Родионов сутулился на стуле, глядел исподлобья на экран. Во всякой пакости всегда есть нечто притягательное, особенно когда эту пакость еще и ненавидишь всем сердцем…
— О чем картина? — спросил опоздавший к началу Юрка, присаживаясь за спиной у Пашки.
— В двух словах не объяснишь, — сказал Родинов, с ненавистью глядя на экран.
О чем он был, этот фильм? Трудно сказать, о чем, тем более, что досмотреть его не удалось. Успели понять только, что некие чрезвычайно добрые и ласковые существа на жабьих лапах, с вороньим обличьем и козлиными рогами подвергаются нападению со стороны Овнов, злобных, коварных и беспощадных, несмотря на свое овечье безрогое обличье. В самом кульминационном моменте, когда всех уже тошнило от вырванных глаз, клубков растерзанных кишок, когда, судя по всему, рогатые должны были начать свое праведное мщение и в свою очередь рвать кишки и глаза у злобных Овнов, телевизор вдруг вспыхнул, черный клуб дыма вылетел из него, и еще один клуб черного удушливого дыма…
Все похватав детей, разом кинулись к выходу.
Юра рванул из розетки провод, Пашка плеснул кипяток из чайника в полыхающий телевизор, полковник набросил на него сорванную с плеч шинель. Пламя удалось погасить, но еще целый час вся квартира содрогалась от кашля и ругани. Открыли все окна и двери, выветривая злого духа, но еще долго он чувствовался и даже спустя несколько месяцев, всякий пришедший с улицы, невольно морщился, улавливая едкий серный запах.
Поздно ночью, когда вонючие останки телевизора были вынесены на помойку, Юра беседовал на кухне со Родионовым.
— Ты вспомни, что лежало в кладовке? Ну, с чего все началось, от чего весь сыр-бор разгорелся? — напирал Юра. — Подумай, проанализируй.
— Газеты кто-то поджег, — думающим голосом протянул Пашка. Он никак не мог понять, отчего так раскипятился Юра, какую такую разгадку событий он нашел.
— Кто мог поджечь! — разозлился Юра. — Подомарева, что ли? Или полковник?
— Не само же загорелось, — возразил Пашка.
— Может, и в телевизоре не само загорелось? — ехидно спросил Юра. — Может, и там кто-то со спичками прятался? В том-то и суть, что само! И газеты сами полыхнули, и телевизор сам собою рванул!
— Ну и что ты имеешь в виду? — не понял Родионов окончательную мысль Юры.
— Огнем все пожрется! — встав из-за стола и глядя в даль времен, торжественно провозгласил Юра. — Всякая ложь огнем будет потреблена! А уж тут-то столько ее накопилось, — потряс он в воздухе обрывком старой газеты, случайно оказавшейся на столе. Ветхий этот обрывок от резкого движения распался надвое, и один кусок, вихляясь, спланировал прямехонько на горящую горелку газовой плиты и тотчас воспламенился.
— А! — воскликнул Юра. — Ты видел?!
Родионов невольно поднялся с места, и оба они, Юра с указующим на пламя перстом и Пашка с приоткрытым ртом, молча глядели, как в корчах свертывается и превращается в серый пепел мятый газетный лист. Жадный огонь обхватил его кругом, огненное кольцо стало сжиматься вокруг фотографии, изображающей торжественную встречу в аэропорту. Вот в пламени погибли встречающие, сгорел строй парадных войск, занялся хвост самолета и одновременно кабина летчиков. Огонь двинулся по ступенькам вверх к дверям, где подняв приветственную руку высился какой-то лысый власть имущий, не знающий еще своей судьбы. Кольцо огня сузилось, еще мгновение виднелось смутное лицо, еще секунду держалась поднятая рука, но приветственный этот жест уже наполнился новым, горьким — прощальным смыслом…
Серый пепел рассыпался по плите.
Глава 11
Дыры в пространстве
Затосковал Родионов, сутками лежал на диване и думал, думал, о чем же так тоскует его душа и никак не мог вспомнить. Иногда заходил Юра.
— Хреновый, Паша, у тебя организм. Что толку лежать? Не пьешь, так делал бы что-нибудь, двигался, что ли…
— Нет смысла, — отвечал с дивана Родионов, — двигайся, не двигайся, все равно ничего не изменишь по-существу. Все само собою развивается, независимо от наших усилий.
— Под лежачий камень вода не течет. — настаивал Юра. — А ты лежишь лежмя…
— Я лежу, а время все равно движется, события происходят, волны шумят, вечер наступает… — тут Пашка замолкал, словно бы прислушиваясь к шуму далеких волн. Юра тоже поневоле прислушивался, но слышал только звяк тарелок на кухне.
— Странный ты человек, Паша, — с сожалением произносил Юра. — Женился бы, что ли, семью завел…
— Все суета, — тихо отвечал Родионов. — Мне теперь думать надо, вспоминать… Я уже привык.
