Парацельс считал, что в человеке есть скрытая сила, с помощью которой он может воздействовать на все, и эта сила нисходит со звезд, но только маги способны пользоваться ею. Экстрасенс сродни магу, и точно так же как и тот, ореолом своей личности, он меняет вокруг себя пространство, влияя на живую и неживую природу, независимо от того, действует он сам или использует потусторонние силы. А мощь его воздействия может на глазах преобразовать окружающую нас среду и зачастую необратимо изменить судьбы людей.
О парапсихологическом воздействии одного человека на другого все вы и так слышали немало, кое-что я описал в этой книге, поэтому в данной главе я разберу лишь некоторые примеры подобных воздействий на различные группы живой и неживой природы, не касаясь собственно людей.
То, что человек взаимодействует с растениями на уровне сознания и даже подсознания, — известно давно. Это может проверить всякий из вас самостоятельно, общаясь с комнатными цветами. Как это сделать — я расскажу ниже в соответствующей главе. Здесь же я хотел привести пример того, как однажды на моих глазах это сделал парапсихолог и известный мастер маха-крия-йоги Евгений Слогодский, в соавторстве с которым я в свое время написал книгу «Йога дважды рожденных».
Так вот, как-то раз, спасаясь от зачумленного городского воздуха, я принял приглашение Евгения и оказался у него в загородном доме, расположенном близ соснового бора. Был пасмурный, но теплый денек, мы жарили мясо на решетке, вдыхали целебный хвойный воздух и болтали ни о чем. Его жена, приветливая и спокойная женщина, принесла нам к столу большую чашу с малиной, среди которой пузырилось и несколько ягод крыжовника.
— Поди-ка набери нам крыжовника еще, дорогуша, — обратился к ней Евгений, отодвигая чашку в сторону. — Ты же знаешь, я не люблю малину.
«Дорогуша» развела руки:
— Где же я возьму тебе крыжовника, Женюша? Засох куст-то!
— Как засох? — воскликнул Евгений, темнея лицом.
— Откуда я знаю? А чего ты на меня уставился? Поливала я его наравне с малиной, еще больше даже…
Евгений вдруг вскочил со скамьи и бросился к березовой поленнице, сложенной под навесом пристройки. Там он схватил топор и побежал к чахлому кусту крыжовника, росшего у самой изгороди рядом с зарослями пышной малины.
— Я тебя сейчас срублю, гад ты этакий, новый вместо тебя посажу! — размахивая топором, кричал Евгений.
Его жена со скоростью борзой рванула Евгению наперерез и грудью успела встретить его уже перед самым кустом крыжовника, обреченного на безжалостное порубание.
— Срублю, гад, срублю, ничтожество! Где твои ягоды, где, я тебя, божья срань, спрашиваю? — свирепо орал Евгений, с упорством прорываясь к цели и размахивая топором. Жена едва справлялась с ним.
— Успокойся, Женя! Не руби ты его, несчастного, пожалей! Даст он еще ягодок, даст, никуда не денется…
— Когда даст-то?
— Да на следующий год и даст. Дашь еще, кустик, ягодок, а? — оборачивалась то и дело женщина к кусту и вопрошала его словно живого собеседника. — Видишь, Женя, говорит, даст, не трогай его!
Евгений остановился, вроде как в раздумье. Он хмуро посматривал на куст, держа топор в правой руке и водя по его лезвию другой.
— Так дашь ягоду или нет, я тебя спрашиваю? — рявкнул в конце концов он на куст.
— Говорит же, даст! — отвечала за крыжовник его жена, потихоньку отодвигая разбушевавшегося супруга подальше от бедного растения.
Евгений неохотно бросил топор и вернулся к столу, где, как ни в чем не бывало, продолжил нашу беседу, будто тут ничего такого и не было.
Я поразился этой его вспышке гнева и последовавшей за ней мгновенной смене настроения, никогда я его таким не видел, но потом подумал, что у всех чувствительных людей эмоции часто зашкаливают через край, и больше не вспоминал об этом инциденте.
На следующий год, примерно в это же время, я снова оказался у риши Евгения. Прошлогодняя сцена с шашлыками и ягодой повторилась опять, только теперь на стол были поставлены две чаши: одна с малиной, другая — с крыжовником. Я вспомнил ту старую историю и оглянулся на куст крыжовника. Вместо чахлого кустика я увидел крепкое цветущее растение, которое было не только шире предыдущего, но и казалось намного выше.
— Новый куст посадил, вместо старого? — спросил я собеседника.
— Нет, старый кустик растет.
— Подожди, но ведь этот куст и высотой раза в полтора больше прежнего, и шире чуть не вдвое…
— Нет-нет, все тот же, просто я его тогда напугал до смерти, вот он и разросся!
