Гарп бежал по Принц-Ойгенштрассе к памятнику павшим советским солдатам на Шварценбергплац. Неподалеку от него находилась булочная, а Данкен обожал сладости. „Данкен!“ — крикнул Гарп, и звук его голоса, расколовшись о каменные стены домов, возвратился к нему, словно эхо дьявольского хохота, изрыгаемого свирепым „Прибоем“ — мерзким, скользким, и бородавках чудовищем, неумолимо настигавшим его.
А Данкен беззаботно жевал пирожное за столиком в булочной, хотя Гарп столько раз говорил ему, что сладкое перебивает аппетит.
— Сейчас становится темно все раньше и раньше, — оправдывался он. — Еще ведь совсем не поздно.
Гарпу пришлось это признать. Домой шли вместе. „Прибой“ шмыгнул в темный переулок. Наверное, Данкен его абсолютно не интересовал, подумал Гарп. На мгновение ему почудились у самых ног волны, которые тащат его в океан, но видение тут же исчезло.
Телефон, этот старый предвестник беды, разорвал тишину пансиона тревожными звонками, взывая о помощи, словно смертельно раненный часовой, и на пороге комнаты бесшумно, как тень, появилась хозяйка.
— Bitte, bitte, — повторяла она, дрожа от волнения. Звонили из Америки.
Было около двух часов ночи, в доме не топили, и Гарп, поеживаясь от холода, шел следом за хозяйкой по темным притихшим коридорам. „Ковер в гостиной был потертый, — вспомнил он, — блеклого серого цвета“. Он написал эти строчки много лет назад, и теперь ждал появления всей труппы: певца, человека, которой мог ходить только на руках, обреченного медведя и всех остальных актеров печального цирка смерти, которых так живо нарисовало ему воображение.
Но они не явились. Лишь сухопарая пожилая женщина вела его по лабиринту комнат. Ее прямота была неестественной, напряженной, как будто она изо всех сил старалась не сутулиться. На стенах не висели снимки конькобежных команд, не было и одноколесного велосипеда, оставленного возле двери уборной… Вниз по лестнице, а потом в комнату, где в глаза бьет яркий свет, словно в наспех разобранной операционной в осажденном городе. Гарпу казалось, что он следует за ангелом смерти — повивальной бабкой „Прибоя“, чье влажное дыхание донеслось до него из телефонной трубки.
— Да? — еле слышно произнес он. На какой-то миг у него отлегло от сердца, когда в трубке раздался голос Роберты Малдун. Опять, наверное, личная трагедия, ничего страшного. А может, уже известны результаты выборов. Гарп глянул на вопрошающее старушечье лицо хозяйки и вдруг заметил, что она не успела вставить зубной протез — щеки у нее ввалились, дряблая кожа обвисла; настоящее лицо трупа. И Гарп ощутил сырое, ядовитое дыхание „Прибоя“.
— Мне не хотелось, чтобы вы узнали об этом из телепередачи, — говорила Роберта, — хотя вряд ли там у вас это покажут. Наверное, нет. И не из газет, и не от кого-нибудь еще.
— Кто победил? — спросил Гарп с нарочитой небрежностью, хотя уже точно знал: звонок не имеет никакого отношения ни к старому, ни к новому губернатору.
— Ее застрелили, вашу матушку, — сказала Роберта, — они убили ее, Гарп. Какой-то мерзавец застрелил ее из охотничьего ружья.
— Кто? — выдохнул Гарп.
— Мужчина.
В устах Роберты это было самое страшное ругательство.
— Он ненавидел женщин. Охотник, — она больше не сдерживала рыданий. — Начался охотничий сезон. Он шел с ружьем, и никто не заподозрил ничего плохого. Он застрелил ее.
— Она умерла? — спросил Гарп.
— Она стала падать, и я подхватила ее, — рыдала Роберта. — Она не упала, Гарп. И не произнесла ни слова. Она не успела понять, что произошло, поверьте мне.
— Его поймали? — сказал Гарп.
— Кто-то его застрелил, а может, он сам застрелился.
— Он умер?
— Да, этот подонок мертв.
— Роберта, вы сейчас там одна? — спросил Гарп.
— Нет, — плакала она, — нас здесь много. Мы все в вашем доме.
И Гарп мысленно увидел их всех в доме на берегу бухты Догз-хед. Женщин, оплакивающих свою предводительницу.
— Она хотела, чтобы тело ее отдали в медицинский колледж, — сказал Гарп. — Вы меня слышите, Роберта?
— Слышу. Это так ужасно!
— Таково было ее желание.
— Знаю. Скорее возвращайтесь домой.
— Незамедлительно.
— Мы не знаем, что делать.
— А что тут сделаешь? Абсолютно ничего.
— Но что-то все-таки надо делать, — сказала Роберта. — Только она всегда говорила, что не хочет никаких похорон.
