Одинокая фигура на опустевшей платформе
Он обладал сверхсильным биополем — рядом с ним каждый ощущал тепловые волны, легкое покалывание каких-то невидимых иголочек. Худой, нервный, с резкими, словно высеченными чертами, с вздутыми венами на висках и темными, глубокими глазами, в минуты напряжения он излучал прямо-таки электрический ток, и если смотрел в упор, людей трясло от его прожигающего взгляда. Временами его напряжение достигало такого накала, что он становился опасен для окружающих — невидимые смертоносные стрелы поражали все живое на расстоянии нескольких шагов; своим демоническим взглядом он мог остановить слабое, чувствительное сердце. «Чудовище, а не человек», — шептались те, кто его знал, и при встрече с ним, старались пройти незамеченными, но каждый раз застывали, парализованные, а некоторые, наиболее впечатлительные, впадали в транс.
Его странность обнаружилась еще в раннем детстве: веселый и юркий, но крайне болезненный ребенок, в момент острого возбуждения внезапно окаменевал и, как подкошенный, падал на колени, его рот сводила судорога, из груди вырывался пронзительный вопль, руки мелко дрожали, глаза стекленели и менялись — обычно густозеленые вдруг становились темно-коричневыми и, все больше темнея, превращались в черные с красноватым блеском, словно тлеющие угли. В такие минуты от его дикого, безумного взгляда увядали цветы, всплывали и переворачивались, точно оглушенные, мальки в ручье, точно сбитые, замертво падали жуки и бабочки; из его глаз исходили такие убийственные, все пронизывающие лучи, что пролетающие над ним птицы резко сворачивали в сторону.
Припадок длился несколько секунд; потом он, сникший и опустошенный, забивался в какую-нибудь дворовую щель и, как затравленный зверек, испуганно озирался по сторонам. Постепенно его взгляд светлел, на лице появлялась робкая улыбка, он вылезал из укрытия и, спустя несколько секунд, отдышавшись, вновь веселился с прежней резвостью. Как все дети, он тянулся к животным, пытался играть с ними, но и собаки и кошки от него шарахались и уползали в подворотни.
А во сне он кричал, рыдал и дергался — ему снились черные сны: черные цветы и деревья, черные глыбы льда, черные лица людей. Жизнерадостный ребенок видел во сне страшные картины и никак не мог их увязать с многоликим, многоцветным миром, который открывался наяву.
Припадки и ночные рыданья беспокоили, тревожили его родителей, тем более, что и врачи беспомощно разводили руками и терялись в догадках, не в силах понять таинственную болезнь. Ко всему, врачей поражала его удивительная генетическая память: он помнил то, что происходило с матерью, когда еще был в ее утробе, помнил отдельные случаи из жизни предков по отцовской линии, через огромное временное пространство видел местность, какой она была задолго до его рождения. Впервые это заметили, когда он нарисовал поселок, где жил с родителями. Обычный, ничем не примечательный, загородный поселок он изобразил с широким озером и церковью — чего на самом деле не было, но старожилы подтвердили, что много лет назад поселок стоял на берегу озера, которое осушили и на бугре, действительно, красовалась церковь, которую разрушили.
Второй раз он удивил всех, обрисовав убийцу, которого давно разыскивали. Убийство произошло за год до того, как его родители поженились. Однажды утром недалеко от железнодорожного полотна был обнаружен труп директора местной школы. По слухам убийца руководствовался всего-навсего алчной целью — похитил портфель с зарплатой учителей. Оперативная группа досконально осмотрела место происшествия, опросила всех жителей поселка, но найти убийцу так и не удалось. Прошло десять лет, и вдруг эту историю узнают школьники и в том числе он, необычный мальчишка. Прямо в классе он нарисовал рисунок: от станции удаляется состав электропоезда, на опустевшей платформе виднеется одинокая фигура — усатый мужчина в кителе с керосиновым фонарем в руке. Он показал рисунок учителям и твердо объявил: «Директора убил этот железнодорожник». Не очень-то поверив ему, но зная его удивительные способности, учителя на всякий случай отнесли рисунок в милицию. По рисунку подозрение пало на сцепщика вагонов с соседней станции. Через неделю сцепщик во всем признался.
В подростковом возрасте его хрупкий организм немного окреп; припадки случались, но уже реже, чем прежде и в более легкой форме; его сны посветлели: теперь он то летал под облаками, то снижался и парил над равниной и цветущими деревьями. Его ночные крики и рыдания уступили место стонам и тихим плачам.
