Плыву вслепую. Многое не вижу,
А где-то есть конец всему и дно.
Плыву один. Всѐ ощутимей, ближе
Земля и небо, слитые в одно.
И только слышно,
Там, за поворотом
Торчащих свай, за криками людей,
Склоняясь к воде с мостков дощатых,
Кто-то
Сухой ладонью гладит по воде.
И от запруд повадкой лебединой
Пройдѐт волна, и слышно, как тогда
Обрушится серебряной лавиной
На камни пожелтевшая вода.
И хорошо, что берег так далѐко.
Когда взгляну в ту сторону,
Едва
Его я вижу. Осторожно, боком
Туда приходит стаями плотва.
А зыбь воды приятна и легка мне…
Плотва проходит рукавом реки
И, обойдя сухой камыш и камни,
Идѐт за мост, где курят рыбаки.
Я оглянусь, увижу только тело
Таким, как есть, прозрачным, наяву, –
То самое, которое хотело
Касаться женщин, падать на траву,
Тонуть в воде, лежать в песке у мола…
Но знаю я – настанет день, когда
Мне в первый раз покажется тяжѐлой
Доныне невесомая вода.
55
В тот майский день после чтения стихов я подошѐл к Коле
Майорову, и мы познакомились. Я не утерпел и сказал, что
стихи его гораздо лучше, чем стихи… следовал перечень имѐн.
Но Коля не поддержал меня, перевѐл разговор на другую тему,
мои восторги были ему почему-то неприятны.
Позднее, подружившись, узнав его хорошенько, я понял,
что эта скромность была не наигранной. Коля Майоров не
любил шумихи, охотно читал свои стихи одному, двум, трѐм
товарищам, но не стремился покорять аудиторию. Ему было
чуждо тщеславие. Коля Майоров никогда не сомневался, что он
поэт, но не искал этому подтверждения. Для него была
характерна та спокойная уверенность, которую я встречал у
знакомых мне лѐтчиков.
С осени 1940 года Коля Майоров регулярно посещал
поэтический семинар Павла Григорьевича Антокольского, и мы
часто встречались в стенах Литературного института, читали
друг другу свои стихи.
Стихи Коли не походили на стихи других поэтов. И ритм
самый обычный, и рифмы не в десять слогов, но, слушая Колю
Майорова, я забывал и про рифмы. И про ритм, и про
эпитеты, и про метафоры, и про всѐ то, чему я тогда, по
молодости предавал значение.
Это особое, майоровское, было даже в тех стихах, которые
написаны в пору семинарских занятий в манере учителей,
старших поэтов. Назову для примера хотя бы плотно, крепко
написанное стихотворение «Рембрандт», которое я ещѐ не видел
напечатанным.
Рембрандт
В таверне дым, в кармане не флорина.
Рембрандт ногтями стукает о стол,
Любуясь переливами графина,
Косым лучом, упавшим на подол
Красотки местной. Пиво на исходе.
Матросы просят рома, ну, а ром
Теперь у бургомистров только в моде,
А моряки привыкли пить ведром.
56
Они сидят, нахохлившись, сутулясь,
В своѐм углу и вспоминают вслух
Вакханок с амстердамских улиц,
Пустых жеманниц, безыскусных шлюх.
А старый штурман, отойдя к окошку,
Едва держась, как будто невзначай
Красотке, нѐсшей на подносе чай,
Жмѐт с вожделеньем пухленькую ножку.
Глухой маньяк, желающий не меньше,
Чем этот штурман, в давке, на лету
За полфлорина амстердамских женщин
Ловить, как птиц, порхающих в порту,
Глядит, трезвея, зло на моряка…
Меж тем Рембрандт, взобравшись на подмостки,
Двумя-тремя штрихами с маньяка
Сухим огрызком делает наброски.
Потом идѐт. Теперь проспаться где бы?
Уснув, как грузчик, видит на заре
Матросами заплѐванное небо
И слышит грусть шарманки во дворе.
Художник Брюллов в своѐ время сказал: «Искусство
начинается там, где начинается чуть-чуть». Этого «чуть-чуть» у
Коли Майорова было больше чем достаточно.
Коля Майоров жил удивительно просто и скромно. Он не
щеголял ни ярким галстуком, ни новым костюмом, чурался
всего показного, избегал громких фраз. Он был человеком
огромной жизнерадостности. Умел восхищаться искренне, по-
детски. У многих поэтов радость сквозила в стихах,
посвящѐнных Первому мая, а у Коли Майорова каждый день
было Первое мая!.. И восхищался он только тем, что сам
непосредственно видел, слышал, чувствовал, осязал.
Коля Майоров погиб двадцати трѐх лет. Невозвратимая
потеря! Теперь Коля Майоров посмертно принят в члены Союза
писателей СССР. Долг его друзей отыскать всѐ, что успел
сделать замечательный поэт в свои недолгие годы.
57
Коля Майоров должен по праву войти в нашу поэзию, «как
живой с живыми говоря»!
Даниил Данин
Памяти Николая Майорова
Кто-то сказал о встречах военных лет: «И незабываемое
забывается». Это невесело, но правда. Однако правда и другое:
когда незабываемое вспоминается, оно оживает для нас во всей
первоначальной цельности и неповторимости. Это оттого, что
оно тайно живет в наших душах, не изменяясь с годами:
завершенное, оно уже не может измениться.
Больше двух десятилетий прошло с тех пор, как
университетские друзья Николая Майорова расстались с ним, не
простившись. Они уже никогда с ним не увидятся. Исправить
тут ничего нельзя. Этому сроку предстоит только
увеличиваться. Но законы перспективы, не нарушаемые в
пространстве, к счастью, могут нарушаться во времени.
Отдаляясь, образ Николая Майорова не уменьшается и не
тускнеет. А то, что стирается в памяти, наверное, никогда и не
было существенным.
Я познакомился с Колей Майоровым за три года до
Великой Отечественной войны — в мирную пору, когда
увлеченные литературой студенты Московского университета
объединились в литгруппу. Как всегда и во всех юношеских
литературных объединениях, там, конечно, господствовали
лирики.
Удивительное дело: во все времена повторяется одно и то
же: молодые поэты, ищущие себя и жаждущие понимания,
находят других, себе подобных, таких же ищущих и жаждущих,
по незримому и неслышному пеленгу, который неведом
посторонним.Когда осенью 1938 года в одном из старых
университетских зданий на улице Герцена студенческая
литгруппа собралась на первое регулярное занятие, Коля
Майоров был незаметен в пестрой аудитории. Но почему-то все
58
уже что-то знали друг о друге, и больше всего именно о
Майорове. Будущие биологи и географы, химики и математики,
физики и историки читали свои стихи. И помню, как из разных
углов раздавались уверенные голоса:
— Пусть почитает Майоров, истфак!
Но он смущенно отнекивался — то ли от робости, то ли от
гордыни. Казалось, он примеривается к чужим стихам,
звучащим в аудитории, мысленно сравнивает их со своими,
выбирает — «что прочесть?» Наконец он вылез из-за
студенческого стола, встал где-то сбоку и начал читать.
Крепко стиснутым кулаком он, этот «Майоров, истфак»,
словно бы расчищал живой мысли стихотворения прямую
дорогу через обвалы строф. И к концу того первого вечера стало
очевидно со всей несомненностью: это будет «первая ракетка» в
поэтической команде университета.
Не для традиционного сопоставления скромности и таланта
упомянул я, что Николай Майоров был незаметен в пестрой
толпе участников университетского литобъединения. Просто
захотелось вспомнить, как он выглядел, каким показался в
