— И ты ее после этого защищаешь?
— Я на нее не обижаюсь. Мне все равно. Я пережила это.
— Да, но какой ценой!
— Мне так приятно освободиться от этих воспоминаний! Это прямо как подарок небес.
— Прекрати говорить мне о небесах и строить ангельские глазки.
— Я уверена, что у меня есть ангел-хранитель, и он меня оберегает…
— И чем твой ангел-хранитель занимался последние годы? Вязал себе новые крылья?
— Он научил меня быть упорной и терпеливой, а иногда и жесткой, он дал мне смелость написать книгу, он дал мне получить за книгу столько денег, чтобы я не думала о насущном куске хлеба… Я очень люблю моего ангела. Кстати, тебе не нужны деньги? Я скоро стану богатой и не собираюсь жадничать.
— Да брось, я очень богата.
Ширли пожала плечами, нервно закинула ногу на ногу, затем сняла.
Они были в парикмахерской — решили повторить церемонию мелирования. Сидели и болтали, похожие на две новогодние елки в своих серебристых папильотках.
— И ты по-прежнему разговариваешь со звездами?
— Через них я обращаюсь прямо к Богу. Если у меня какая-то беда, я молюсь, прошу Его помочь, дать мне силы, и Он это делает. Он всегда мне отвечает.
— Жози, ты себя обманываешь…
— Ширли, я отлично себя чувствую. Не беспокойся за меня.
— Твои рассказы день ото дня все страннее. Лука обдает тебя холодом, ты теряешь голову, ныряешь в раковину и вылезаешь оттуда, излечившись от детской психологической травмы. Может, ты вторая Бернардетта Субиру [64]?
Жозефина вздохнула и поправила:
— Лука обдает меня холодом, я чувствую, что умираю, вспоминаю подобное ощущение в детстве и нахожу недостающие части пазла — вот моя версия.
— В любом случае, я уверена, что у него не хватит наглости тебе позвонить.
— Жалко. Мне казалось, я влюблена в него. Мне с ним было так хорошо. Может, я никогда такого не чувствовала… разве что в самом начале романа с Антуаном!
— А есть ли новости от Антуана?
— Он присылает девочкам мейлы. Все те же истории про крокодилов. По крайней мере, он теперь хоть что-то зарабатывает и сам выплачивает кредит. Антуан далек от реальности, он витает в облаках и грезит наяву, такой уж он человек.
— Однажды он разобьется о реальную стену.
— Не хотелось бы. Милена же рядом.
— Да, Милена — крутая бабенка… Мне она нравится.
— Мне тоже нравится. Я больше не ревную, представляешь, ну совсем.
Они так и продолжали бы хором нахваливать Милену, но тут пришла парикмахерша, чтобы снять с них наконец елочные украшения. Они разом опустили головы под струи воды и замерли, молчаливые и сосредоточенные, с закрытыми глазами.
Жозефина хотела заплатить. Ширли не согласилась. Они долго ругались перед кассой, Дениза потешалась, глядя на них. В итоге Жозефина одержала верх.
Подруги возвращались домой, любуясь своими отражениями в витринах, то и дело отвешивая друг другу комплименты.
— Помнишь, всего год назад ты чуть не силком тащила меня делать мелирование. И на нас напали — как раз на этой улице.
— И я тебя защитила!
— Да, меня страшно удивила твоя сила. Ширли, умоляю, открой мне свою тайну. Я ужасно хочу ее узнать.
— А ты попроси Бога, он все тебе расскажет.
— Не шути с Богом! Нет уж, сама мне скажи. Я тебе все рассказываю, во всем тебе доверяю, а ты нема как рыба. Я уже взрослая, ты сама говоришь, что я изменилась. Мне уже можно доверять.
Ширли остановилась и долго, внимательно смотрела на Жозефину.
— Эта история касается не только меня, Жозефина. Я не хочу подвергать своих близких риску. Когда я говорю «риск», я имею в виду серьезную опасность, тектонические колебания, землетрясение…
— Нельзя всю жизнь что-то скрывать.
— Отчего же, у меня вот неплохо получается. Жозефина, я честно не могу рассказать. Не проси у меня невозможного.
— Я не смогу хранить секрет, который может хранить даже Гэри? Ты считаешь меня такой слабой? Посмотри, как мне помогло, что ты узнала про мою книгу…
— Но мне вовсе не нужна помощь, я храню эту тайну с самого детства. Меня и воспитывали втайне. Это моя вторая натура…
— Я знаю тебя восемь лет, Ширли. Никто ни разу не приставал ко мне с ножом к горлу, чтобы я что-нибудь про тебя рассказала.
— Это верно.
— Ну и…
— Нет. Не настаивай.
Они долго шли молча. Жозефина взяла Ширли под руку.
— А почему ты мне сказала, что ты очень богата?
