В этой книжке “Записок” не обошлось и без темы воспитания наследников русского престола (Ольга Эдельман), и без “иноверческих” примеров (см. статьи о мусульманской школе воспитания Михаила Рощина и Исмагила Шангарева ), а также — без пионерии (Светлана Леонтьева) и трудновоспитуемых (Максим Кронгауз). Последний автор опирается в своей статье на пьесу Евгения Гришковца “Как я съел собаку” — М. К. разбирал ее с французскими студентами-русистами, рассуждая, помимо прочего, о воспитании свободой и испытании унижением…
Вообще в 18-м по счету номере “Записок” материалы организованы по привычно-удобной схеме: использованы все классические журнально-альманашные жанры (рецензии, интервью, социологические исследования и проч.) — гомеопатически разбавленные уместными цитатами из одноименного издания позапрошлого века.
Анатолий Найман. Деревенский философ. Стихи. — “Октябрь”, 2005, № 1 <http://magazines.russ.ru/October>.
............................................
И, в общем, я жизни доволен итогами,
смотря с крыльца, как здоровые лбы
под водоотталкивающими тогами
отправляются с девственницами по грибы.
(“Деревенский философ”)
........................................................
Лето — как фильм про наци: все шнелль и шнелль .
Старость зверей узнают, умножая на шесть
возраст. Но сколько прожил сентябрьский шмель,
на полпути к фонарю побеждая тяжесть?
(“Двор наполняется снизу вверх…”)
Арсений Несмелов. Я люблю вас, старые погоны. — “Рубеж”, Владивосток. Альманах. 2004, № 5.
Большой знаток литературы русского зарубежья, Евгений Витковский пишет во врезе о том, что стихотворение “Старые погоны”, за которым он “охотился много лет”, впервые публикуется целиком, вместе со второй частью. “Уж по телу резались погоны, / Забивались звездочки в плечо… / Разве пленных офицеров стоны / В нашем сердце не звучат еще?..”
Я опять вспомнил, как в Рыбинске, на уходящей в Волгу стене биржи, Юрий Кублановский (вместе с которым мы, кстати, с недавних пор состоим в редколлегии “Рубежа”) показал мне поразительно лаконичную мемориальную надпись, выбитую местным краеведом-энтузиастом: “Здесь в 1918 году большевики расстреливали русских офицеров”.
Соединилось как-то.
Олег Павлов. Русская литература и крестьянский вопрос. — “Октябрь”, 2005, № 1.
Это тридцатипятистраничное эссе — лучшее из читанного мной — на объявленную в заголовке тему. Хоть сейчас в школьные, вузовские или какие угодно пособия. Энциклопедично, парадоксально, страстно и жестко.
“Любовь к народу — это подмена, потому что полюбить и понять мужика — значит перейти в его идею, а это для интеллигентного человека невозможно. Даже если он отречется от своих идеалов, то сможет ли понимать, верить, чувствовать как русский мужик? Сможет ли посмотреть на себя глазами мужика? „А любите ли вы то, что любит русский народ?” — обращался Достоевский к своему сословию. Что понял Блок: такая любовь никогда не станет любовью. Она примет совершенно другую форму: нелюбви к реальности, в которой существует со своей идеей народ... Поэтому любовь к народу становилась ненавистью к России. Поэтому человек из народа становился для интеллигенции „маленьким человеком”, которого, чтобы уж полюбить, нужно возвысить как существо нижестоящее в своем развитии, то есть научить, воспитать, освободить... Конечно, он ведь не мог бы сам себе преподать уроки, сам себя выпороть для прилежания, сам себе простить грехи для очищения души, сам с себя сорвать оковы, чтобы обрести свободу! Все это должен был делать для него кто-то другой — учить, наставлять, освобождать, пороть! <…>
Идея народности — это революционное задание. С нее, с этой идеи, начинается эстетизация безбожия. Такого рода эстетическая критика внушает искусству революционный дух... Начинается разрушение традиций, то есть исторической и духовной связи в явлениях культуры, авторитет и тайну которых можно не признавать. Дается моральное разрешение к новой свободе в поступках, так что прежде постыдное становится публичным. От искусства требуется быть современным, но не иначе как „разрушая старые художественные формы”, рационально освобождая русское в искусстве от чувства любви и родства с русским же по духу”.
