Впрочем, чего я так антисоветски разозлился? Банальный мужской треп, банальный мужской стояк, будто у меня не так? Да у кого не так?
Я дососал свой mohito.
– Hi! – услышал с того конца стойки.
Юр Палыч обращался ко мне – больше не к кому.
– Hi! – ответил и я.
– Where’re you from21?
– Denmark. You22?
– Soviet Union23.
– Fine, – я приподнял пустой стакан, типа приветствия.
А Юр Палыч уже шел ко мне со своим стаканом, он тоже, скорее всего, был навеселе – во всяком случае, глазки его вблизи оказались мутными, красноватыми.
– Some vodka? – спросил, подсаживаясь.
– A little24, – сказал я.
– Кондрат, водки.
Бармен поставил передо мной новый стакан – граммов сто водки.
– Yury! – представился.
– George.
– Business? – забавно – однословная беседа.
– Business.
– What kind?
– Furniture.
– Good.
– Fine25! – я чуть не сказал это по-русски, буквально на кончике языка удержал «отлично», поперхнулся даже.
Я взял стакан, дотронулся до его стакана и выпил – залпом.
– Ogo! Like russians!
– Really?
– Yes, yes! Everybody in Russia drinks vodka like you, George! That’s fine26!
Я посмотрел на часы – половина пятого. Долго еще. Так долго еще ждать!
Мы с Юр Пальнем выпили еще по водке, и он совсем окосел. Стал рассказывать, как ему надоело в Африке, какая тут нищета, какие идиоты «Кондраты», что сам он из Ленинграда, ну и прочую ерунду… Потом спросил, давно ли я в Африке. «О, если б ты знал, советский ублюдок!» – подумал я и сказал, что всего третий день и пока мне все нравится. «И вы так успели загореть!» – воскликнул он. «Чертов наблюдатель!» – подумал я и ответил, что прилетел из Италии, что бизнес мой – по всему свету, что в Дании у меня фабрика, езжу, ищу новые материалы, конкуренция в Европе жесткая, нужно крутиться… Он немного помялся, а потом спросил, не хочу ли я поменять свою валюту на местную, что здесь в банке мне дадут за доллар максимум двадцать местных «тугриков», а он даст все сто. И все это с такой мерзкой, пугливой и наглой одновременно улыбочкой.
«Вот ведь ублюдок!» – опять подумал я, но тут же осадил себя: а что тут такого странного? Забитый советский человечек хочет жить «как люди», может, для него это последний шанс. Может, больше он никуда никогда не поедет, будет гнить в своем гнилом Ленинграде, пенсия скоро – летчиков рано на пенсию отправляют.
Ха-ха-ха. Ну да, гнить, гнить, и очень скоро, – услужливо напомнил мне мой «шпионский» голос. Поменять? А запросто. У меня есть наличные. Сколько хотите? Пара сотен долларов и еще три сотни рандов. Что – все возьмете? Ну да, нам в «тугриках» платят, а на что их тратить в этой нищей стране? Тем более что для нас, а мы президента возим, мы – летчики, тут все бесплатно. Вот Кондрат нам наливает, сколько хотим, и все бесплатно. Все бесплатно! Сейчас я сбегаю в номер, «тугрики» принесу. И ребятам скажу, мы все возьмем, все, не беспокойтесь!
Будто я беспокоился.
Жадными руками они рвали из моих рук валюту, совали взамен местные бумажки. Потом пришли и жены – выряженные как на парад, накрашенные, с пышными прическами. Пахнуло такой Россией, которую я давно забыл. Потом мы отметили сделку бесплатной выпивкой у Кондрата. Как я сдержался не послать их по матери – до сих пор диву даюсь! Хотелось, хотелось.
Сейчас их черты поистерлись из памяти, помню только красные глазки командира, да рыхлого помню. Его помню очень хорошо. Помню и его жену – Ольгу, что ли. Она, когда мы праздновали, стояла рядом, прижималась ко мне мягкой грудью и пару раз как бы невзначай коснулась рукой моих яиц. И хохотала, хохотала мне в лицо: «Ах, какая я пьяная».
Я ни на секунду не забывал, что все эти люди могут завтра стать моими жертвами, и это было очень странное ощущение. Ощущение, которым мне нестерпимо хотелось поделиться с кем-нибудь. Да хоть бы и с ними!
