Больной очень кричал в первый день. Я положил его на скелетное вытяжение в отдельную дальнюю палату, но деревянная моя больничка сильно резонирует, и его было слышно отовсюду. Сестра Ириспе заходила ко мне и ворчала:
- Однако неженка! Откуда такой неженка - из Барнаула или из самого Новосибирска? Помните, Савикентич, в прошлом году мы собирали чокеровщика по частям, и такого крику не было.
- Пусть кричит, сестра, сколько ему надо, пусть! Груз вытягивал сократившиеся мышцы, и боль была, это понятно. Только он перенес боли куда сильнее этой. Наверно, наступила у него нервная разрядка после всего, что с ним было. Как он выжил столько времени один у реки? Как выдержал трехдневный подъем по скалам, погрузки с вертолета на трактор, а с него на катер и потом все в обратном порядке? Чем он держался, когда его тащили на руках в гору? Моя медицинская точка зрения этого не объясняет, он должен был погибнуть. К больному я не велел никого пускать, к себе тоже, хотя
последний запрет был невыполним. Кто мог бы задержать начальника партии Симагина? Он ворвался ко мне в пристройку, отстранив сестру Ириспе, и я с интересом наблюдал, как он отжимает на пороге воду из бороды. Отжал, но говорить не мог - совсем запыхался. Наверное, только что приплыл и бежал под дождем в гору. У нас тут от берега идет затяжной подъем, который я беру с тремя-четырьмя остановками. Симагин отдышался и спросил:
- Как он?
- Орет, слышите? - Я наслаждался сдержанной радостью гостя.
- Его надо спасти. - Симагин сел на порог. - Понимаете, у этого парня идея.
- Идефикс?
- Нет, не фикс. Просто идея.
- Слушайте, а разве не все равно, есть у человека идея или нет?
- Не все равно.
- Для медицины все люди одинаковы.
- При чем тут медицина? Для дела его надо во что бы то ни стало спасти.
- Он сам себя спас.
- Спасибо. Но почему он так кричит?
- Нравится, наверно! - Когда все было позади, я позволил себе поговорить вот так - иронически, легко перехватывая у него слова. - Пусть кричит, если нравится.
- Оставьте, пожалуйста. Все это очень больно?
- Конечно. Почти пуд мы ему повесили на больную ногу.
- Зачем?
- Для преодоления мышечного натяжения.
- Ну ладно, вам виднее. А можно его повидать?
- Нет, нельзя. Он ведь будет долго еще лежать, увидитесь. Историю болезни могу показать.
- Давайте.
- Сам почитаю...
Я раскрыл историю болезни, что лежала у меня на тумбочке, и начал читать, выхватывая отдельные фразы:
"Головные боли, головокружение... Терял сознание три раза, может быть, больше, не помнит... Вензаболевания у себя и в семье отрицает..." Ну, и другие подробности, я лучше прочту главное.
- Нет, нет, - возразил Симагин. - Вы, пожалуйста, все читайте...
- Хорошо... "Сознание ясное. Пульс семьдесят шесть ударов в минуту, ритмичный, наполнение в норме. Сердце: тоны ясные и чистые. Легкие: дыхание везикулярное, хрипов нет. Живот правильной формы, активно участвует в акте дыхания, при пальпации мягкий, безболезненный. Курит много, алкоголь употребляет"... Вы почему смеетесь?
- Такие подробности! Он же не пьет.
- В Беле я его и просить не стал. Почти стакан выдул. И это хорошо помогло организму сохранить тепло. А тут спрашиваю: "Бахусу поклоняетесь?" - "Ничего мужик", - отвечает. Я и записал...
Симагин вскоре ушел, а я долго лежал без движения, вспоминая подробности операции. Было необычно тихо той ночью в поселке, моторы не рычали под окнами, и больничку не трясло. Все население знало об операции Лайма ночью объявила по радио. А въезд в нашу улицу перегородил своим прицепом какой-то шофер, и припоздавшие водители бросали машины па краю поселка. Сестра Ириспе сказала, что главный инженер почти всю ночь дежурил у дизелей, чтоб предупредить какую-нибудь непредвиденную помеху со светом. Кроме того, он распорядился подбросить к нашему крылечку два мазовских аккумулятора и лампы. Инженер в нашем леспромхозе очень молодой, однако толковый, и все надеются, что он когда-нибудь заменит директора, с которым я конфликтую много лет. У Нины Сергеевны был с инженером роман, однако потом, ко всеобщему сожалению, у них разладилось...
