— Бедное дитя.
— Я?
— Да. Вы такой простак, такой наивный. Я сказал вам, что представляет собой эта женщина. Почти все женщины таковы — они глупы и губительны. Я могу лишь надеяться, что вся эта история прибавила вам немного ума.
— Так или иначе, я рад, что поговорил с Ганнером. Он вел себя крайне мудро.
— Мудро? Ганнер — претенциозный напыщенный осел. Вы вдвоем чрезвычайно раздули то, чего лучше было бы не трогать. Ну, хорошо, трагедия, смерть… но такие вещи отсекаются, и время уносит их прочь.
— Легко сказать… А вы когда-нибудь сами так делали?
— Да. — Руки Клиффорда затеребили цепочку. Он продел мизинец в кольцо. — Человек должен переваривать свою боль по крайней мере молча, а не выставлять ее всем напоказ. Я всегда презирал Ганнера — еще со времен Оксфорда. У него чрезмерно раздутое ощущение себя в пространстве, а я этого не прощаю. Мы — ничто, ничто, ничто. И тот, кто воображает, что это не так, — самодовольный болван. Он вам что-нибудь говорил обо мне?
— О вас? Нет. Мы вас даже не упоминали.
— Я презираю его. Ну, ладно, он презирает меня. Один из его недоразвитых дружков — любителей регби назвал меня «чертовым педиком», а он только рассмеялся. Я Ганнера иначе как заборным словом никогда не называл. А вам он в Оксфорде всегда до смерти нравился, не могу понять почему.
— Как и Кристел, — сказал я.
— Кристел?
— Да. Она была влюблена в него.
— Кристел была влюблена в Ганнера?
— Да. Она только недавно мне в этом призналась. Вы знаете, между ними произошло нечто совершенно потрясающее. В ту ночь, когда Энн умерла, Кристел была у Ганнера дома, и они переспали.
— Кристел с Ганнером?
— Да, переспали… Вы знаете…
— Этого не может быть.
— Нет, это действительно так. Он мне об этом тоже говорил.
— Он об этом говорил?
— Ну да. Удивительная штука, верно?
— Так, значит, она не девственница…
— Ну, технически говоря, нет, но…
— Это ложь, — сказал Клиффорд. И вскочил на ноги. — Женщины любят выдумывать. Это просто не может быть правдой. Вы не должны были верить ей. И… и… вы не должны были говорить об этом мне! — От волнения он даже начал заикаться.
— Послушайте, не надо…
— В таком случае, я полагаю, они не раз… поскольку она была влюблена в него…
— Нет, вовсе нет, всего только раз! Кому нужна Кристел…
— Если она разрешила это Ганнеру, так она, наверное, спала с половиной округи. Вы были весьма наивны в отношении нее, не так ли!
— Клиффорд, стойте, куда вы?
— Я пошел к ней. Я хочу спросить ее, правда ли это.
Я не успел дойти до двери, как он уже выскочил из квартиры и, громко стуча каблуками, побежал вниз по лестнице. Я схватил пальто и кепку и кинулся за ним, громко окликая его, призывая остановиться.
Парадная дверь с грохотом захлопнулась перед самым моим носом, и прошло какое-то время, прежде чем в полутьме холла я нашел замок. Когда я наконец сумел открыть дверь, я услышал, как заработал мотор машины Клиффорда.
— Клиффорд, подождите, стойте, подождите меня! Машина выехала из ряда и промчалась мимо. Я побежал за ней, натягивая на бегу пальто. Я надеялся нагнать ее на запруженной транспортом Кромвель-роуд. Однако я тут же увидел, что Клиффорд не поехал по главной улице — его хвостовые огни вильнули направо, где начиналась Пеннант-Мэншенз. Здесь едва ли можно было надеяться на «пробку», но я, тем не менее, последовал за ним и, добежав до Марлоу-роуд, обнаружил, что машины его, конечно, и след простыл. Я побежал назад, на Кромвель-роуд, и помчался по северной стороне ее на восток в надежде поймать такси, направлявшееся к аэровокзалу. В какой-то момент я увидел свободную машину на другой стороне улицы и помчался туда, едва не угодив под колеса, но кто-то успел перехватить у меня такси. Когда я достиг железнодорожного моста, у меня закололо в груди и мне пришлось перейти на быструю ходьбу. Волнение подкашивало меня, не позволяя бежать, да и тротуары были очень скользкие из-за еще покрывавшего их замерзшего снега. Я готов был в голос реветь от своей глупой оплошности. Ведь сейчас Клиффорд, наверное, уже десять—пятнадцать минут как у Кристел и терзает ее, Клиффорд, которого она любила, который был всегда так удивительно мягок с ней.
Когда я добрался до дома Кристел, машина Клиффорда стояла у подъезда. Задыхаясь, я взбежал по лестнице и влетел в ярко освещенную комнату. Кристел сидела на кровати и отчаянно рыдала. Клиффорд стоял над нею, засунув руки в карманы, и насупясь смотрел на нее.