Я недоверчиво глянул на Евгения, но тот лишь усмехнулся и с хитринкой глянул на меня из-под широких смоляных бровей.
— Они, эти растения, такие же понятливые, как и мы с тобой, Николай, — сказал он. — Вот я пригрозил ему малехо, он все понял, теперь растет, старается, ягодки дает. Этот прием мне моя бабка еще в детстве показала на яблоньке-дичке, которая у нее в огороде тогда росла. Я с тех пор так же поступаю.
— Выходит, эту сцену с топором вы с женой попросту разыграли?
— Ну да, поставили спектакль, но только не перед тобой, как ты понимаешь, а перед кустиком…
А для вас, дорогие читатели, тренинг на тему, в сфере которой действовал махариши Евгений, я приведу в соответствующей главе о растениях.
Под таким воздействием я имею в виду способность человека, обычно колдуна или экстрасенса, подчинять своей воле другие живые существа. Причем не только млекопитающих, как наиболее развитый вид животного мира, но и птиц, рептилий и даже… насекомых!
В детстве, в хрущевские времена, я жил в двухэтажном деревянном бараке, построенном еще пленными немцами во время войны. Строение это было добротное, все квартиры двухкомнатные, только, как правило, коммунальные и перенаселенные, где в каждой комнате проживали семьи по четыре-пять человек, а иногда и больше, так что обживали даже кухни. Из-за этой скученности и отсутствия бытовых удобств — в доме не было ни ванных комнат, ни горячей воды — параллельным населением дома были полчища тараканов и клопов. И если с тараканами еще как-то можно было мириться, то от клопов житья не было никакого совершенно.
Для борьбы с этой напастью в барак время от времени наезжала дезинфекционная машина, но толку от этого было немного — через какое-то время насекомые появлялись вновь. В основном, это происходило потому, что не все жильцы оказывались на месте во время дезинфекции, поэтому некоторые помещения оставались необработанными, и оттуда насекомые расползались по всему дому снова и снова же размножались с неимоверной скоростью.
И вот как-то раз к нам из Таращей, что под Белой Церковью в Украине, приехала погостить какая-то дальняя родственница моего отца — тетя Ганя (не помню по отчеству) — дебелая смуглянка средних лет со смоляными волосами и завораживающим взглядом карих, с влажной поволокой, глаз. Мать моя отнеслась к ней не слишком приветливо, но против воли отца не пошла и внешне приняла ее вполне гостеприимно. Спать тете Гане определили место на полу, куда постелили матрас.
Ночью клопы, как обычно, принялись сосать нашу кровушку, но семья моя была уже привычна к их позднему ужину, реагировала вяло, но вот тете Гане маленькие кровососы не дали толком поспать и сильно ее покусали — как поется в песне: «Кто на свеженького?». И тогда днем она поймала одного напитого кровью клопика, достав его из-за ковра на стене. Она посадила его в стакан, который поставила перед собой на стол, и долго сидела перед ним, глядя ласково на клопа и что-то бормоча ему вполне дружески. И длилось все это до тех пор, пока тут же за столом ее не сморил сон — досыпала недосланное. Когда же тетя Ганя проснулась, клопика в стакане уже не было — уполз, но зато в наступившую ночь все спали спокойно, никто из насекомых покушать не явился. Не появились клопы и на вторую ночь, и на третью, и вообще исчезли не только из нашей комнаты, но и изо всей квартиры. Не вернулись они и после того, как тетя Ганя благополучно отбыла назад в славный свой край — Украину.
Что интересно, во всем остальном доме клопы так и не переводились, по крайней мере, в течение тех двух лет, пока мы там еще жили до самого переезда в другой дом.
По детской наивности я не расспрашивал тогда отца ни о его украинской родственнице, ни о том, что это все-таки с ее подачи клопы из нашей квартиры вывелись. И мне было уже за двадцать, когда из Таращей пришла телеграмма о смерти тети Гани, которой к тому времени исполнилось не так уж и много — она не дотянула даже до шестидесяти. Отец собрался вылететь в Украину самолетом на похороны, но мать его не пустила, а я случайно услышал их перебранку и понял, что мать боялась, как бы там отца не околдовали.
После этого я расспросил отца об его родственнице, и он рассказал, что приезжала в тот раз в Новосибирск она по вызову местного партийного бонзы для излечения его дочери от лейкемии. До войны этот высокий партиец был в Таращах председателем сельсовета, и отец шапочно его тоже знал. Врачи больной девушке ничем помочь не могли, но у тети Гани она уже через три дня на поправку пошла. А попутно у нас дома она еще и клопов вывела. Этот рассказ оживил мои воспоминания, и я спросил отца:
