На следующий день войско созывается на общее собрание. Никто не подозревает о том, что случилось: наконец, в круг входит сам царь: по македонскому обычаю, говорит он, созвал он войско для суда — открылся злодейский умысел против его жизни. Никомах, Кевалин. Метрон дают свои показания, труп Димна является подтверждением их слов. Затем царь называет глав заговора: Филоте, говорит он, было доставлено первое сообщение о том, что на третий день должно совершиться убийство; приходя по два раза в день в царский дворец, ни в первый, ни во второй день он не сказал ни слова. Затем он показывает письма Пармениона, в которых отец советует своим сыновьям Филоте и Никанору: «Заботьтесь сперва о себе, затем о своих, таким образом мы достигнем своей цели»; он прибавляет, что этот образ мыслей подтверждается целым рядом фактов и выражений и свидетельствует о гнусной измене; уже после убиения царя Филиппа Филота стал на сторону претендента Аминты; его сестра была супругою Аттала, который долго преследовал его самого и его мать Олимпиаду, старался преградить ему доступ к престолу и, наконец, будучи послан вперед с Парменионом в Азию, возмутился. Несмотря на все, он отличал эту фамилию всевозможными знаками милости и доверия; уже в Египте он очень хорошо знал о дерзких и угрожающих выражениях, которые Филота не раз повторял передгетерой Антигоной, но приписывал их его резкому характеру; это сделало Филоту еще более гордым и надменным. Его двусмысленная щедрость, его разнузданная расточительность, его безумная гордость озабочивали даже его отца и заставляли его предостерегать сына и не изобличать себя слишком рано. Уже давно они более не служат верно царю, и битва при Гавгамеле едва не была проиграна благодаря Пармениону; но современи смерти Дария их предательские планы созрели, и, пока он продолжал доверять им во всем, они назначили день для его убийства, наняли убийц и подготовили ниспровержение существующего порядка. С величайшим волнением, так говорится в описании этого события, слушали македоняне своего царя; но появление скованного Филоты трогает их не менее и возбуждает в них жалость; стратиг[11] Аминта начинает говорить против обвиняемого, который с жизнью царя мог у всех них отнять надежду на возвращение на родину. Затем произносит еще болеегорячую речь стратиг Кен, зять Филоты; он уже схватил камень, чтобы начать суд по македонскому обычаю. Царь удерживает его — сначала Филота должен защищаться; сам он покидает собрание, чтобы своим присутствием не препятствовать свободе защиты. Филота отрицает истину обвинений; он указывает на верную службу свою, своего отца и своих братьев; он признает, что умолчал о доносе Кевалина, чтобы не явиться бесполезным и неприятным передатчиком предостережений, как его отец Парменион в Тарсе, когда тот остерегал царя от лекарства акарнанского врача; но ненависть и страх всегда терзают деспота и это-то именно все они и оплакивают. В крайнем возбуждении македоняне решают, что Филота и остальные заговорщики заслуживают смерти; царь откладывает суд до следующего дня.
Еще недостает признания Филоты, которое в то же время должно осветить вину его отца и его соумышленников. Царь созывает тайный совет; большинство требует немедленного исполнения смертного приговора; Гефестион, Кратер и Кен советуют сперва вынудить у него признание; в этом смысле решает большинство голосов; на трех стратигов возлагается поручение присутствовать при пытке. Среди мучений пытки Филота сознается в том, что он и его отец говорили об убиении Александра, что они не решились бы на это при жизни Дария, так как выгоды этого достались бы не на их долю, а на долю персов, что он, Филота, поспешил с исполнением замысла, прежде чем смерть, к которой близок его отец, не отнимет его у общего дела, и что он организовал этот заговор без ведома своего отца. С этими показаниями царь является на следующее утро в собрание войска; приводят Филоту, и македоняне пронзают его своими копьями.
Лучшие источники, Птолемей[12] и Аристовул, которым следует Арриан, тоже подтверждают, что уже в Египте до царя дошли сведения о предательских планах Филоты и что дружба, существовавшая между ним и Филотой, и глубокое уважение, с которым он всегда относился к его отцу Пармениону, не допустили его решиться поверить им. Птолемей говорит, что царь сам выступил с обвинением перед собравшимися воинами, что Филота защищался и что ему главным образом было вменено в вину то, что он умолчал о доносе. О пытке он не упоминает.