Учился он прекрасно, все схватывал на лету; едва взглянув на текст, мгновенно запоминал его, решал в уме сложнейшие задачи, над которыми подолгу корпел весь класс. На уроке истории называл не только даты событий, но и дни недели, на которые падали эти даты, и никогда не ошибался. На уроке географии говорил, что «видит» те или иные горы и называл полезные ископаемые, которые там еще не открыли. Однажды он сказал сторожу школы: «Вы мне привиделись со шрамом на лице». Через несколько дней сторож попал в автокатастрофу и его лицо пересек глубокий рубец.
Учителя были в смятении. Их поражали не столько его невероятные способности — феноменальная зрительная память и умственный счет, сколько — умение «видеть» настоящее, скрытое от обычного глаза, и прошлое, о котором никто не знал, и особенно дар предвидения — способность «принимать» сигналы из будущего. Он явно обладал какими-то вселенскими связями и его порог чувствительности был намного выше, чем у нормальных людей.
Позднее у него обнаружилась еще одна вполне определенная особенность — сила гипнотического внушения. У одной из учениц его класса появилась опухоль; ей предстояла операция. Накануне весь класс навестил больную. И вот, стоя в палате, он мысленно представил девчушку на операционном столе и внезапно отчетливо увидел ее пораженные ткани. От жалости к школьной приятельнице он пришел в такое возбуждение, что покрылся пятнами. Пока ребята беседовали с девчушкой, он решил «помочь ей выздороветь» — напрягся, собрал всю внутреннюю энергию в мощный сгусток и направил его в сторону больной… Наутро опухоль исчезла; врачи изумились не меньше учителей.
Взрослые жители поселка избегали встреч с ним, как избегают нечистой силы, — боялись его наветов и предсказаний. Но сверстники к нему тянулись, тянулись неосознанно, как к чудаку, умеющему совершать чудеса. По просьбам приятелей он без особых усилий, одним лишь взглядом посылал импульсы и двигал предметы или останавливал часы, или рассеивал облака, и при этом сам, не меньше друзей, удивлялся, почему они не могут делать то же самое. Свои способности он объяснял простым умением «собрать всю волю». Добрый от природы, он никогда не использовал свои способности со злым умыслом. Не раз приятели просили его «ранить кошку или собаку», «напустить болезнь на вредного учителя», но он твердо отказывался. Он не знал, что во время припадков, невольно совершает зло, и не верил, когда об этом говорили. Те секунды были провалами в его памяти — в момент припадка его сознание полностью отключалось.
Только в юности он заметил, что когда нервничает, и окружающих охватывает лихорадочная дрожь, некоторые даже впадают в полуобморочное состояние. Он также заметил, что и в полном спокойствии, когда разговаривает с людьми, многие его не понимают — их околдовывала энергетика его слов, им казалось — он постоянно что-то недоговаривает, во всем подразумевает второй смысл; каждое его слово они рассматривали как определенный знак, предначертанье их судьбы. Получалось, что между ним и людьми существует некий прозрачный барьер, и он как бы разговаривает через переговорное устройство с оборванным проводом или через рупор, который заделан кляпом. Повзрослевшие приятели один за другим покидали его, всячески избегали встреч. Жизнерадостный и общительный, он все чаще замыкался в собственном мире — дома за книгами, все больше становился угрюмым затворником.
В юности его припадки прекратились; ночные стоны и плачи перешли в глубокие вздохи и всхлипывания. Чаще всего ему снился пустой вымерший город, залитый солнцем, без людей, без собак и кошек, без птиц…
Закончив школу, он приехал в город и блестяще, почти играючи, сдал экзамены в физико-математический институт, и сразу выделился среди сокурсников необыкновенными талантами; но и среди студентов никто не отважился дружить с ним. Его комнату в общежитии обходили стороной, как заклятое место, как источник непонятного заражения: головных болей и мрачных мыслей. Он замечал косые пугливые взгляды, слышал шепот: «чокнутый», «шизик», и временами от одиночества чувствовал, что и на самом деле вот-вот сойдет с ума. Чтобы развеяться, брал книги и шел в ближайшее кафе, где можно было почитать за чашкой кофе и побыть среди людей, но на шумных многолюдных улицах и в кафе чувствовал свое одиночество еще сильнее. В аудиториях и общежитии его хотя бы окружали знакомые лица; сокурсники примирились с тем, что среди них находится «тронутый с дьявольским взглядом» — как его нарекли, и старались с ним не общаться, но все-таки здоровались, перекидывались словами, а иногда и советовались — он и в институте сразу выделился своими способностями, — а на улицах и в кафе его просто-напросто сторонились, как прокаженного. Огромный мир города был для него недоступен; вне стен института и общежития он становился совершенно беспомощным, как бы тонул в гигантском аквариуме и никто не собирался подавать ему руку помощи.
