Когда Женечка не загружал ее работой, Ира вспоминала о нем, если ей хотелось по-настоящему расслабиться. Она не отдавала себе отчета, что месяцами вообще не помнит о его существовании, а когда вспоминает, то сразу звонит и после второго гудка Женечка всегда берет трубку, и телефон не бывает никогда занят, или выключен, или вне зоны действия. Ее никогда не удивляло, что Женечка, активно разъезжающий по Миру, в то время, когда она о нем вспоминает, всегда оказывается в Сочи и даже будто ждет ее звонка. Обо всем об этом она никогда не задумывалась — она этого просто не замечала.
Как и всегда Женечка встретил у подъезда. Расплатившись с водителем, он помог Ире выйти из машины и, нежно взяв за руку, повел к себе.
Ира никогда не заходила к нему на кухню. Это находилось под негласным запретом. Гостиная, спальня, даже кабинет и библиотека — пожалуйста, но кухня — нет. Вообще, организацией Женечкиного быта, по его словам, ведала Анастасия Максимовна — домработница, однако Ира ее никогда не видела. Но Анастасия Максимовна — это будни. В особых случаях хозяин всегда готовил сам, притом равных ему не было.
Ира сидела на роскошном диване в изысканно, тонко, едва ощутимо благоухающей гостиной, наполненной негромкими звуками чего-то из ультрасовременного джаза. Женечка появился с плотно уставленным подносом. Он сервировал стол и сел рядом с Ирой, глядя в ее глаза с легкой загадочной улыбкой Джоконды.
— Рассказывай, — мягко, таинственно, и в то же время жестко и настойчиво произнес он. Ира почувствовала, что испугалась:
— Что?
— Ира, с тобой что-то случилось, — он мягко положил руку на ее плечо. Интонация была утвердительной.
— Жень! Неужели ты думаешь, что я приехала поплакаться тебе в жилетку?
— Нет. Я так не думаю. Ты позвонила мне, когда сумела абстрагироваться от того, что случилось.
— И откуда ты все знаешь? — попыталась отшутиться Ира.
— Я тебя чувствую, — Женечка все так же улыбался.
— Ты меня пугаешь…
— Не бойся. Лучше рассказывай.
— Мне кажется — ты и так все знаешь… — Ира сказала это без какого-либо умысла просто для поддержания беседы, ничего не имея в виду и ни на что не намекая. Ее била мелкая дрожь.
— Знаю, — гипнотически медленно подтвердил Женечка.
Ира молчала, впав в оцепенение без чувств, без мыслей. Ее всегда поражала проницательность Женечки, но сейчас, по ее ощущениям, происходило нечто из ряда вон выходящее.
— Ира, у меня очень тепло — разденься.
— Что? — Ира пришла, а точнее «впрыгнула» в себя.
— У меня очень тепло — разденься, — повторил он.
— В смысле?
— В смысле, сними с себя всю одежду.
Ира смутилась. Дрожь стала крупной.
— И-ра… — очень жестко произнес Женечка.
За всей его видимой мягкостью, бархатностью, приторностью скрывалась железная, стальная непреклонность. Он выжидающе смотрел на Иру. Она поднялась и стала медленно раздеваться, вся дрожа от термоядерной смеси страха, неловкости, возбуждения и смущения.
— Кидай на пол. Я уберу, — сказал он, когда ей, в конце концов, удалось стянуть с себя свитер. Свитер выскользнул из ее рук и упал.
— Дальше… — исключая возражения, произнес Женечка.
Он в упор жестко смотрел на Иру, от чего смесь ужаса и смущения становилась нестерпимой. На теле остались только трусики и лифчик — остальная одежда валялась на полу.
— Снимай, снимай… — Женечка поднялся и отвернулся, направившись к стоявшему в углу креслу.
Ире показалось, что он сжалился над ней, но, как только ее руки коснулись застежки бюстгальтера, его безжалостный взгляд вновь впился в нее. Он так и смотрел, одновременно пододвигая кресло.
— Садись.
Пока Женечка аккуратно складывал ее одежду, Ира вжалась глубже в кресло, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди прикрывшись. Они давно знали друг друга, их связывала крепкая дружба, они плодотворно сотрудничали и, будучи очень близкими духовно, не раз оказывались и в одной постели, но то, что происходило сейчас, напрочь выбило Иру из колеи.
Женечка сел напротив и снова пристально уставился на нее.
— Тебе холодно? — его голос убивал своей беспощадностью.
— Нет, — еле слышно проговорила Ира.
— Сядь на самый краешек, — она повиновалась. — Откинься на спинку. Руки на подлокотники, — Ира замешкалась. Женечкин взгляд стал еще жестче. Она медленно развела руки и положила, как сказано. — Раздвинь ноги… шире…
Женечка невыносимо беспощадно разглядывал Ирино тело во всех подробностях. В глазах потемнело, но окончательно потерять сознание он ей не дал, поймав последнюю его искорку, вставши позади и положив руки ей на голову.