Одно дело война – когда убиваешь людей тебе нимало не знакомых, которых как бы и нет в природе. Так, что-то мелькнуло вдалеке, пиф-паф – и нет. Другое дело – убить человека знакомого, того, чья вселенная уже краешком задела твою, а значит – он стал как бы и твоей частью. Меня эти ощущения настолько захватили, что я, ей-богу, чуть было не проговорился своим будущим жертвам. Предполагаемым, разумеется. Я всматривался в их лица и гадал, ну что в них такого, что мне очень не по себе от мысли, что я стану их убийцей? Обычные, возможно, даже неплохие, добрые люди, попавшие в очень странные обстоятельства – чужой континент, чужая страна, чужая война. Ни сном, ни духом не помышлявшие о том, что их могут убить… Нет, конечно, теоретически они такую возможность сознавали: все-таки президента возят, да еще во время войны. Но это – так, кино. Живут они, как в коммунизме, все бесплатно, водки – залейся. Денег заработают столько, что до смерти хватит – квартир накупят, машин, дач. Заживут! А тут – бом-с – и пиздец всему!
Судьба, ничего не поделать, штука посильнее богов.
Так упала ночь.
Экипажные пели «катюшу», падали в бассейн, клялись мне в любви и дружбе. Кое-как отделался от них, поднялся в номер. Жинито спал в той же позе, в какой я его оставил. Я сел рядом, стал смотреть на него. Неожиданно через какое-то время, может, минут через десять, а может, и через полчаса, застал себя за тем, что собираю вещи. То есть я как бы выключился из реальности и делал это на автомате. Стало быть, действительно нужно уезжать.
На всякий случай я оставил рядом с Жинито все деньги, которые выменял у летчиков, сложил сумку и вышел.
Выглянул во двор – летчиков не было. Портье в лобби поинтересовался, не уезжаю ли я. Этот вопрос меня насторожил. Я ответил, что вернусь, но поздно, за полночь.
И тут я опять вспомнил о бумагах, о том, что недурно бы их наконец забрать. Но когда я уже спустился с крыльца и подошел к машине, сзади меня окликнули:
– Джо-ордж…
По голосу я узнал рыхлого – Забелина. Пьяного, игривого.
– О, вы на машине! Подвезете?
– Далеко?
– На пляж. Знаете ресторан? А то махнем вместе, девочки, уе-мое… – прибавил он по-русски.
– Что?
– Я говорю – девочки, Джордж.
То ли этот ресторан был единственным, то ли это совпадение, то ли рыхлый поставлен за мной следить… Хотя последнее вряд ли. Или он очень талантливо прикидывается? Непонятно.
Он показывал дорогу. И все время болтал, мешая английские слова с русским матом, на что я прилежно всякий раз реагировал:
– What27?
После пятого или шестого моего «what?» рыхлый и вовсе охамел:
– Вот, вот!.. Да хрен тебе в рот, мудила датская! – он со мной не церемонился.
Мне это надоело, но я терпел.
Дорога к ресторану оказалась несложной – по прямой через спящий город мы выехали на набережную с высокими кокосовыми пальмами, проехали мимо темного Clube Naval, за ним океан немного отступил, уступив место пальмовой роще, за которой угадывался пляж. Слева же начались туземные деревушки, с обочины высвечивались в свете фар белки негритянских глаз, самих фигур видно не было. Минут пять езды – и океан снова подступил справа, а дорога уже влилась в широкую площадь, которую венчало большое одноэтажное здание в стиле шале с верандой – ресторан Beira Mar.
Не сказать, чтобы он был очень ярко освещен, но народу было много, машин на площади не менее полусотни.
– Приехали, сеньор летчик?
– Приехали, приехали. Спасибо. А вы идете? Очень недурные жареные креветки, да и пиво лучшее в городе. Рекомендую. А девочки… Такие чернушечки, такие мулаточки!.. – рыхлый причмокнул. – Сходите, не пожалеете.
Он хлопнул меня по плечу и вышел. Я оставался сидеть, сердце билось не по-шпионски.
Слева под россыпью звезд темнеет громада океана, справа ресторан, за ним – буш. Подъезжают машины, из них выходят парочки: мужчины в основном белые, спутницы – черные. Какая-то в этом есть расовая несправедливость, – думалось мне. Вот и я, белый мужчина, жду черную женщину, которая в свою очередь приедет с белым мужчиной.
