— Их всегда останавливают сдерживающие факторы. Взять, например, гвинейского червя — ближайшего родственника полярного червя. Ему необходимы тепло и стоячая вода. Он живет в тех местах, где люди зависят от поверхностной воды.
— Как, например, на границе Бирмы, Лаоса и Таиланда, — говорю я, — например, в Чианграе.
Оба они замирают. У Тёрка это лишь едва заметное напряжение.
— Да, — говорит он, — например, там, в относительно редкие периоды засухи. Как только сильные дожди порождали потоки воды, как только становилось холоднее, условия его существования осложнялись. Так и должно быть. Паразиты развивались вместе со своими хозяевами. Гвинейский червь, должно быть, развивался параллельно с человеком, может быть, на протяжении миллиона лет. Они подходят друг другу. 140 миллионов человек ежегодно подвергаются опасности заражения гвинейским червем. В год наблюдается 10 миллионов случаев заболевания. Большинство зараженных переживают полный мук период болезни продолжительностью в несколько месяцев, но потом червь выходит. Даже в Чианграе только у половины процента взрослого населения возникли необратимые изменения. Это основное правило замечательного равновесия природы: хороший паразит не убивает своего хозяина.
Он делает движение рукой, и я непроизвольно отступаю в сторону. Он смотрит в микроскоп.
— Представь себе их положение — Лойена, Винга, Лихта — в 66-м. Все подготовлено, конечно, есть проблемы, но это технические проблемы, поддающиеся решению. Они определили местонахождение камня, сделали спуск и эти помещения, им везет с погодой, и у них есть время. Они убедились, что не могут доставить в Данию камень целиком, но решили, что могут привезти его часть. Есть фотографии их пилы, гениального изобретения — ленты на валках из закаленной стали. Лойен был против того, чтобы резать камень автогеном. Но как раз когда эскимосы устанавливают пилу, они погибают. Через двое суток после первого погружения в воду. Они умирают почти одновременно, в течение часа. Все меняется. Проект лопнул, времени неожиданно не хватает. Им приходится сымитировать несчастный случай. Разумеется, этим занимается Лойен. У него хватает присутствия духа, чтобы не уничтожить трупы целиком. У него уже тогда возникает подозрение, что тут что-то не так. Уже в Нууке он делает вскрытие. И что он находит?
— Время, — говорит Верлен.
Тёрк не обращает на него внимания.
— Он находит полярного червя. Широко распространенного паразита. Большого — 30-40 сантиметров, но совершенно обычного. Круглого червя, цикл жизни которого описан и понятен. И только одно не так, как должно быть — он не живет в людях. В китах, в тюленях, дельфинах, иногда в моржах. Но не в людях. Каждый день, особенно среди эскимосов, случается, что в пищу идет инфицированное мясо. Но как только личинка проникает в человеческое тело, она опознается нашей иммунной системой как инородное тело и после этого уничтожается лимфоцитами. К этой иммунной системе червь никогда не мог приспособиться. Он навсегда должен был ограничиться определенными видами крупных млекопитающих, вместе с которыми он, должно быть, развивался. Это часть равновесия природы. Представь себе удивление Лойена, когда он все же находит его в трупах. К тому же еще по чистой случайности. Потому что ему в последний момент приходится для опознания сделать рентгеновские снимки.
