— Правда. Спасибо, Юлечка. — Саша повернул Юлечку к себе и крепко взял ее за локотки. В глазах у нее стояли слезы.
— Не надо, Саша, не надо. Мне уже будет хорошо, если я буду знать, что вы счастливы. А деньги я вам уже положила в средний ящик вашего стола под газетку, слева.
…Тамара Григорьевна не стала пользоваться таинственными знаками, мановениями бровей, не стала указывать глазами на дверь. Не успел Саша после свидания с Юлечкой сесть за стол, разложить бумажки, открыть средний ящик, чтобы через газету нащупать тугую пачечку денег, а потом — при случае — и незаметно переложить ее в карман, а Тамара Григорьевна уже сказала:
— Саша, мне надо с вами поговорить по личному вопросу, выйдите, пожалуйста, в коридор.
Тамара Григорьевна с шумом отодвинула стул от стола и первая решительно вышла из комнаты. За нею Саша шел, заранее робея, как новобранец в предчувствии разноса старшины. А в коридоре он встретил уже другую, никогда ранее не виданную им Тамару Григорьевну.
— У вас есть закурить? — спросила Тамара Григорьевна.
— Вы же никогда не курили.
Саша достал пачку «Астры». Тамара Григорьевна энергично размяла сигарету, сунула в рот, Саша поднес спичку. «Закашляется или не закашляется?» Обошлось.
— Саша, я хотела бы с вами поговорить откровенно…
«Сейчас будет насчет машины канючить. Ну уж дудочки, когда надо, мы железо, да и поезд уже ушел: списки, говорят, уже в торге». Саша, зная характер Тамары Григорьевны, уже давно был готов к этому разговору и выработал себе линию защиты: «Ничего не воспринимать. Слушать, как посторонние радиопередачи, пусть летит…
Ничего не брать к сердцу… Логика логикой, а порядок порядком».
— Саша, — продолжала Тамара Григорьевна, — три года назад я могла уже уйти на пенсию. Я живу в двухкомнатной квартире в центре города с сыном, невесткой и внуком. С невесткой у меня отношения кошмарные. Я ей мешаю и понимаю это. Да она и не скрывает. У меня в комнате стоит отдельный холодильник. Мне не разрешают разговаривать с внуком, а внуку со мной…
«Наверное, Тамара Григорьевна тоже готовилась к этому разговору». Саша еще подумал, что его броня, его «слушать, как постороннюю радиопередачу», разлетелись вдребезги. Он сразу же по-другому взглянул на Тамару Григорьевну. «Если не врет, то как она держится до сих пор, приходит по утрам на работу, хотя и злая, но выдержанная, хорошо одетая, причесанная? Какой же в душе ад испытывает эта уже очень не молодая женщина! Сын не может заступиться. С внуком не дают поздороваться. Как только ноги несут ее вечером домой?»
— И вот, Саша, просьба моя сводится…
— А вы не пробовали уехать от родни? На расстоянии отношения всегда лучше. У меня тоже жена с матерью поначалу немножко воевала.
— Я пробовала уехать. На очередь нас не ставят, потому что большой метраж, но угла у меня своего нет.
— А кооператив? Вы в кооператив вступить не пытались?
— Вот к этому мы, Саша, и подходим.
И в этот момент из кабинета начальника управления высунулся востренький носик Сонечки, секретарши начальника и подруги Юлечки.
— Русаков, — заорала она, — тебя к телефону.
«Это Нонна», — подумал Саша. Больше по этому телефону ему звонить некому, а Нонна знала этот телефон как резервный. Для экстренных новостей. Сонечка Сашу могла сыскать и из-под земли, по духу, что ли.
— Это ты, Нонна? — спросил Саша, не дожидаясь голоса в трубке. — Ты чего звонишь? — Саша начал тревожиться. — Дети здоровы? В деньгах тебе на работе отказали?
— Дети здоровы, деньги дают.
— Ну, а чего звонишь? Загружаешь телефонную сеть?
— Ты же знаешь, Саша, — сказала в трубку Нонна, — я тебя всегда чую. Вот ударило мне, что надо тебе позвонить, я и звоню.
— Ну хорошо, хорошо. Жив я, все у меня в порядке. — Саша понизил голос, чтобы не очень раззадоривать любопытную Сонечку. — Я еще шестьсот рублей достал. Теперь все. Ажур. Рада?
— У кого достал? — голос Нонны внезапно стал строг.
— Да у одного товарища.
— У какого такого товарища, я их всех знаю.
— Неудобно говорить.
Сонечка отвернулась от Саши и стала делать вид, что подбирает бумаги, и только ее розовое, трепещущее ушко свидетельствовало, что она вся внимание:
— Я знаю, у кого, — сказала Нонна, — у Юлии.