— А теперь — рассказывай. Рассказывай все, что видела, слышала, чувствовала, переживала, и все, что делала и наяву, и во сне, начиная с отключения света и заканчивая звонком мне. Все в мельчайших подробностях.
Пока Ира рассказывала, он нежно перебирал ее волосы.
— … и позвонила тебе.
После этой фразы Ира, не успев понять «как», оказалась на диване.
Реальность начала вновь обретать привычные черты. Ира обнаружила себя сначала у Женечки на руках, потом в горячей ванне с целой горой пены. Женечка сидел на краешке и рассказывал ей детские, но при этом очень смешные анекдоты. Затем он смыл с нее остатки пены, завернул в огромное белоснежное мягкое пушистое полотенце и отнес в комнату.
— Ну? Полегчало? — тепло спросил Женечка.
— Да.
— Прости, что пришлось малость поизмываться над тобой, — Женечка добродушно усмехнулся. — А признайся честно — ведь понравилось?
— Честно?
— Конечно, честно!
— Понравилось, — процедила Ира сквозь зубы, опустив глаза.
— Может, как-нибудь, повторим?
— А может, не надо?
Женечка расхохотался и чмокнул ее в щеку.
— Не бойся. В следующий раз я постараюсь быть помягче.
Женечка приторно улыбнулся и внезапно перешел на серьезный тон.
— А теперь выслушай меня внимательно и поверь на слово. Я ждал, что с тобой случится что-то подобное. Я, правда, думал, что ты сразу появишься у меня, но…
— Жень, я не понимаю…
— А разве я просил понять? Я сказал: выслушай и поверь на слово. Итак, ты теперь знаешь все, что тебе нужно знать для начала. Ты не помнишь, не понимаешь, но знаешь. Если б ты сразу пришла ко мне, я не избавил бы тебя от страданий. Видишь ли, когда ты в курсе, что происходящие с тобой далеко не самые приятные процессы не плод каких-то нарушений, а закономерная необходимая неизбежность, уже легче. Готовься! Дальше будет еще и хуже, и мучительней, и страшней. Наберись терпения и сил, так как выход только один: просто пережить. Ты, правда, решила, что отыскала другой выход — закрыться повседневностью.
— Ничем я не закрывалась, — вставила Ира.
— Разве? Явилась ты ко мне во вполне умиротворенном состоянии.
— Меня отпустило после Лешкиного звонка.
Женечка как-то странно усмехнулся.
— Понятно… и все же, хочу обратить твое внимание на то, что закрываться повседневностью — это не выход. Это лишь обеспечение себе передышки. Кстати, можешь этим пользоваться, если совсем худо будет. Но не увлекайся.
— Женечка, а ты можешь хоть намекнуть мне, что такое эдакое я знаю, но не помню?
— Нет, не могу. Во-первых, потому что ты сама должна вспомнить, а во-вторых, если я тебе сейчас стану это рассказывать, то… В общем, если ты воспримешь сие с точки зрения обычного человека, то непременно вызовешь мне «скорую помощь» из психушки. Ну а если даже и воспримешь как должное, то, возможно, тебе самой «скорая» понадобится. Так что всему свое время. Главное — это смирение, а смирение — это отказ от бесплодной борьбы с обстоятельствами в пользу овладения собой. Проблемы не коснуться твоей жизни во миру, а это труднее. Когда что-то не так в обычной жизни, у тебя есть сочувствие, понимание и поддержка родных и близких. А вот когда тебе во всем, по меркам окружающих, сопутствует успех и удача, и тебе, по их мнению, и пожаловаться не на что — это гораздо тяжелее. В общем, я тебе сочувствую. Но не отчаивайся — всякий ношу по плечу берет.
Ира хотела что-то спросить, но Женечка остановил ее жестом.
— Запомни главное: СМИРИСЬ. Смирись, но не покоряйся. Смирение и покорность — разные вещи. Покорность — это подчинение обстоятельствам, потакание и следование им. Смирение — это отсутствие попыток каким-либо образом изменять обстоятельства, влиять на них. Не пытайся изменять обстоятельства, какими бы они ни были, в какой бы реальности ни происходили. И учти: отгораживаться чем бы то ни было — это не смирение, не владение собой. Это смесь тупой покорности с попыткой бесплодной борьбы с обстоятельствами. И жалеть себя, упиваться своими страданиями — это тоже не смирение, не владение собой. Это тоже смесь тупой покорности с попыткой бесплодной борьбы с обстоятельствами. А теперь давай займемся твоим сном.