— Вот именно. Дженни хотела, чтобы тело ее отдали в медицинский колледж. Роберта, исполните ее желание, прошу вас. Так хотела мама.
— Но должно же быть хоть что-нибудь, — возразила Роберта, — может, не заупокойная служба, а что-то другое.
— Не затевайте ничего до моего приезда, — сказал Гарп.
— Об убийстве много говорят, хотят устроить митинг.
— Роберта, я ее единственный родственник, так им всем и скажите.
— Она была близким человеком для многих, — резко ответила Роберта.
„Это ее и погубило“, — подумал Гарп, но вслух ничего не сказал.
— Я старалась уберечь ее! — рыдала Роберта. — Я говорила ей: не ходите туда, на эту автомобильную стоянку!
— Никто в этом не виноват, Роберта, — мягко ответил Гарп.
— Но вы думаете, что есть виновные, Гарп. Вы всегда так думали.
— Пожалуйста, перестаньте, Роберта, — сказал Гарп. — Вы мой лучший друг.
— Тогда я скажу, кто виноват. Мужчины виноваты, Гарп. Грязные убийцы! Если вы не можете затащить нас в постель, вы находите миллион других способов, как убить нас!
— Но не я же, Роберта. Прошу вас, успокойтесь.
— И вы тоже, — прошептала она. — Мужчина не может быть другом женщины.
— Но я ваш друг, Роберта, — повторил Гарп. Какое-то время она плакала на другом конце провода; Гарпу представлялись ее слезы дождем, барабанящим по поверхности глубокого озера.
— Простите же меня, — наконец выговорила она. — Если бы я заметила убийцу секундой раньше, я бы заслонила ее собой. Это правда.
— Я верю вам, Роберта, — сказал Гарп, а про себя подумал: как бы он повел себя на ее месте? Конечно, он любил мать и сейчас ему было очень больно. Но испытывал ли он такую же сильную привязанность к Дженни Филдз, как ее последовательницы?
Гарп извинился перед хозяйкой за поздний звонок, сказал, что у него умерла мать, и хозяйка перекрестилась. Запавшие щеки и голые десны безмолвно свидетельствовали о том, что и она пережила смерть многих родных.
Узнав о смерти Дженни, Хелен долго плакала и ни на секунду на отпускала от себя ее тезку, маленькую Дженни Гарп. Данкен и Гарп перерыли все газеты в надежде найти хоть строчку о разыгравшейся трагедии, но тщетно: заокеанские новости приходили в Австрию с опозданием на день. К счастью, существовало это чудо — телевидение.
Гарп увидел убийство матери по телевизору в комнате хозяйки пансиона.
Сначала показывали какую-то предвыборную чепуху, происходившую на севере Нью-Гэмпшира. Пейзаж напоминал побережье, и Гарп узнал это место — оно находилось в нескольких милях от бухты Догз-хед.
Губернатор Нью-Гэмпшира продолжал одобрительно относиться ко всему грязному и подлому, что происходило в штате. Его соперница производила впечатление образованной, чуточку наивной и доброй женщины.
Стоянка перед торговым центром была окружена пикапами, битком набитыми мужчинами в охотничьих куртках и шапочках; вероятно, они представляли интересы Нью-Гэмпшира в противовес интересам „разлучниц“ из Нью-Йорка.
Привлекательная претендентка на пост губернатора тоже, как говорили, была разведенной женой из Нью-Йорка. Тот факт, что она прожила в Нью-Гэмпшире более пятнадцати лет, что здесь выросли ее дети, старательно замалчивался губернатором и его сторонниками, окружившими сейчас стоянку пикапами.
Признаки надвигавшейся трагедии носились в воздухе. На площади слышались насмешки и улюлюканье.
Появилась футбольная команда старшеклассников в спортивной форме, их бутсы звонко шлепали по бетонной мостовой. Сын женщины-кандидата был членом этой команды, он привел игроков на стоянку, дабы показать ныо-гэмпширцам, что и настоящие мужчины отдадут свои голоса его матери.
Охотники в пикапах придерживались другого мнения: голосовать за эту женщину, говорили они, значит голосовать за гомосексуализм, лесбиянство, социализм, алименты, Нью-Йорк и так далее. Чем дольше смотрел Гарп эту передачу, тем больше убеждался — Нью-Гэмпшир готов встать грудью против всей этой скверны.
Гарп, Хелен, Данкен и маленькая Дженни сидели в пансионе в центре Вены и со страхом смотрели на экран телевизора, где вот-вот должно было произойти убийство Дженни Филдз. Недоумевающая хозяйка принесла им кофе и пирожные; никто, кроме Данкена, к еде не притронулся.
И вот настала очередь Дженни Филдз выступить перед собравшимися на площади. Роберта Малдун помогла ей взобраться на грузовик с откинутым бортом и придвинула микрофон. Мать Гарпа казалась совсем маленькой по сравнению с великаншей Робертой, но ее безупречно белая униформа была видна за версту.