— Ну! Допустим. — Саша хорошо знал точку зрения Нонны на его дружбу с Юлей. — Ты ничего плохого не думай. Взаимовыручка.
— А я плохого и не думаю. Я думаю вот о чем, Саня! — Голос у Нонны стал удивительно молодым, каким-то прежним, взволнованным. Так Нонна говорила с ним только в их юности, на берегу реки, когда важны были не только слова, а и то, что между ними помещалось, сам тон голоса. — Санчик, а ты представляешь, какой хомут мы надеваем на себя. Ведь жизни у нас два года не будет. Никакой, Санчик! А впереди у нас с тобою жизнь еще такая длинная. Купим машину через два года, через три. Легко, свободно, не жилясь. Купим и не почувствуем.
— А вдруг подорожают? — вставил свое прагматическое Саша.
— О чем ты говоришь, Санчик! Павлику деньги отдадим. Не нравятся мне эти деньги. Мамочке твоей отдадим. Юле своей прекрасной вернешь! В отпуск с ребятами съездим в Анапу. Жизнь-то не бесконечная, Санчик. Чего упустим сейчас, не наверстаем. Разве железки стоят нашей с тобой жизни?
— Ну, ладно, ладно, — голос у Саши тоже дрогнул: «Может быть, права жена? Ведь и о нем заботится!», но в этом ее много раз повторенном «Санчик», детском его имени, которое она почему-то всегда старалась избегать, слышалось и что-то тревожащее душу. — Разболталась ты, Нонна. Соображать — дело не женское. Сам решу. Ты не задержишься? Ну, недолго. Все. Пока.
Все время, пока Саша разговаривал по телефону, Тамара Григорьевна стояла на месте. Но что-то с нею произошло. «Да с нею сейчас инфаркт случится, — подумал Саша, увидев ее лицо. — Ведь с такими глазами люди вешаются, руки на себя накладывают».
— Что с вами, Тамара Григорьевна? На чем мы с вами остановились?
— А это теперь, Саша, неактуально. — Кому какое дело до того, кто и как живет!
— Ну это вы бросьте, — разозлился Саша. — Получается нелогично. Деньги у вас на машину есть, а на кооператив нету, да?
— Нет денег у меня и на машину. Нет. Я сначала сына без отца одна поднимала, выучила, дала высшее образование. Потом он женился, привел невестку. Я ее прописала, одела, работала, пока оба они учились, потом появился внук. Я все им отдавала. Я раньше была им нужна. Это последние пять лет я лишняя. Я стала мешать, когда они оба стали много зарабатывать.
— А почему вы их не заставили вступить в кооператив?
— А потому, что невестку центр устраивает и квартира, сказала моя невестушка, все равно достанется ей. Моя невестушка все может. Она большой человек: с высшим образованием работает на автозаправке. Заправляет частников бензином. Невестке нужна машина, Саша. А взамен она селит меня в однокомнатную кооперативную квартиру. Она все может. Видишь, все очень просто, Саша. Я понимаю: у вас свои планы, своя семья. А я со своими проблемами. Старому дереву уже пора засохнуть.
Перед глазами у Саши мелькнула зеленая лента летней дороги. Засвистел в ушах ветер.
— Тоже мне счастье — машина! — сказал Санчик, и губы у него задрожали. — Счастье в другом, Тамара Григорьевна. А вы сделать сможете, чтобы меня из очереди не выкинули?
— Смогу, — сказала Тамара Григорьевна, и глаза у нее расширились и стали огромными, как у совы.
— На следующий год я смогу, конечно, и «Жигули» взять, но лучше все же «Запорожец».
— Для меня Владимир Васильевич все сделает. Мы с ним во время войны в одном ремесленном училище учились.
— А может, мне с вашей невесткой поговорить? Я бы ей!..
— Да съест она вас, Саша. Она любого съест, она — прорва.
— Ну, так черт с ней, с машиной! Берите ее, Тамара Григорьевна. Я еще наезжусь, у меня вся жизнь впереди… А за вашу невестушку мы возьмемся!
И Саша пошел по коридору к пыльному окошку, на ходу доставая пачку «Астры».
Вечером, перед уходом с работы, Саша позвонил по телефону матери.
— Мама, я могу к тебе зайти? Я тебе отдам пятьсот рублей, они мне не понадобятся. Пусть лучше у тебя будут.
— Да бог с ними, с деньгами, — голос у Галины Платоновны был тихий. — Санчик, а можно я у вас с Нонной недельку поживу? Что-то мне стало одной тоскливо и скушно.
— Ну, конечно, мама, приезжай прямо сегодня. Мы тебя будем ждать.
— А Нонна против не будет?
— Я за нее ручаюсь. Будет только рада. Мы тебя обязательно ждем…
Ему захотелось, чтобы жена сегодня нисколько не задержалась. Неужели она этого не почувствует?
