Положение Екатерины Медичи являлось чрезвычайно нестабильным. С 1560 года она симпатизировала то гугенотам, то протестантам, раздиравшим страну на части. До сих пор ей удавалось избегать ошибок. Но будет ли так всегда?
После долгих раздумий Екатерина приняла решение. Если существовал такой человек, который хотел обойти королевскую власть, нарушал во Франции мир и спокойствие, то следовало сделать так, чтобы он бесследно исчез. Речь шла о главе гугенотов, адмирале Колиньи. Он выступал против приказов короля, а значит, должен был, по крайней мере, лишиться королевской милости, а может быть, даже подвергнуться аресту и суду. Однако нерешительный Карл IX никогда не пошел бы на это в открытую, тем более что поступить с адмиралом таким образом – значило вызвать новое восстание гугенотов.
Колиньи должен исчезнуть, но без королевского участия, без законного порядка. Королева разработала тайный план без ведома своего сына-короля. Но другого пути не существовало, ибо дать мир могло только устранение адмирала, и, кроме того, он мешал королеве оставаться у власти.
Это дело было очень тонкое. По случаю бракосочетания короля Наваррского с Маргаритой Валуа в Париже собралась вся гугенотская знать. Притом под началом самого Колиньи находилось 7–8 тысяч солдат. Екатерина решила устранить адмирала при помощи Гизов, твердивших с 1563 года о своем намерении покарать Колиньи за убийство Франсуа де Гиза. Вдова Франсуа де Гиза предоставила в распоряжение королевы-матери наемного убийцу по имени Моревер, а престарелый воспитатель Генриха де Гиза отдал заговорщикам свой дом на улице Фоссе-Сен-Жермен (здесь Колиньи всегда останавливался, когда приезжал в Лувр).
Осуществить план решили в пятницу 22 августа, утром, после того как окончится заседание Совета, который должен был пройти в Лувре. Непременным условием являлось отсутствие Карла IX, но это легко устроить: короля задержит месса в часовне Отель де Бурбон.
И это покушение, настолько тщательно подготовленное, провалилось самым ничтожным образом. Моревер выстрелил, однако дал промашку: Колиньи повернулся, то ли чтобы сплюнуть, то ли чтобы поправить башмак. Одна пуля неудачливого убийцы попала в левую руку, вторая – в палец на правой руке. Адмирал понял, что заказчиками покушения являлись Екатерина Медичи и Гизы. Гневу Карла IX, который находился во дворе Лувра за игрой в теннис, не было предела. «Я никогда не смогу отдохнуть! – воскликнул он. – Все время возникают новые проблемы!» Он швырнул на землю свою ракетку и вернулся в Лувр.
Испуганная королева также поспешила скрыться в одной из комнат дворца вместе с герцогом Анжуйским, чтобы решить, как обмануть короля, который жаждал свершить правосудие. Как выпутаться из такого крайне тяжелого положения? Что делать, когда в Париже собралось не менее 10 тысяч гугенотов вместе с их вождями? Дело грозило обернуться новой гражданской войной.
Наконец в уме этой страстной и отчаявшейся женщины мелькнула мысль о всеобщем избиении гугенотов. Тем более что на ужине в Лувре один из гасконских гугенотов, Пардайан, заявил Екатерине в лицо, что у адмирала состоялось совещание, на котором решили убить и саму королеву, и всех ее сыновей. Вероятно, что именно так и было, и если бы после неудачного покушения на адмирала королева упустила пару дней, то с ней сделали бы то, что она сделала с другими.
Екатерина вместе с герцогом Анжуйским отправилась к Карлу и заявила, что спасти их может лишь убийство гугенотов. Король всячески отказывался и упорствовал. Екатерина грозилась покинуть королевство, а Карл продолжал твердить о королевской чести. Наконец Екатерина сделала вид, будто поняла: король боится принять твердое решение. Это было самое больное место Карла IX. Его гнев был страшен. Под сводами Лувра прозвучали его слова: «Вы хотите этого. Хорошо! Пусть их всех убьют! Пусть их всех убьют!»
