физфака Виктора Болховитинова – поэта, тоже
сотрудничавшего с газетой «Московский университет». Снег
1942 года оказался для Коли последним. Но он мог стать
последним и для меня... Вернувшись с войны, я написал:
Прости меня за то, что я живу,
Что я домой вернулся после боя,
Что я топчу зеленую траву,
А не лежу недвижно под травою.
Необъяснимое ощущение этой невольной вины стало
фоном и движущей силой всей моей послевоенной жизни.
108
Вадим Ружина 47
Из «Революция, любовь, мужество»
(отрывок48)
Рукописи не горят, а уж книги, даже при малых тиражах
издания, неожиданно напоминают о себе. Узнав о моей работе
над статьей о Николае Майорове, едва знакомый человек принес
несколько страничек из давней книги. Благодаря ему и
«нашлись» стихотворения Н. Майорова, которых нет в
сборниках стихов поэта.
…но был,
любил
и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла
и ни любила, —
так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой,
самим собою жертвуя, любя,
он за четыре строчки Пастернака
в полубреду, но мог отдать тебя!
Земля не обернется мавзолеем...
Прости ему: бывают чудаки,
которые умрут, не пожалея,
за правоту прихлынувшей строки…
Конечно, слова о «четырех строчках Пастернака» не
следует понимать буквально, в этом резко заостренном
образном выражении — клятва беззаветной преданности
искусству, что называется, до гробовой доски.
Годы, прошедшие со дня смерти Николая Майорова,
явились лучшей проверкой достоинств его поэзии. Его душевно
47 Ружина Вадим Антонович — литературовед и критик.
48 Ружина В.А. Революция, любовь, мужество. Кишинев: Картя
Молдовеняскэ.–184с.–1976 г. – с.153-157.
109
чистые, честные, всегда напряженно страстные стихи
удивительно точно передают ритм жизни и духовный облик
молодого человека… конца 30-х — начала 40-х годов… Они
покоряют сердца все новых и новых читателей. С
благодарностью вспоминают они поэта, который в своих стихах
— по-юношески угловатых, но вместе с тем подкупающе
искренних, сердечных, — сказал потомкам о судьбе своего
героического поколения:
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет. Не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
...........................................................
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
Никто не забыт, ничто не забыто. Пришла к читателю и
поэзия Николая Майорова.
Вадим РУЖИНА,
кандидат филологических наук, доцент Бельцкого
пединститута.
110
111
112
113
114
Стихи, ранее не опубликованные в сборниках49
ЗАКАТ
Где-то в небе
за Дунаем
У склонившихся Карпат,
Перья желтые роняя,
таял розовый закат.
Ветры спали солнца ради,
тени с гор в равнины шли.
Кто-то долго нежно гладил
грудь истерзанной земли.
И она вздыхала томно
в ослепительный опал:
в небе плыл закат огромный,
Перья желтые ронял.
1937
ЕГО ГЕРОИ
Здесь подлецы и казнокрады,
Свиные рыла и подлог.
Чинуши, ждущие награды,
царя владетельный сапог.
Здесь городничих легионы
Суды негласные вершат.
Здесь мелких тварей миллионы
Вприпрыжку в ведомства спешат.
Секут детей. Считают деньги.
Сбивают цены. Спорят. Лгут,
бород заржавленные веники
уткнув в свой приторный уют.
Здесь держиморды с их замашкой,
49 Ружина В.А. Революция, любовь, мужество. Кишинев: Картя
Молдовеняскэ. 184 с.1976 г.с. 153-157.
115
Здесь даже вор бывает прав.
Здесь сам Ноздрев играет в шашки
и шашки пичкает в рукав…
… И сколько их,
пустых святош,
среди отъявленных уродов,
один с другим, как капля, схож.
1938
НОЧЬ
То все знакомо и понятно.
Скрипнет дверь. Затем забрешут псы…
И от рам неровной тенью
пятна
упадут бесшумно на часы.
Стрелки медлят. Дразнят — не иначе,
и считают время — не проспи.
Так пересчитывает сдачу
скупой и недоверчивый кассир.
Но тебе вставать еще не скоро
и, наверно, слушать надоест,
как, не находя удобных мест,
чьи-то тени бродят коридором.
1938
АВГУСТ
Ты для меня и музыка, и сон,
Последний снег, осенняя прохлада,
И всплеск последний града,
И ночь, что подступает под балкон
Великолепьем августовским сада.
Я весь в тебе. Давай поговорим,
Пока мы здесь вдвоем, неотделимы.
Как дышим мы дыханием одним
116
И не живем, а медленно горим
И даже уловляем запах дыма.
Так навсегда меж нами повелось:
Считать обидой легкое участье,
Над чувствами не ставить выше власти,
С ума сходить от бронзовых волос
И шепотом рассказывать о счастье.
Будь для меня постылою простудой,
Будь горною тропою до небес.
Я не спрошу — зачем ты и откуда?
Будь для меня одним великим чудом
Из тех семи прославленных чудес!
Будь для меня и небом, и землей,
Пошли на смерть, корми тяжелым хлебом!
Я всем плачу тебе: собой,
Словами лучшими и славой ветровой
За эти руки, пахнущие небом!
ДЕТСТВО
Я был влюбленным в лес и в воду,
В простую радость, в игры во дворе.
Курил табак. Крал тайно из комода
Отцовский карабин, хранимый в кобуре.
Друзья мои, — владельцы птичьих клеток, —
Невинных снов, диковинных гвоздей, —
В часы нужды курили листья с веток,
Дрались у игрищ, крали голубей.
На все был спрос, к любой покупке повод.
Превыше всех коллекций старины
Ценились карабин и книжка «Овод»,
Для них, казалось, не было цены.
Мир был предельно прост и ясен.
117
И за пригоршню пятаков
Мы покупали мыслимое счастье,
Закованное в тяжести подков.
***
…Он для тебя украсит стены
