Едва он вошел в прихожую и скинул облепленные снегом туфли, как раздался телефонный звонок. Бросив пакет на подоконник, Евсей Наумович, в теплой куртке и носках, поспешил в кабинет.
Металлический голос автоинформатора потребовал погасить задолжность за телефонные переговоры в десятидневный срок.
Евсей Наумович чертыхнулся и бросил трубку. Он ждал другого звонка. Нащупал вслепую спинку кресла, придвинул его к письменному столу и сел. С книжных шкафов в каком-то ожидании зрителями смотрели корешки множества книг. Словно Евсей Наумович – артист на сцене, забывший свою роль. А места, где когда-то стояли раритетные издания, казались пустой царской ложей. Однако эта пустота уже не вызывала той острой тоски, что охватывала его до поездки в Землю Обетованную. Возможно оттого, что еще не прошло и суток с тех пор, как он был близок к тому, чтобы потерять все: и эту лампу с зеленым беретом, и пресс-папье с бронзовым Зевсом, и письменный прибор с серебряными колпачками над литыми чернильницами, помнивший еще букву «Ъ», и множество милых сердцу вещиц. Например, старую пишущую машинку, на которой он отстукивал первые рассказы, так и не увидевшие читателя. Но позднее напечатанные на машинке очерки и статьи сделали его имя известным в городе. Настенные фотографии родных людей: сына, покойной жены, два портрета – отца и матери. При этом, повернувшись в профиль, родители смотрели в разные стороны. Евсей Наумович давно собирался поменять их местами, чтобы родители смотрели друг на друга.
Евсей Наумович с укоризной взглянул на телефон, словно аппарат утаивал от него ожидаемый звонок. Поднялся с кресла и вернулся в прихожую. Снял куртку, размотал шарф. Собирался стянуть и свитер, но задержался – увидел оставленный на подоконнике пакет.
В ошметках газеты проглянула зеленоватая обложка книги Георгия Иванова «Петербургские зимы» – той, что была отослана Эрику. Из книги вывалилась новогодняя открытка с надписью на обороте: «Не понял!» А ниже приписка: «Куда ты подевался, черт возьми? Объявишься – позвони! И вообще, скоро Новый год!» На открытке Дед Мороз сиял улыбкой хитреца, облапошившего весь мир.
Из крана шла горячая коричневая масса, густая и вонючая. Временами она светлела, и казалось, что вот-вот хлынет нормальная вода и можно будет принять душ. Но вновь появлялась какая-то дрянь. Конечно, трубы в доме стоят более полувека, пора и поменять.
Нахохлившись, Евсей Наумович сидел на краю ванны, рассматривая себя исподлобья в овале зеркала. Он загорел, даже кончик носа шелушился. Мелкие полоски в уголках рта углубились, выпятив пухлые потрескавшиеся губы. Брыли от основания ноздрей как-то хищно выпятили подбородок, придав лицу бульдожье выражение. Широкие брови потеряли черный цвет, подернулись пепельным налетом. А в глазах появился блеск.
Откуда он взялся, этот блеск, подумал Евсей Наумович. Сколько он помнил – глаза никогда не блестели – многие это отмечали. А вот заблестели. Может быть, от усталости? Часа два как он вернулся домой из аэропорта, а все не мог завалиться в постель.
Евсей Наумович с нетерпением взглянул на воду, что с шумом падала в ванну. Решил еще немного подождать. Не очень приятно стоять под душем, когда хлещет такая вода, правда, она стала значительно чище.
Еще он подумал: жаль, не застал дома Эрика, к телефону подошла его сестра.
Да и с сестрой он разговаривал сдержанно, не так, как обычно. Сомнения в правильности своего поведения вновь смутили Евсея Наумовича. Он ждал звонка от Эрика, когда еще сидел в самолете. И даже раньше, в Америке. Так и не дождавшись, позвонил сам и нарвался на сестру. Глупо! К чему выяснять отношения? Жизнь уже прожита. Не может быть, чтобы Эрик ни о чем не догадался, получив обратно подаренную им книгу! Вернул ее обратно. Пихнул в почтовый ящик с запиской, словно ничего не произошло.
Евсей Наумович встал под душ. Капли воды мелкими пульками обстреливали тело, разгоняя приятное тепло и проясняя мысли.
Нет, он не должен ничего прощать. Взять хотя бы настырное желание Эрика подарить ему автомобиль. Хотел откупиться, хитрец? Одно непонятно: почему после того, что было между ним и Натальей, он продолжал поддерживать отношения с ним, Евсеем Наумовичем. Ведь Эрик мог уйти в тень, затихариться, так нет – он пользовался любым предлогом, чтобы повидаться. Вот и сейчас вспомнил о Новом годе. Не было еще ни одного новогоднего праздника после отъезда Натальи, чтобы он не встречал его со своим самым близким другом Эриком Михайловичем Олениным. Удачливым человеком. Известным физиком. Знатоком искусства девятнадцатого века.