— Ну думай, — соглашался Юра. — Надумаешь выпить, заходи…
А на кухне Микола рассказывал:
— Догоносый такой, с залысинами. Глаза слезятся, красные. А я гляжу, сидит, подлюка, на елке, ровно соловей-разбойник, целится в нашу сторону… Я подошел так неприметно, он и не видит. Я ж говорю, в трубочку смотрит, ноги раскорячил на сучьях. Там и гнездо у него свито, тряпья какого-то настелил… Я воздуху набрал полную грудь, как крикну: «Га!» — он и дрыгнулся, покатился с ветки на ветку. Успел только крякнуть. Ногами посучил-посучил и кончился. Мне и жалко его, лежит гадина, шея длинная, голая, пальцы скрючил… А как глянул на его ружье, там на прикладе семнадцать засечек, смекаешь? Эх ты, думаю, нехристь. Что ж ты, думаю, подлая твоя душа… Нет бы в открытом бою воевать. Все-то они норовят из норы какой-нибудь ужалить. Что американцы эти со своими лазерами, хрен их достанешь честной рукой. Нагадят издалека и ушмыгнут… Там я его и зарыл под елкой. Лежи, думаю, где свалился…
— А не Макс ли то Ундер наш? — задумалась Вера Егоровна. — Его описание, точь-в-точь… Он нас-то всегда ненавидел, прямо не говорил, но иной раз не выдерживал, намекал «не люблю, дескать, я это ваше русское быдло!»
— А мне вот что позавчера, — спохватывался Василий Фомич, — не пойму! Принесли шкуру, выделай, дед… Это, мол, шкура редкого зверя — филина. А филин-то птица! Я пощупал — шкура битая, в дырьях. Странно, думаю. Ни перьев, ничего. Шерсть вроде как у кабана, без подшерстка. И вся в дырьях, ровно из картечи стреляная… А не чертова ли то была кожа?
«Эге, — подумал Пашка, — вот тебе и филин…»
— А на севере дыру пробурили, — вступал Степаныч. — Ты вот про дырья начал, я и вспомнил. Так вот дыру просверлили внутрь земли, а оттуда как сиганет что-то. Вопль такой, дым…
— Интересный феномен… — задумался Кузьма Захарьевич.
Они далеко продвинулись на восток, отодвинули вражеские окопы в лощину, запахали, заровняли изуродованную землю и огородили последний, седьмой холм колючей проволокой в несколько рядов. Теперь все семь холмов, с запада, с юга, с севера и наконец — с востока были надежно защищены. По периметру колючей проволоки то и дело то там, то здесь вспыхивали распри и драки, грохотали разрывы, с воем врезались в землю тяжелые авиабомбы, доносились стоны раненых и вопли погибающих, но ни одна сволочь не смела заступить на заповедную территорию.
Ночевали здесь же, на внутренней стороне холма, в лощине. Проснувшись на рассвете, Пашка выглянул из шалаша. Вся земля кругом была покрыта ранним осенним инеем, на месте вчерашнего костра была навалена сырая ботва, слабый дымок сочился в небо. Ни ветерка, ни звука. В телеге под овчинным тулупом спал Микола. Коня нигде не было. Пашка полез обратно в шалаш и стараясь не разбудить спящих соседей, осторожно обулся, накинул на плечи шинель и снова выбрался наружу. Присел у костра на мешке с картошкой, зевнул и потянулся. Удивленно поглядел на восток. Там на вершине холма неподвижно, как памятник Долгорукому, высился всадник на коне. Приложив ладонь ко лбу, полковник глядел в утреннюю даль. Пашка встал и направился к нему. Воздух был сух, холоден и прозрачен, и Родионов чувствовал как с каждым глубоким вдохом полнится силой и бодростью каждая жилочка его тела. Поздоровался с Кузьмой Захарьевичем и тоже оглядел далекие горизонты. Все было спокойно, колючая проволока, покрытая инеем, сверкала весело и празднично.
— Спускаемся, Паша! — приказал полковник и тронул коня.
Солнце между тем поднималось все выше и выше, но весь склон, по которому они медленно спускались, был еще в тени. Сказочно сверкала стеклянная трава, схваченная белым утренним инеем, и жаль было топтать такую красоту. Пашка невольно обернулся, чтобы определить урон, нанесенный их ходьбою — две черные цепочки следов…
— Кузьма Захарьевич! — шепотом позвал изумленный Пашка. — Глядите-ка…
— Знаю, Паша, я уже заметил, — отозвался полковник с коня, не оборачиваясь назад. — Нет за нами следов.
— Но не по воздуху же мы идем, Кузьма Захарьевич! — воскликнул Родионов, догоняя полковника. — Может, нас нет уже!
