— Что же?
— Мы с Лиззи давно знакомы, но решили не говорить тебе, потому что это наверняка вызвало бы у тебя совершенно беспочвенную ревность. Вот, в сущности, и все.
Я воззрился на Джеймса. Таким я, кажется, еще никогда его не видел. Вид у него был не то чтобы виноватый, но смущенный и растерянный. Я отвернулся и настежь распахнул парадную дверь.
— Вот видите… — начала Лиззи чуть не плача.
— Не перебивайте, — попросил Джеймс.
— Мне кажется, добавить тут нечего, — сказал я. — Ты торопишься с выводами, — заметил Джеймс.
— А что еще прикажешь мне делать?
— Выслушать правду. Я познакомился с Лиззи очень давно, на вечеринке, которую ты устроил по случаю какой-то премьеры. Я тогда оказался в Лондоне, ну и пришел.
— Представь себе, я даже как будто припоминаю этот случай.
— Лиззи запомнила меня просто потому, что я твой родственник. Потом, гораздо позже, когда ты уже ушел от нее и она была очень несчастна, она мне позвонила и спросила, не знаю ли я твой адрес в Японии — ты тогда работал в Токио.
— Я хотела тебе написать, — сказала Лиззи сдавленным голосом. — Это была моя инициатива, я натолкнула его на это.
— Но вы стали встречаться, — сказал я, — вы не только разговаривали по телефону.
— Да, мы встречались, но очень, очень редко, не больше шести раз за все эти годы.
— И ты думаешь, я этому поверю?
— Ему было жалко меня, — сказала Лиззи.
— А как же! Значит, вы встречались, чтобы поговорить обо мне.
— Да, но только, если можно так выразиться, на деловой почве.
— Смотри, какие деловые люди!
— Я в том смысле, что Лиззи интересовало, где ты находишься, как твое здоровье. Ни в каком другом смысле мы тебя не обсуждали. Знакомство наше было поверхностное и отнюдь не в личном и не в эмоциональном плане.
— Не может этого быть.
— Речь шла о тебе, а не обо мне и Лиззи. И повторяю, мы почти не виделись и вообще никакого общения не поддерживали.
— Он просил, чтоб я к нему не приставала, — сказала Лиззи, — а мне иногда так хотелось что-нибудь про тебя узнать.
— Джеймс всегда знал про меня меньше, чем кто бы то ни было.
— Безусловно, — сказал Джеймс, — нам давно следовало бы тебе сказать, что мы немного знакомы. Но ты мог истолковать это знакомство по-своему. Не обижайся, но я ведь знаю, какой у тебя болезненно ревнивый характер.
— Ты очень недвусмысленно дал мне понять, что я уже расстался с Лиззи к тому времени, когда ваше знакомство созрело…
— А оно и не созрело. Но la jalousie natt avec l'amour…
— Это-то верно.
— Что это значит? — спросила Лиззи, все такая же красная, испуганная, несчастная.
— Ревность рождается вместе с любовью, но не всегдаумирает вместе с любовью.
— Но зачем было говорить мне теперь? — спросил яДжеймса. — Могли бы дурачить меня и дальше.
— Я должен был сказать тебе раньше, — повторилДжеймс. — Это вообще не должно было случиться. Всякаяложь таит в себе моральную опасность.
— В том смысле, что рано или поздно попадешься!
— Это было преградой и… — Он поискал нужное слово. — И… изъяном.
— В твоем представлении о себе.
— Нет, в нашей… — Он опять запнулся. — В нашейдружбе и… да, и во мне самом.
— Дружбе! Не знаю, что нас с тобой связывает, но только не дружба.
— И раньше мне казалось, что я должен оберегатьЛиззи.
— Ну еще бы!
— Но теперь… в последнее время сказать тебе сталонеобходимо, ради Лиззи, чтобы устранить всякие помехи.
— Какие еще помехи, черт побери?
— В ее любви к тебе, в твоей любви к ней. Секреты — это почти всегда ошибка и источник порчи.
— И еще из-за Тоби, — брякнула Лиззи.
— О Господи, а Тоби при чем? Это ты про Тоби Элсмира? — спросил я Лиззи.
— Он видел нас с Лиззи в баре, — сказал Джеймс. Этоон выдавил из себя с трудом.
— И вы, конечно, говорили обо мне?
— Да.
— И вы побоялись, что он мне расскажет, и потомурешили лучше рассказать сами! А то бы так и продолжалилгать.
— Мы бы все равно тебе рассказали, — сказала Лиззи. — Мы больше не могли молчать, это стало каким-то кошмаром, для меня, во всяком случае. Сначала казалось, что это такой пустяк и говорить-то не о чем, тем более зная твой характер. И пойми, мы и виделись-то через год по пять минут. И еще я звонила ему, очень, очень редко, узнать про тебя. Как правило, я его вообще не заставала…
— Какая жалость. Оба вы за мной шпионили. С этого, во всяком случае, началось.