Роман Сенчин. Рассказы. — “Дружба народов”, 2005, № 1.
Это сразу после него, Сенчина, в номере идет Илья Кочергин (см. выше).
Рассказов тут три: “Постоянное напряжение”, “Жилка” и “Шайтан”.
…Вот и традиционно-реалистическая (короткая!) линия у Сенчина пошла. Или это задача повернулась не в привычную исповедально-экзистенциальную (“романную”) сторону, а в отстраненно-рассказочную? Нет, а вдруг и вправду полюбилось Сенчину такое как бы “казаковско-екимовское” письмо, а?
Последняя новелла от лица собачки тоже очень хороша — и темой своей, многократно испытанной, и вообще — умением находить точные слова-образы-повороты, расставляя их в правильном порядке. Да ладно вам трындеть, господа критики: “предсказуемо-де да скучно…”. Не нападайте. Правильно все это написано, непретенциозно. …Честное слово, не номер журнала, а сборник рассказов какой-то. Словно услышала редакция призыв В. Бондаренко — о необходимости возврашения читательско-писательского интереса “к емкому рассказу, который стбоит и романа”. Правда, “за это и платить надо эксклюзивно, — уточняет В. Б., — один рассказ в номер, но убийственной силы…” (этот совет прячется в дискуссии о толстых журналах, помещенной в конец настоящего номера “ДН”).
Отличная мысль. Правда, Романом Сенчиным никого не убьешь. Как и его сономерниками, впрочем.
Валентина Синкевич. Русские поэты Америки. — “Рубеж”, Владивосток. Альманах. 2004, № 5.
Как хорошо, что главный редактор “Рубежа”, неутомимый Александр Колесов, попросил Валентину Алексеевну написать этот очерк, рассказывающий о трех поэтических волнах эмиграции, о наиболее важных (да и мало известных) именах. Кому же, как не ей — редактору “Встреч”, многолетне знакомой со многими из фигурантов?
Тут воспоминания и мысли о творчестве поэтов первой волны — Лидии Алексеевой, Юрия Иваска, Ираиды Легкой, Бориса Нарциссова и Игоря Чиннова. Вторая эмиграция представлена этюдами об Ольге Анстей, художнике и стихотворце Сергее Голлербахе, “первом поэте” этой генерации Иване Елагине, Олеге Ильинском, Николае Моршене и Владимире Шаталове. Из поэтов последнего “вала” Валентина Синкевич выбрала Дмитрия Бобышева, Иосифа Бродского, Марину Гарбер, Наума Коржавина, Михаила Крепса, Льва Лосева, Ирину Машинскую, Игоря Михалевича-Каплана и Юрия Попова.
Борис Тарасов. А. С. Хомяков: взгляд на человека и историю. — “Наше наследие”, 2004, № 71.
Статья Б. Тарасова открывает раздел “200 лет со дня рождения А. С. Хомякова”, куда помимо нее входят воспоминания крестника Хомякова — Дмитрия Дурново и письма А. С. Хомякова К. С. Аксакову.
“„Безнаказанно нельзя смешивать общественную задачу с политической <…> Перевоспитать общество, оторвать его совершенно от вопроса политического и заставить его заняться самим собой, понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость — вот дело истинного просвещения”. В решении насущных задач такого просвещения Хомяков отводит большую роль мудрому консерватизму, устойчивым традициям, непреходящим национальным ценностям, на основе которых только и могут получить успешное развитие новые достижения и прогрессивные изменения. Для сопоставления животворного традиционализма и нигилистического новаторства он использовал значительно расширенное истолкование деятельности английских партий тори и вигов как двух сил, по-разному ориентирующих общество. Вигизм для него есть „одностороннее развитие личного ума, отрешающегося от преданий и исторической жизни общества”, от характерной для торизма опоры на религию, древние обычаи, семейное воспитание, классическое образование и берущего за основу эгоистические стимулы поведения, материальную выгоду, чисто внешний, технический прогресс. По убеждению Хомякова, русские виги в лице Петра Великого и его последователей опрометчиво отбросили корневые ценности отечественного торизма — „Кремль, Киев, Саровскую пустынь, народный быт с его песнями и обрядами и по преимуществу общину сельскую”. А это в перспективе грозило социальными напряжениями и кровавыми катастрофами, что и было подтверждено дальнейшей историей”.
