Чарльз вспыхнул. Мистер Фримен сверлил его глазами. Он опустил голову — и мысленно проклял Сэма. Монтегю произнес:
— Мой клиент явился сюда не для того, чтобы оспаривать возводимые на него обвинения.
— Значит, вы не стали бы оспаривать и права истца?
— Сэр, ваша высокая профессиональная репутация должна подсказать вам, что я не могу ответить на подобный вопрос.
Сарджент Мэрфи вмешался снова:
— Вы не стали бы оспаривать права истца в случае, если бы иск был предъявлен суду?
— При всем уважении к вам, сэр, я сохраняю за собой право воздержаться от суждения по этому вопросу.
Губы судебного сарджента искривила лисья улыбка.
— Ваше суждение не является предметом настоящего разбирательства, мистер Монтегю.
— Может быть, продолжим, мистер Обри?
Мистер Обри взглянул на сарджента, который в знак согласия мрачно кивнул.
— Обстоятельства складываются так, мистер Монтегю, что я не могу настаивать на передаче дела в суд. — Он снова порылся в бумагах. — Я буду краток. Свой совет мистеру Фримену я сформулировал четко и недвумысленно. За долгую, весьма долгую практику мне еще не приходилось сталкиваться с таким омерзительным примером бесчестного поведения. Даже если бы ваш клиент не заслуживал в полной мере того сурового приговора, который неизбежно вынес бы ему суд, я твердо убежден, что столь порочный поступок следовало бы предать гласности в назидание прочим. — Он сделал продолжительную паузу, чтобы его слова смогли возыметь должный эффект. Чарльз тщетно пытался согнать краску со своего лица. Слава Богу, что хоть мистер Фримен теперь на него не смотрел; зато сарджент Мэрфи отлично знал, как обращаться с краснеющим свидетелем. В глазах его появилось совершенно особое выражение — в среде младших адвокатов, относившихся к нему с подобострастием, оно известно было как взгляд василиска[310] и представляло собою милую смесь иронии и садизма.
Помолчав, мистер Обри продолжал уже в новом, скорбном ключе:
— Однако по причинам, в которые я не стану здесь вдаваться, мистер Фримен решил проявить снисходительность, хотя существо данного дела не дает для нее оснований. В случае соблюдения определенных условий он не намерен немедленно вчинять судебный иск.
Чарльз проглотил стоявший у него в горле комок и взглянул на Монтегю.
— Смею вас заверить, что мой клиент глубоко признателен вашему.
— По совету моего высокочтимого коллеги… — мистер Обри отвесил поклон в сторону сарджента, который коротко кивнул, не спуская глаз с бедняги Чарльза, — я подготовил признание вины. Я желал бы при этом подчеркнуть, что согласие мистера Фримена не вчинять иск незамедлительно зависит строжайшим образом от готовности вашего клиента подписать сей же час и в нашем присутствии настоящий документ, что и будет засвидетельствовано всеми присутствующими здесь лицами.
С этими словами он вручил упомянутую бумагу Монтегю. Бегло взглянув на нее, тот поднял глаза.
— Могу ли я попросить пять минут для обсуждения этого вопроса с моим клиентом?
— Я чрезвычайно удивлен, что вы еще находите необходимым какое-либо обсуждение. — Обри чванливо надулся, но Монтегю твердо стоял на своем. — Ну что ж, извольте, извольте. Если уж вам так непременно нужно.
И молодые люди вновь уединились в похоронного вида приемной. Монтегю просмотрел документ и сухо протянул его Чарльзу.
— Ну-с, получите свое лекарство. Придется его проглотить, милый друг.
И пока Монтегю смотрел в окно, Чарльз прочитал признание вины.
«Я, Чарльз Адджернон Генри Смитсон, полностью, добровольно и без всяких иных соображений, кроме желания не отступать от истины, признаю, что:
1. Я обязался вступить в брак с мисс Эрнестиной Фримен;
2. Невинная сторона (названная мисс Эрнестина Фримен) не дала мне решительно никаких оснований для нарушения моего торжественного обязательства;
3. Я был с исчерпывающей точностью осведомлен о ее положении в обществе, о ее репутации, приданом и видах на будущее до обручения с нею, и никакие сведения, полученные мною впоследствии о вышеназванной мисс Эрнестине Фримен, ни в коей мере не противоречили тому и не опровергали того, о чем я был поставлен в известность ранее;
4. Я нарушил указанное обязательство без всяких справедливых оснований и без каких бы то ни было оправдывающих обстоятельств, за исключением моего собственного преступного себялюбия и вероломства;
5. Я вступил в тайную связь с особой, именуемой Сара Эмили Вудраф, проживавшей в Лайм-Риджисе и в Эксетере, и пытался скрыть эту связь;
6. Мое поведение от начала до конца было бесчестным, вследствие чего я навсегда лишился права почитаться джентльменом.