Парменион был тоже признан достойным смерти. Исполнить над ним приговор как можно скорее казалось необходимым: он стоял во главе значительной части войск, а при его большом военном авторитете и при тех сокровищах, охрана которых была ему вверена и которые доходили до многих тысяч талантов,[13] он легко мог бы склонить к крайним мерам других; даже если он и не принимал никакого непосредственного участия в изменнических планах сына, то после казни последнего казалось возможным самое худшее. Он стоял в Экбатане, на расстоянии 30 или 40 переходов; чего не могло случиться за это время, если бы он возмутился? При таких обстоятельствах царь не должен был пользоваться своим правом помилования, он не мог решиться приказать арестовать полководца открыто и среди столь легко способных на измену войск. В Экбатану к Ситалку, Мениду и Клеандру был послан принадлежавший к отряду этеров[14] Полидамант с письменным приказом царя без шума устранить прочь Пармениона. На быстрых дромадерах, сопровождаемый двумя арабами, Полидамант на двенадцатую ночь прибыл в Экбатану, фракийский князь и два македонских военачальника немедленно исполнили возложенное на них поручение.
В Проффазии тем временем следствие велось дальше. Димитрий, один из семи телохранителей, был тоже заключен в тюрьму по подозрению в сношениях с Аминтой,[15] его место занял Птолемей, сын Лага. Сыновья тимфейца Андромена были весьма дружны с Филотой, и Полемон, младший из братьев, служивший в одной из ил[16] конницы, услышав об аресте своего гиппарха Филоты, скрылся бегством в порыве охватившего его страха; тем более вероятным казалось участие в заговоре его и его братьев. Аминта, Симмия и Аттал, бывшие все трое стратигами фалангистов, были тоже привлечены к следствию, и особенно Аминта подвергся различным обвинениям. Он защищал себя и своих братьев таким образом, что македоняне вполне оправдали его; тогда он попросил о милости дозволить ему возвратить своего бежавшего брата; царь дозволил это; Аминта уехал в тот же день и привез Полемона обратно. Это и славная смерть, которую Аминта скоро нашел в одном сражении, изгладили в уме царя последние подозрения против братьев, которые впоследствии были отличаемы им всевозможными способами.
Замечательно, что при производстве этого следствия теперь снова выступило на смену дело линкистийца Александра, который четыре года тому назад произвел в Малой Азии покушение на жизнь царя, но по прямому приказу его был тогда только взят под стражу. Действительно ли войско потребовало его казни или нет, но царю могло казаться необходимым предоставить теперь требовавшему этого войску произнести свой приговор над человеком, которого он не подвергал до сих пор заслуженному наказанию по причине того, что наместник Македонии Антипатр был его зятем. Не представляется невероятным и то, что явились новые поводы предать его суду именно теперь; к сожалению, наши источники не дают нам никаких более точных сведений. Но когда Филота признался, что целью заговора было убиение Александра, то первым и уже заранее обдуманным вопросом должно было быть, кто будет после него носить царский венец. Ближайшее право принадлежало Арридею, сыну царя Филиппа, — но, хотя он и находился при войске, никому не могло бы прийти в голову отдать власть в руки человека, который был почти идиотом; еще менее можно было думать о том, чтобы отдать царский венец человеку, не имеющему никаких прав на престол как, например, Пармениону или его сыну, или кому-либо другому из генералов. Линкистиец мог казаться заговорщикам удобным для этого лицом, тем более, что Антипатра, которого, конечно, надо было главным образом иметь в виду, возвышение зятя могло, как это можно было думать, склонить на сторону нового порядка вещей. Быть может, следует упомянуть о том, что Антипатр, узнав о происшествиях в Проффазии и Экбатане, сделал, по-видимому, несколько шагов, непонятных без такого объяснения. Рассказывают, что он завел тайные переговоры с этолянами, которых Александр приказал наказать примерным образом за разрушение преданного ему города Эниад; предосторожность эта не имела в настоящую минуту никаких дальнейших последствий, но не осталась неизвестной царю и, как думали, возбудила в нем такое сильное недоверие, что оно должно было проявиться хотя бы по прошествии многих лет.