— Я тебе такое сказала?
— Да. Я предложила тебе денег в долг, если у тебя проблемы, а ты сказала «брось, я очень богата»…
— Видишь, Жозефина, как опасны могут быть слова, когда люди становятся близки — перестаешь следить за своей речью. С тобой я плохо себя контролирую, и слова выскакивают наружу, как в твоей истории про пазл. Глядишь, ты и сама откроешь истину… в какой-нибудь очередной шикарной раковине!
Обе расхохотались.
— Отныне буду целыми днями разгуливать по туалетным комнатам. Заведу себе такую причуду. Раковина-раковина, скажи мне откровенно, кто эта женщина, которую я безумно люблю и которая тут напускает туману?
Ширли не ответила. Жозефина вспомнила ее замечание про слова, которые вырываются ненароком и предают нас. Накануне ее очень взволновало внимание Филиппа. И, к чему лукавить, ей понравилась эта нежность в его голосе. Она положила трубку, удивляясь нахлынувшим на нее чувствам.
В лифте, под бледным мертвенным светом молочно-белого плафона, Ширли спросила: «О чем ты думаешь, Жозефина?» Та тряхнула головой и ответила: «Ни о чем». Двери лифта открылись. На коврике возле двери Ширли сидел мужчина, одетый в черное. Он увидел их, но не встал. «Oh! My God!» [65] — прошипела Ширли. Повернувшись к Жозефине, она шепнула: «Будь естественной, улыбайся. Говори по-французски, он не понимает. Возьмешь моего сына к себе переночевать?»
— Конечно!
— А главное, можешь покараулить его, чтобы он не зашел домой, а сразу пошел к тебе? Этот человек не должен знать, что он живет здесь вместе со мной, он считает, что Гэри учится в пансионе.
— Ладно…
— Я сама к тебе зайду, когда он уйдет, но до тех пор пусть мой сын на пороге не появляется.
Она поцеловала ее, стиснула ей плечо, подошла к человеку, который по-прежнему сидел на коврике, и беспечно бросила: «Hi, Jack, why don’t you come in?» [66]
Гэри тут же все понял, как только Жозефина упомянула человека в черном.
— Портфель у меня с собой, я сразу от вас пойду завтра в школу… скажи маме, чтобы она не беспокоилась, я сумею за себя постоять.
Во время ужина заинтригованная Зоэ задавала вопросы. Она вернулась из школы раньше, чем Гортензия и Гэри, и успела заметить человека в черном.
— Этот мсье — твой папа?
— Зоэ, замолчи! — оборвала ее Гортензия.
— Но я имею право спросить!
— Он не хочет об этом говорить. Ты сама видишь. Не терзай его.
Зоэ поднесла к губам кусок запеканки, откусила совсем чуть-чуть и с грустным видом отложила вилку.
— Да все потому, что вот я очень скучаю без моего папы. Мне бы хотелось, чтобы он был с нами. Без папы плохо, вот.
— Зоэ, кончай ныть! — воскликнула Гортензия.
— Мне все время страшно, что его сожрут крокодилы. Крокодилы такие злые…
— Тебя же они не съели этим летом, — резко ответила Гортензия.
— Нет, но я была очень осторожна.
— Ну и скажи себе, что папа тоже будет очень осторожен.
— Он иногда такой рассеянный… Он иногда долго-долго стоит и смотрит им в глаза. Он говорит, что учится читать их мысли.
— Хватит молоть чушь!
Гортензия повернулась к Гэри и спросила у него, не хочет ли он заработать немного карманных денег, приняв участие в дефиле.
— У «Диора» ищут высоких, интересных, ярких юношей для участия в показе.
Ирис спрашивала, нет ли у нее приятелей, которых это может заинтересовать.
— Она спрашивала про тебя… Помнишь, мы ходили с ней в фотостудию. Она тебя считает очень красивым…
— Я не уверен, что действительно хочу, — сказал Гэри. — Не люблю, когда меня одевают и трогают мои волосы.
— Но там будет клево! Я пойду с тобой.
— Нет, спасибо, Гортензия. Но я с удовольствием посмотрю фотосессию с Ирис. Мне хотелось бы стать фотографом, вот что я думаю.
— Я думаю, можно туда съездить. Я спрошу…
Когда ужин закончился, Жозефина принялась убирать со стола. Гэри складывал тарелки в посудомоечную машину, Гортензия вытирала стол губкой. А Зоэ, совсем расквасившись, сидела и бормотала: «Хочу папу, хочу папу». Жозефина обняла ее и отнесла в кровать, по дороге нарочито жалуясь, что она такая тяжелая, ужас просто, а какая большая, а какая красивая — словно звездочка!
Зоэ вытерла глазки и спросила:
— Мам, ты правда думаешь, что я красивая?