Перед операцией больной все время просил пить, и ему давали понемногу. Водка, которую он выпил в Беле, знать, еще больше сушила ему внутренности, и он горел от жажды. Хмель у него проходил, но глаза блестели и выкатывались, как у зобного больною. Он был переутомлен, перевозбужден, и щитовидка, конечно, тут была ни при чем. Я, однако, не удержусь здесь, чтоб не сказать попутно два слова о базедовой болезни, которой я посвятил всю свою жизнь.
Наши места - особые в Сибири. Вода здесь самая чистая в мире. В байкальской, например, около ста миллиграммов примесей на литр, а в нашем озере и семидесяти не набирается. Густые алтайские леса процеживают, дистиллируют воду, забирая из нее почти все минеральные компоненты. И это большая беда - человеческому организму не хватает микроэлементов, что становится причиной зобной болезни. Как всякую болячку, зоб легче предупредить, чем вылечить или прооперировать, и я давно уже на основе йода и гипса составил соль, которую назвали тут "солью Пиоттуха", хотя я этого и не хотел. Мои последние наблюдения над зобными заболеваниями заинтересовали академика Верховского, пришли письма даже из Японии и Швейцарии. А группа московских ученых недавно предложила мне защищаться в их институте. Я поблагодарил и вежливо отказался: они же не знали, сколько лет их предполагаемому диссертанту...
Вернусь к той ночной операции. Сердце у меня щемило, я волновался, как приготовишка, и больной тоже был не в себе. Он не знал еще, выкарабкается пли нет, и никто этого не мог ему сказать наверняка. Руки мои, наконец, были готовы. В наших условиях на это уходит много времени. Нина Сергеевна сделала больному местную анестезию, практикант приготовил гипс. Я приступил.
Картина была знакомой. При любом насильственном переломе трубчатых костей травмируются и мягкие ткани, окружающие кость, - мышцы, межмышечные соединительные пленки, кровеносные сосуды. У больного образовалась большая гематома - кровяное озеро, удобное для анестезирования. И конечно же, была повреждена часть нервов. Худо. Это могло вызвать осложнения, затруднить питание и возрождение тканей, срастание костей. Трубки переломлены полностью, надкостница и кожа разорваны. Судя по снимкам, отломки разошлись. Удар при падении был сильным, а главное то, что мышца, обычно зафиксированная в выступах здоровой кости, после перелома сократилась и развела отломкп своим физиологическим натяжением.
Во время операции есть опасность разорвать крупные сосуды - тогда неизбежно сильное кровотечение. Но больше всего я боялся жировой эмболии попадания костного жира в сосудистую сеть. Вены быстро доставят его в сердце, легкие, оттуда в мозг, капилляры закупорятся, и наступит неизбежная смерть. Больной ничего этого, конечно, не знал. Я спросил его: "Как настроение, юноша?" Он ответил, что нормальное.
Вначале я не думал, что решусь обрабатывать место перелома. Однако рана была в относительно неплохом состоянии, никто бы не сказал, что ей уже десять дней. Только грязь,
очень много грязи. По моей команде Нина Сергеевна еще раз обошла рану йодом, и я начал иссекать ткани, удалять грязные и нежизнеспособные. Подошел к костям, взялся выбирать мелкие осколки, оторванные от надкостницы, фиксировать крупные.
- Нашатырчику не нюхнете, молодой человек? - спросил я, чтобы узнать, как он себя чувствует.
- Если надо, могу. - Голос у него был слабым, но без паники.
- А теперь, юноша, укол. Ничего?
- Да ничего.
В операционной было невыносимо жарко. Сестра Ириспе то и дело прикладывала к моему лбу марлевый тампон. Боль и тяжесть в груди стали нестерпимыми. Я не выдержал, сел на подставленный стул и попросил таблетку нитроглицерина.
- Потерпи, милый, - сказал я, наблюдая, как Нина Сергеевна опрыскивает рану раствором, волнуется и торопится. - Потерпишь? Сейчас я тебя потяну за больную ногу.
- Ладно, - едва услышал я.
- Костодержатель!
И тут я почувствовал, что ничего не смогу сделать. Для сопоставления отломков необходима большая физическая сила, а у меня ее не было. И нужно двоим, непременно двоим! Нина Сергеевна никак не шла за полноценного помощника. Я мог измучить больного, измучиться сам, а ничего бы не вышло. Единственно правильное решение - положить его на скелетное вытяжение. В шине Белера сократившиеся мышцы вытянутся, и отломки сопоставятся. К тому же гипсовая повязка обрекала эту многострадальную конечность на длительную неподвижность, иммобильность, отечность. Может быть, прав был Люка-Шампионьер, разработавший методы лечения переломов по принципу "Le mouvement s'est la vie!" ("Движение - жизнь!")?
- Спицу, скобу! - потребовал я, и Нина Сергеевна метнулась от стола.
