— Ты, может, скажешь?.. Мне его жалко. И ничего такого в нем нет, парень как парень.
— Ты думала, что у них на лбу написано, кто они такие? — усмехнулся Сергей Сергеевич, — Я же тебе объяснял, что его подельник — рецидивист, опытный ворюга.
— Ну, судьба так сложилась, Сережа, — сказала Катя, — Ты же знаешь.
— Ему уже ничем не поможешь, поверь мне. Даже если б он и захотел завязать, ему дружки не позволят. А ты лучше подумала бы о своей судьбе и о судьбе дочери…
— Но чем он нам-то может навредить.
— Антонов пригрел уголовника, сына врага — этого тебе мало?! И потом, откуда я знаю, чем он дышит, что у него на уме…
— Ох, не знаю, Сережа, прямо не знаю. Василий Павлович столько сделал для меня…
— Об этом надо молчать, — жестко сказал Сергеи Сергеевич — А лучше всего — забыть раз и навсегда. — Ну позвони хоть кому там… Пусть пропишут, на работу возьмут, дадут общежитие…
— Очень хорошо! Замечательно прямо! Как ты себе представляешь это? Что я могу сказать?.. Объяснить, что прошу за сына врага, что мать его покончила с собой при весьма странных и невыясненных обстоятельствах, когда ею заинтересовались органы, что сам он — уголовник, проходил по делу вместе с рецидивистом? Прекрасная характеристика! И прекрасный вывод для тех кто спит и видит себя на моем месте!.. А вы?.. Но допустим, допустим, я позвоню, поговорю. Ему помогут устроиться, а он завтра попадется на чем-нибудь. Ты это-то понимаешь? Кто принял, кто прописал и на каком основании, если у него направление в Южноуральск?! Ага, Антонов рекомендовал! С какой стати товарищ Антонов это сделал?.. Почему вообще освобожденный из мест лишения свободы Воронцов объявился в Ленинграде и обратился… к Антонову? Какая тут связь? Ты чувствуешь, Катенька, чем это пахнет?.. Начнется служебное расследование, поднимут дело отца, запросят Койву…
— Неужели совсем ничего нельзя придумать?
— Если только в область попробовать? — с сомнением проговорил Сергей Сергеевич. — Это, пожалуй, можно.
— Видишь, не все так плохо, — с облегчением сказала Катя.
— У вас поезд в два?
— В два.
— Пусть вечером приходит, я выясню, какие есть возможности. Дома одного не оставляй.
— Но не выгоню же я его на улицу, Сережа.
— Надо что-нибудь придумать. Пошли его в жакт, например, за справкой с прежнего места жительства. Скажи, что такая справка необходима. А я потом разберусь. Машина придет за вами около часу.
— Ты разве не проводишь нас?
— Если смогу, подскочу на вокзал.
Андрей проснулся поздно, в десятом часу. Тихо вышел в прихожую. В квартире, кажется, никого не было, стояла тишина, а на полу возле двери — чемоданы, которых вчера здесь не было. На вешалке висел китель с погонами подполковника, но эмблемы рода войск не было. Только две звезды и голубые просветы. И тут Андрей понял, что Сергей Сергеевич не просто военный, а служит в органах. Вот почему он все знает и почему учинил настоящий допрос.
А Катя с дочкой ходили в магазин. Вернувшись, они застали Андрея в кухне. Он сидел и курил, пуская дым в открытое окно. Катя догадалась, что он не мог не обратить внимания на чемоданы в прихожей.
— Так получилось, Андрей, не совсем удобно… Мы с Наденькой сегодня уезжаем. Вчера я тебе не стала говорить… Билеты уже взяты. Да билеты-то ладно, но родители Сергея Сергеевича будут нас встречать. А им не сообщить, они в деревне живут, за сорок километров от станции. Ты извини. А тебе Сергей Сергеевич велел съездить в ваш жакт и взять справку, что вы жили до войны на проспекте Газа. Вечером он тебя будет ждать. Сегодня же и переговорит с кем надо. Только сначала, наверное, тебе придется пожить в области. Но это ничего, лишь бы устроиться… Сейчас позавтракаем, и мы будем собираться — в два часа поезд. А ты поезжай за справкой.
— Не хочется есть, — сказал Андрей. Он понял, что ему пора уходить, что его на самом деле боятся оставить дома одного. Однако в тот момент он еще, пожалуй, верил что Сергей Сергеевич хочет ему помочь…
* * *
Наша мать с младшим братом и сестрой вернулась в Ленинград из Тавды в конце сорок шестого года, когда отменили пропуска на въезд. Мы со старшим братом учились в это время в ремесленном. Жили в общежитии.
Трудно сказать, откуда мы с ним, узнали (от родственников, должно быть, от кого же еще?), когда именно и даже каким поездом приезжает мать. Ехали они через Москву — там жила (и теперь еще живет, старушка) единственная родная сестра матери.