Зацепившись за что-то, я перелетел через комнату. Я выбросил вперед кулак, и сила моего удара, помноженная на силу инерции моего тела, получилась такая, что Клиффорд отлетел к стене и плюхнулся на стул. Кристел закричала: «Нет, нет!» Я сел рядом с ней на постель и обнял ее.
— Уходите, — сказал я Клиффорду. — Я не желаю больше видеть вас. Действительно не желаю, убирайтесь, пока я не спустил вас с лестницы.
Схватившись рукой за плечо, Клиффорд нетвердо поднялся на ноги и, не глядя на Кристел и на меня, прошел к двери. Минуту спустя мотор его машины взревел и вскоре затих в отдалении.
Кристел так рыдала, что слова не могла сказать, — ее лицо, руки, весь лиф платья были залиты слезами. Рыдала она истерически, но без крика — всхлипывания ее переходили в стон и ритмически заканчивались вздохами. При мне она ни разу еще так не плакала с тех пор, как покинула фургончик. Затем я выпустил ее из объятий, пошел и сел за стол, на котором стояла ее швейная машинка, — Кристел, должно быть, работала на ней, когда Клиффорд ворвался со своими немыслимыми обвинениями. Я смотрел, как текут слезы Кристел, и время от времени приговаривал:
— Ну, перестань же, Кристел, милая, перестань плакать, сердце мое.
Постепенно механический ритм истерики уступил место отчаянным тихим детским всхлипываниям, казавшимся еще ужаснее.
— Кристел, прекрати, ну, ради меня. Я не могу этого слышать. Прекрати.
— Извини. О так больно, ты так больно ударил его. Ты не должен был его бить.
— Я бы с радостью спустил его с лестницы.
— Ты не должен был его бить — ведь он не виноват.
— Что значит — он не виноват? Он примчался сюда специально, чтобы расстроить тебя, разве не так? Что он говорил?
— Он дурно обозвал меня.
— Прекрати, Кристел, наплевать на него. Он — несчастный малый, бедный извращенец, сам наполовину сумасшедший. Жаль, что я не смог раньше добраться до тебя. Как же я могу не сердиться, когда я вижу, что ты плачешь. Но теперь все позади. Хватит, хватит. Были в нашей жизни тяжелые времена, так что в нашем возрасте можно и не бояться грубых слов. Забудь о нем. Он ненавидит Ганнера. Это ведь от расстройства — он просто голову потерял.
— Он был такой злой. А всегда был таким добрым. Я его так любила, и, когда сегодня вечером он вошел ко мне в комнату, я на секунду почувствовала радость… а потом…
— Забудь об этом, Кристел. Все уже позади, и лучше об этом не думать. Может быть, ты и права, что он не виноват. Во всяком случае, давай так и порешим. Он одинокий человек, фантазер. Он еще пожалеет. Если хочешь, я заставлю его на коленях просить у тебя прощения.
— Нет, нет…
— Пускай убирается, пускай. О Кристел, милая! Я так рад видеть тебя, я так несчастен!
Я подошел, опять сел с ней рядом, мы обняли друг друга и некоторое время в молчании сидели так, обнявшись.
— Ты видел ее? — спросила Кристел, уткнувшись мне в плечо.
— Да. — Я стянул пальто и принялся искать, чего бы выпить. Я обнаружил немного на донышке старой бутылки. И вылил себе в рюмку. Кристел покачала головой.
— И ты снова ее увидишь?
— Да, завтра, но это будет в последний раз.
— В самом деле?
— Кристел, я не должен больше ее видеть. Я не должен больше его видеть. Наконец мне это стало ясно. Ты была совершенно права. Зря я втайне встречался с нею. Я сделал для него все, что мог. Он сделал для меня все, что мог. А теперь все может сложиться ужасно плохо.
— Я так рада. Я не хочу, чтобы ты к ним ходил. Я так боюсь за тебя. Ох, золотой мой, неужели тебе обязательно встречаться с нею завтра?
— Я должен видеть ее, чтобы сказать это, чтобы с ней проститься. И я же обещал, что приду.
— А не можешь ты вместо этого написать?
— Письма — вещь опасная и… Нет, я должен ее видеть. — Это тоже было ясно. Я ведь обещал, что встречусь с ней завтра в шесть. Я просто должен быть там. Страшно было и то, что только мысль о завтрашнем свидании позволяла мне сохранять разум.
Кристел с ее чутьем тоже это чувствовала. Она почти совсем успокоилась — лишь изредка издавала долгие тяжкие вздохи, говорившие о том, что она приходит в себя.
— Ты хочешь видеть ее. На самом деле ты не веришь, что идешь прощаться. Пожалуйста, напиши ей, пожалуйста, не встречайся с ней. Я чувствую, что это страшная женщина.
