– всегда со мною. А в Небесах ведь очень хорошо!» – с улыбкой иногда восклицает Панкратий.
– Как же ты знаешь это? – спросил я его однажды.
– Прости меня, – отвечал он, – на подобный вопрос я бы не должен тебе отвечать откровенно; но мне жаль тебя в твоих сердечных страданиях, и я хочу доставить тебе хоть малое утешение моим рассказом.
Ты видал, как я временем мучаюсь; ох, недаром я вьюсь змеей на моей койке; мне бывает больно, больно тяжело – невыносимо!
Зато что бывает со мною после – это знает вот оно только, – таинственно заметил Панкратий, приложив руку к сердцу. – Ты помнишь, как я однажды, не вынося боли, метался на моей постельке, и даже что-то похожее на ропот вырвалось из моих поганых уст.
Но боль притихла, я успокоился, вы разошлись от меня по своим кельям, и я, уложив мою ногу, сладко задремал. Не помню, долго ли я спал или дремал, только мне виделось, и Бог весть к чему…
Я и теперь, как только вспомню про то видение, чувствую на сердце неизъяснимое, райское удовольствие, и рад бы вечно болеть, только бы повторилось еще хоть раз в моей жизни незабвенное для меня видение. Так мне было хорошо тогда!
– Что же ты видел? – спросил я отца Панкратия.
– Помню, – отвечает он, – когда я задремал, подходит ко мне удивительной, ангельской красоты отрок и спрашивает:
– Тебе больно, отец Панкратий?
– Теперь ничего, – отвечал я, – слава Богу!
– Терпи, – продолжал отрок, – ты скоро будешь свободен, потому что тебя купил Господин, и очень, очень дорого…
– Как, я опять куплен? – возразил я.
– Да, куплен, – отвечал с улыбкой отрок. – За тебя дорого заплачено, и Господин твой требует тебя к Себе. Не хочешь ли пойти со мной? – спросил он.
Я согласился. Мы шли по каким-то слишком опасным местам; дикие, огромные псы готовы были растерзать меня, злобно кидаясь на меня, но одно слово отрока – и они вихрем неслись от нас. Наконец, мы вышли на пространное, чистое и светлое поле, которому не было, кажется, и конца.
– Теперь ты в безопасности, – сказал мне отрок. – Иди к Господину, Который вон, видишь, сидит вдали.
Я посмотрел и, действительно, увидел трех человек, рядом сидевших. Удивляясь красоте места, радостно пошел я вперед; неизвестные мне люди в чудном одеянии встречали и обнимали меня; даже множество прекрасных девиц в белом царственном убранстве видел я: они скромно приветствовали меня и молча указывали на даль, где сидели три незнакомца.
Когда я приблизился к сидевшим, двое из них встали и отошли в сторону; третий, казалось, ожидал меня. В тихой радости и в каком-то умилительном трепете я приблизился к Незнакомцу.
– Нравится ли тебе здесь? – кротко спросил меня Незнакомец. Я взглянул на лицо Его: оно было светло; царственное величие отличало моего нового Господина от людей обыкновенных.
Молча упал я в ноги к Нему и с чувством поцеловал их; на ногах Его были насквозь пробиты раны. После того я почтительно сложил на груди моей руки, прося позволения прижать к моим грешным устам и десницу Его.
Не говоря ни слова, Он подал ее мне.
И на руках Его были также глубокие раны. Несколько раз облобызал я десницу Незнакомца и в тихой, невыразимой радости смотрел на Него. Черты моего нового Господина были удивительно хороши; они дышали кротостью и состраданием; улыбка любви и привета была на устах Его; взор выражал невозмутимое спокойствие сердца Его.
– Я откупил тебя у госпожи твоей, и ты теперь навсегда уже Мой, – начал говорить мне Незнакомец. – Мне жаль было видеть твои страдания; твой детский вопль доходил до Меня, когда ты жаловался Мне на госпожу твою, томившую тебя холодом и голодом; и вот ты теперь свободен навсегда. За твои страдания Я вот что готовлю тебе.
Дивный Незнакомец указал мне на отделение: там было очень светло; красивые сады, в полном своем расцвете, рисовались там, и великолепный дом блестел под их эдемской сенью.
– Это твое, – продолжал Незнакомец, – только не совсем еще готово, потерпи. Когда наступит пора твоего вечного покоя, Я возьму тебя к Себе; между тем побудь здесь, посмотри на красоты места твоего и терпи до времени: претерпевый до конца – тот спасен будет!
– Господи! – воскликнул я вне себя от радости, – я не стою такой милости!
При этих словах я бросился Ему в ноги, облобызал их; но когда поднялся, предо мною никого и ничего не было.
Я пробудился.
Стук в доску на утреню раздался по нашей обители, и я встал тихонько с постели на молитву. Мне было очень легко, а что я чувствовал, что было у меня на сердце – это моя тайна. Тысячи лет страданий отдал бы я за повторение подобного видения. Так оно было хорошо! (Из «Писем святогорца»).
Дьяченко Григорий, прот. Из области таинственного. – М., 1900.
Еще в раю змей, в ответ на сомнения Евы, а не грозит ли им смерть за преслушание, уверял ее: «Нет, не умрете» (Быт. 3, 4). Поверив отцу лжи, Адам и Ева сделали все человечество смертным. Войдя в мир, всеядная смерть косит всех без разбора: богатых и бедных, знаменитых и неизвестных, правителей и их слуг, здоровых и немощных. Смерть уравнивает всех. Великий покоритель народов Наполеон Бонапарт в 1821 году в откровенном разговоре с графом де Монтхолону сказал: «Я умру, и мое тело возвратится в землю и станет пищей червей. Такова судьба того, кого наименовали Великим Наполеоном! Как глубока пропасть между моим ничтожеством и вечным Царством Христа!» Другой великий покоритель народов – Александр Македонский, – когда умирал, попросил, чтобы при погребении одна его рука осталась вне гроба, во свидетельство того, что он ничего не достиг в этой жизни. Перед смертью в сознании человека встает вся его жизнь, и он вдруг осознает, что все его земные «завоевания» ничтожны пред лицом бессмертия.
Но не так страшна сама смерть, как ее последствия; за вратами смерти открывается вечность, в которой есть два пути: светлый, возводящий нас к блаженному пребыванию с Богом, щедро разделяющему с нами Свою безграничную любовь, и иной, низводящий во мрак мучительной участи ненавистника Божия диавола и слуг его. В сей жизни мы строим свое будущее, приготавливаем себе место в вечности, вершим свою судьбу. «Смерть грешников люта», – говорит пророк Давид. Славный в сем мире безбожный Вольтер, чье «перо было сильнее меча», покоритель умов, просветитель Европы, раскрепоститель морали, умирал от удара, медленно и мучительно.