— Все было не так, — сказал Джеймс, — но что поделаешь, раз уж начал лгать, так получай по заслугам.
— А когда вы встретились здесь, то сделали вид, что незнакомы. Эту сцену я не скоро забуду!
— Мы не сказали, потому что знали — ты нарочно не захочешь понять, — сказала Лиззи, — и вот, пожалуйста, ты нарочно не хочешь понять.
— Значит, вы оба считаете, что виноват во всем я, раз я, как вы выражаетесь, так болезненно ревнив.
— Виноват я, — сказал Джеймс.
— Нет, нет, это я виновата, — сказала Лиззи. — Я его заставила. Я знала, как ему это претит.
— Пожалуй, я все же знаю Джеймса лучше, чем ты, — сказал я Лиззи. — Никто никогда еще не мог заставить его сделать то, что ему претило.
— Он не виноват…
— Этот спор меня не интересует. Можете продолжить его где-нибудь не здесь, уверен, что это вам обоим доставит удовольствие.
— Я же вам говорила, — сказала Лиззи Джеймсу. — Я говорила, что он не поймет…
— Ну так, — сказал Джеймс. — Дело сделано. Поступили мы не похвально, но ты, надеюсь, согласен или согласишься, когда поостынешь…
— Как это я поостыну?
— …что в мировом масштабе все это не так уж важно. Понятно, что ты вспылил. Но подумав, ты поймешь, что это никак не отражается на твоих отношениях с Лиззи да и, надеюсь, на твоих отношениях со мной. Как это случилось и почему — яснее ясного, что это не должно было случиться, — я признаю и очень сожалею…
— И ты думаешь, я тебе верю?
— Да, — сказал Джеймс строго. Однако на лице его было написано горестное недоумение — как он мог уронить свое достоинство, очутиться в столь несвойственном ему положении обороняющегося.
— А я вот не верю. С чего бы? Ты поступил гадко, отвратительно. Ты сам признал, что сказал мне только потому, что Тоби застукал вас с Лиззи в баре. По-твоему, мне должно быть приятно, что вы годами встречались…
— Лишь очень, очень редко…
— … и говорили обо мне?
— Ты не понимаешь, как это было, — сказала Лиззи со слезами на глазах. — Тут не было ничего постоянного, не было никаких «отношений», просто мы случайно познакомились на твоей вечеринке…
— Отсюда мораль — не устраивай вечеринок.
— И раззнакомиться уже было нельзя, и я иногда справлялась у Джеймса, где ты и как ты, потому что я тебя любила и это было моей единственной связью с тобой все время, пока ты был с Жанной и когда ты был в Японии, и в Австралии тоже, и я о тебе думала и ни с кем, кроме Джеймса, я не могла…
— Ни с кем, кроме Джеймса. Заместитель, полагаю, был неплох. Неужели вам не ясно, до чего больно это слушать?
— Она права, — сказал Джеймс, — тут совсем не то, что ты думаешь. Однако…
— Так и вижу, как вы сидите рука в руке и говорите обо мне.
— Никогда мы не сидели рука в руке! — сказала Лиззи.
— Проклятье! А мне не все равно, сидели или не сидели? Или чем там еще занимались, в чем никогда не признаетесь. Вы беседовали по телефону, и встречались, и смотрели друг другу в глаза, скорее всего вы всегда были знакомы, ты скорее всего познакомился с Лиззи раньше, чем я, ты был первым, ты обскакал меня, как было с тетей Эстеллой, и… и с Титусом, недаром он сказал, что видел тебя во сне. Ты, наверно, и был тот человек, с которым он прожил те два года, понятно, что он не захотел в этом признаться! И ты заставил Лиззи спеть ту любимую песню тети Эстеллы. Лиззи небось каждую ночь видит тебя во сне, ты всюду лезешь, ты все мне портишь, ты бы и Хартли мне испортил, если б мог. Но до нее тебе не достать, она-то моя, и только моя!
— Чарльз!
— Ты всюду поспевал раньше меня и всюду будешь после меня, когда я умру, а вы с Лиззи будете сидеть в баре и обсуждать меня, и уже не важно будет, кто вас может увидеть.
— Чарльз, Чарльз…
— Я в тебе разочаровался, — сказал я Джеймсу. — Никогда я не думал, что ты способен на подлое предательство, никогда не думал, что ты можешь впутаться в такую грязную историю. Это самая заурядная, неумная хитрость, и я как дурак воображал, что ты ею не страдаешь. Ты вел себя как все заурядные люди, неспособные представить себе последствия своих поступков. И одно из последствий — что я тебе не верю, не могу верить. Между вами могло быть что угодно. Ничтожные, заурядные люди воображают, что достаточно покаяться в десятой доле истины, чтобы целиком себя обелить. Все твои слова обернулись ложью, ты сам их выхолостил, ты одним махом испортил все прошлое, теперь уже ни на кого и ни на что нельзя положиться.