Мы с братом встречали их. Причем разделились: старший брат ждал поезда на Московском вокзале, а я — в Колпине. Не знаю, из каких соображений брат отправил меня в Колпино — дальние поезда, вообще-то, там не останавливались. Но чего не случается в жизни — этот поезд как раз почему-то остановился, и таким образом мне посчастливилось встретить мать с младшим братом и сестрой. Я увидел их в окне вагона, а мать увидела меня, и я бежал рядом с замедляющим ход поездом, пока он не остановился.
Вещей у матери было не много, но все-таки были, и мы дождались на станции старшего брата, который, не встретив мать на Московском вокзале, тотчас приехал в Колпино. Он узнал, что поезд останавливался здесь.
Вот так всей семьей (кажется, это был последний раз, когда мы собирались всей семьей) мы и отправились к тетке матери, к ее крестной, к нашей то есть двоюродной бабушке. Понятно, какими счастливыми, радостными мы явились в дом! Пожалуй, мы со старшим братом рассчитывали даже на похвалу — ведь встретили же, встретили! — и как-то не подумали: почему мать не встречал никто из наших многочисленных родственников, почему понадеялись на нас?..
Великое дело — радость, она, слава Богу, хоть иногда заставляет забывать о разных суетных необходимостях и не задавать себе лишних вопросов, ответы на которые жизнь в конце концов дает сама. Увы, слишком часто эти ответы бывают поздними и никому не нужными…
Поздоровавшись с матерью, бабушка, строго глядя на старшего брата, спросила:
— Вы рационы свои получили?
Дело было в воскресенье, а по воскресным дням в училище кормили один раз в день, в обед, а выдавали весь рацион сразу, и горячее тоже. Понятно, нам в тот день было не до рационов (если честно, они были проданы заранее, а деньги потрачены на эскимо), и ми не могли взять в голову, что бабушка в такой день поинтересуется этим. Обычно же, когда мы приезжали на выходной в Колпино, хлеб от рациона непременно привозили с собой. Так было заведено, поэтому ездили мы не часто: нужно было дождаться обеда, чтобы получить рацион, а пригородные поезда ходили редко.
Мы сказали, что не получили рационы (мать приехала утром), что было еще рано…
— Мне нечем вас кормить, — сказала бабушка. — Поезжайте и получите.
— Пусть остаются, крестная. Мы же давно не виделись, — заступилась мать. — У меня все есть.
— Ты все такая же, Евгения!.. Войну пережила, Василия потеряла, а ничему не научилась. Ишь богатеи какие нашлись, рационами разбрасываться!..
Ослушаться бабушку мы не могли и, таким образом, день приезда матери отпраздновали вынужденной голодовкой в общежитии: вернуться в Колпино без хлеба мы не посмели, а откупить обратно свои рационы— не было денег.
Выше я упомянул, что у матери было с собой не много вещей. После оказалось, что зато многое было отправлено из Тавды багажом, и спустя какое-то время мы получили этот багаж. Причем получали опять же мы со старшим обратом, и нам помогал наш друг Ерема. В багаже были в основном продукты: американская тушенка, сгущенное молоко. И кое-какая одежда. Словом, вернулась мать отнюдь не с пустыми руками. Были у нее — это я знаю точно — и деньги.
Поселили ее на чердаке, в комнатке, приспособленной для жилья, у другой тетки (у них был собственный дом, один из немногих, кстати, сохранившихся в войну), там мать и прожила несколько месяцев, а потом вынуждена была съехать. И это еще одна из тайн, похороненная вместе с нею и родственниками старшего поколения… Может быть, ее просто не прописали постоянно в Ленинграде? Не знаю. Но работать она работала какое-то время на Ижорском заводе.
Вот вспомнился эпизод, неприятный эпизод, вряд ли что-нибудь объясняющий, но все же…
Надо сказать, что, предчувствуя скорый арест отца, родители успели кое-что вывезти из дома и поместить на хранение у родственников матери в Колпине. Уже после ее смерти то чайный сервиз появлялся у кого-нибудь на столе в праздничные дни, для гостей, то патефон, который целехонек и сегодня, но нам его не отдают, молчат, словно не знают, чей это патефон (по семейной легенде, которую я слышал в детстве, он был подарен отцу… Ждановым!), то еще какая-нибудь вещь. Однажды, когда мы с женой были в гостях у бабушки, в доме которой и ютилась по приезде с Урала мать, мужчины собрались в палисаднике играть в карты. Вечер был прохладный, и муж двоюродной сестры матери, зять бабушки, пошел в дом одеться потеплее. Вернулся он в накинутой на плечи старой беличьей шубе, и я сразу узнал ее — это была шуба матери. Без всяких задних мыслей, вовсе не имея в виду обидеть дядю (в нашем роду всех называли «дядя», «тетя») — да и человек-то он был прекрасный, — я просто сказал, что это мамина шуба. А была-то она, Господи, вся вытертая уже, совсем лысая. К тому же я не имел и не имею понятия, как она попала к тетке.