Далее, я признаю право оскорбленной стороны вчинить мне иск sine die[311] и без всяких условий и оговорок.
Далее, я признаю, что оскорбленная сторона может использовать настоящий документ по своему благоусмотрению.
Далее, я подтверждаю, что моя подпись под настоящим документом поставлена мною по доброй воле, с полным пониманием перечисленных в нем условий, при полном признании моей вины, без всякого принуждения, без каких-либо предыдущих или последующих соображений и без права реабилитации, опровержения, опротестования или отрицания каких-либо частностей, ныне и впредь, исходя из всех вышеперечисленных условий».
— Ну, Гарри, что вы обо всем этом скажете?
— Я думаю, что при составлении текста не обошлось без дебатов. Ни один здравомыслящий юрист не согласился бы с легким сердцем включить параграф номер шесть. Если бы дело дошло до суда, этот параграф можно было бы опротестовать — всякому ясно, что ни один джентльмен, будь он хоть трижды идиот, не мог бы сделать подобное признание иначе как по принуждению. Адвокату тут было бы где разгуляться. Параграф шесть по сути дела в нашу пользу. Я удивляюсь, как Обри и Мэрфи пошли на это. Держу пари, что его сочинил сам папенька. Он жаждет над вами поизмываться.
— Какая низость!
Чарльз взглянул на бумагу с таким видом, словно готов был разорвать ее в клочки. Монтегю деликатно забрал у него документ.
— Закон не печется о правде, Чарльз. Пора бы вам это знать.
— А что означает вот это место: «…может использовать настоящий документ по своему благоусмотрению»? Это еще что за чертовщина?
— Это значит, что они могут делать с ним что угодно — например, возьмут и тиснут в «Таймсе». Мне вспоминается похожая история — двухлетней или трехлетней давности. Но, по-моему, старик Фримен не хочет подымать шум. Если б он думал посадить вас в колодки, он сразу передал бы дело в суд.
— Стало быть, придется подписать.
— Если хотите, я могу пойти и потребовать изменения тех или иных словесных формулировок — чтобы можно было сослаться на смягчающие обстоятельства, если дело дойдет до суда. Но я бы настоятельно рекомендовал ничего не оспаривать. Жесткость, с которой этот документ сформулирован сейчас, сама по себе свидетельствует в вашу пользу. Нам выгоднее заплатить не торгуясь. А потом, в случае необходимости, мы сможем доказать, что счет был дьявольски раздут.
Чарльз кивнул, и оба встали.
— У меня к вам только одна просьба, Гарри. Мне хотелось бы узнать, как Эрнестина. Спросить сам я не могу.
— Попробую разведать у старика Обри. Он вовсе не такой уж прохвост. Ему пришлось подыгрывать папеньке.
Они возвратились в кабинет — и признание было подписано; сначала свою подпись поставил Чарльз, затем по очереди все остальные. Все продолжали стоять. Наступило неловкое молчание. Его нарушил мистер Фримен:
— А теперь, негодяй, не попадайтесь мне на глаза! Будь я помоложе, я бы…
— Почтеннейший мистер Фримен!
Резкий голос старика Обри оборвал гневную тираду его клиента. Чарльз помедлил, поклонился обоим юристам и вышел вместе с Монтегю.
Но на улице Монтегю сказал:
— Подождите меня в карете.
Минуты через две он взобрался на сиденье рядом с Чарльзом.
— Она в порядке — насколько можно ожидать при сложившейся ситуации. Именно так он изволил выразиться. Он также дал мне понять, что предпримет Фримен, если вы снова надумаете жениться. Он покажет бумагу, которую вы сейчас подписали, вашему будущему тестю. Быть вам теперь холостяком до конца дней.
— Я так и понял.
— Кстати, старик Обри сказал мне еще, кому вы обязаны освобождением под честное слово.
— Ей? Это я тоже понял.
— Папаша хотел во что бы то ни стало вырвать свой фунт мяса.[312] Но семейством явно командует барышня.
Карета успела проехать добрую сотню ярдов, прежде чем Чарльз заговорил.
— Я опозорен на всю жизнь.
— Мой милый Чарльз, уж коли вы взялись играть роль мусульманина в мире пуритан, на иное обращение не рассчитывайте. Я, как всякий другой, неравнодушен к хорошеньким ножкам. Я вас не осуждаю. Но согласитесь, что на товаре всегда четко обозначена цена.