Евсей Наумович выключил душ. Капли воды вяло сползали с мокрого тела. Жесткое подкрахмаленное полотенце с наждачной грубостью принялось за работу. С тем, чтобы с шевелюры – вернее с остатка волос, которые так раньше назывались – с тем, чтобы дальше пройтись по спине, по седеющей поросли на груди, по округленному, в складках жира, животу. Коснуться лысеющего лобка и вялого, скукоженного прохладой «непременного члена мужской половины человечества». Евсей Наумович улыбнулся. Вспомнил, с каким недоверием узнала Лиза, что Евсей Наумович еврей, ведь у евреев он выглядит иначе.
– Теперь, скорее, у меня «неприметный член мужской половины человечества», – произнес вслух Евсей Наумович и снял с крючка халат.
Полная луна сияла в окне спальни, помечая блестками заснеженный подоконник. Сон не приходил. Думы прогнали его напрочь.
Евсей Наумович взглянул на часы. Шесть вечера, а такое впечатление, что глубокая ночь. Обычно, при бессоннице, Евсей Наумович включал телевизор, а чаще снимал с полки книгу. Но сейчас не хотелось ни того ни другого. А больше всего не хотелось думать. Но мысли слились в сумбурный вихрь из имен, событий, образов. Он физически чувствовал, как вихрь этот иссушает мозг, а в ушах появился тоненький прерывистый звон, подобный далекому верещанию сверчка. И даже всплеск дверного звонка он поначалу принял за звон в ушах.
Если Афанасий, спущу с лестницы, решил Евсей Наумович, направляясь в прихожую.
В дверном глазке, отдаленно, точно у горизонта, он увидел Эрика Михайловича. Кровь прилила в голову Евсея Наумовича. Вялыми руками он отодвинул собачку замка и толкнул дверь.
– Думал, Афанасий, – проговорил Евсей Наумович буднично, словно только вчера виделся с Эриком Михайловичем.
– Афанасий? – голос Эрика Михайловича звучал с наигранной веселостью.
– Есть у меня такой Афанасий. Оружейный эксперт. Решил: Афанасий миномет принес на продажу, – Евсей Наумович посторонился, пропуская гостя в прихожую.
Эрик Михайлович окинул быстрым взглядом хозяина квартиры и оглядел вешалку. Подтаявший снег пятнами пометил светло-серую дубленку гостя. Меховая шапка топорщилась колкими мокрыми струпьями.
– Вешай, как есть, – буркнул Евсей Наумович. – И шапку сверху накинь.
Эрик Михайлович последовал совету.
– А с ногами что делать? – спросил он.
– Как хочешь. Вытри как следует о половик. Все равно давно не убирал квартиру.
– Звонил я тебе, звонил, как вернулся из командировки. Решил – мало ли чего стряслось, живешь ты один. Вот и решил вчера навестить, заодно и с «Петербургскими зимами» разобраться. Прихожу – дверь на замке. А тут сестра говорит: Евсей объявился, звонил, – Эрик Михайлович вытянул из внутреннего кармана дубленки плоскую склянку-флягу под яркой этикеткой. – Где же ты пропадал?
– Много где, – сухо ответил Евсей Наумович, следуя за гостем из прихожей. – Был в Америке.
– Ну?! – Эрик Михайлович через плечо бросил взгляд на хозяина квартиры. – И как там твои?
– Наталья умерла.
Эрик Михайлович резко обернулся всем корпусом. Скошенные веки опустились, закрыв наполовину глаза. Губы побелели и натянулись.
– Все же умерла, – произнес он невнятно. – Когда я был в Америке, я звонил.
– Знаю, – прервал Евсей Наумович. – И не будем об этом.
Эрик Михайлович, не выпуская склянку из рук, сел за кухонный стол.
– Хотел с тобой поговорить. И все как отрезало. – Спохватившись, Эрик Михайлович поставил коньяк на стол. – Даже не верится.
Евсей Наумович открыл дверцу шкафа и тотчас резко захлопнул, открыл вторую дверцу и также захлопнул, едва оглядев содержимое. Он ходил по квартире широким шагом, и полы халата развевались, подобно тяжелому махровому полотнищу. Ящики и дверцы буфета, шкафов и столов нервно салютовали звуками резкими, как выстрел.
– Что ты ищешь? – выкрикнул Эрик Михайлович в глубину квартиры.
Евсей Наумович не ответил. Но вскоре вернулся, держа в руках конфеты, на коробке которых пластались буквы, похожие на таинственные кабалистические знаки.
– Израильские? А коньяк у меня из Ливана, – проговорил Эрик Михайлович. – Мирное решение Ближневосточного конфликта.