Так, сказав свое «да», король покинул зал заседаний Совета, а заседание продолжилось. Совет вполне хладнокровно занимался тем, что составлял список жертв: Колиньи, Телиньи и так далее. Королева лично добавила пять или шесть имен. Происходящее напоминало полицейскую акцию. Затем перешли к кандидатурам палачей. Решили, что Генрих де Гиз с его братом, герцогом д’Омалем Ангулемским, пойдут к адмиралу. Поддержать общественный порядок поручили Клоду Марселю, но упустили из виду, что Марсель, по сути, являлся фанатиком и сторонником крайних мер. Если уж велели убивать главарей, то зачем оставлять в живых какую-то мелочь? Он отдал приказ своим солдатам: убивать всех гугенотов без разбора. Ведь король сам сказал: «Пусть их всех убьют!» Марсель, как человек действия, самостоятельно решил довести начатое до конца. Именно он виновен в том, что экстренные меры, принятые напуганной королевой, превратились в самый настоящий кошмар.
И вот в день Святого апостола Варфоломея раздались быстрые звуки набата с церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа, что располагается непосредственно напротив Лувра. Сигнал к началу трагического действа был подан. Немедленно на звук этого колокола откликнулись колокола всех парижских церквей, таким образом призывая к всеобщей беспощадной резне, вошедшей во все учебники истории под названием «Варфоломеевская ночь». Лувр был ее безмолвным свидетелем.
После трагедии, произошедшей 24 августа 1572 года, изменилось отношение подданных к своему королю. Монарху следовало подчиняться, а если и воевали, то не с ним, а с его вероломными советниками. Теперь напрочь исчезло то мистическое почитание и уважение, которым был окружен король. Для протестантов теперь королевская лилия опозорена; остались лишь единственные лилии, достойные уважения, – те, что украшают незапятнанное поле Евангелия.
Как известно, лицо королевского двора определяется личностью его хозяина, а потому Генрих III заслуживает особенно пристального внимания, поскольку иначе невозможно будет понять дух Лувра XVI столетия.
По описанию современников, Генрих III отличался высоким ростом. У него были длинные изящные ноги, не слишком широкие плечи и узкая грудная клетка. Если его дед, Франциск I, создавал впечатление спокойной и уверенной в себе силы, то при взгляде на Генриха III оставалось ощущение изящества и грациозности.
Этот человек отроду не был предназначен для физических упражнений и истинно мужских забав на свежем воздухе. Он предпочитал оставаться в стенах Лувра, однако никогда не отказывался от охоты и прекрасно держался на лошади. Просто Генрих по натуре являлся человеком думающим. В этом он был похож на Карла V, в этом его отличие от всех остальных французских монархов.
Голова короля была удлиненной формы, лицо овальное, с прямым носом, темными глубокими глазами, тонкими губами и еле заметной тонкой ниточкой усов над верхней губой. Под нижней губой темное пятно особенно усиливало выражение глубокой задумчивости, которое так заметно на поздних портретах монарха.
Генрих III был изыскан, и от него поистине веяло благородством. Известен карандашный рисунок Жана Декура, а также медальон, созданный в 1575 году Жерменом Пилоном, которые наиболее точно передают внешний вид Его Величества. Известно и свидетельство одного итальянского дожа, который при виде французского короля в Венеции произнес: «Его Величество скорее сухощав и очень высокого роста, у него голова больше испанца, нежели француза, и бледная кожа». Этот высокий рост достался Генриху III в наследство от отца. Еще один венецианец, Липпомано, в своих записках отмечал: Генрих III «скорее высокого роста, нежели среднего, сложения скорее худощавого, нежели пропорционального. У него длинная фигура, нижняя губа и подбородок немного тяжеловаты, как и у его матери, у него красивые и мягкие глаза, широкий лоб, наконец, весь он очень изящен, у него благородная и грациозная осанка». Брантом говорит, что руки короля были столь же красивы, как и у его матери, Екатерины Медичи.
В 1580-х годах монарх заметно состарился, поскольку обладал слабым здоровьем, и, кроме того, его всю жизнь так и одолевали различные неприятности. Приули отмечал в это время: «…король неважно выглядит после путешествия в Лион. Мне кажется, что он похудел и побледнел». Прошло четыре года после этого, и один из врагов короля в таком же роде сообщал герцогу Шарлю Эммануэлю: «Королю 36 лет или около того, но то ли из-за переживаний и затруднений в делах он преждевременно и почти полностью поседел, так что кажется гораздо старше своего возраста».
