— Ты должен верить, — сказал дон Хосе, положив руку мне на плечо. — На прошлой встрече кооператива ты был слишком суров к себе.
— Мне скоро нужно будет уезжать. Ты всегда говоришь, что я должен набраться терпения. Но ты же знаешь, что срок моего пребывания здесь подходит к концу!
Он развернул меня к себе.
— Я никогда тебе этого не говорил, — сказал он, — но основать кооператив мне поручили предки на церемонии людей-птиц. Подобная церемония будет на следующей неделе. Ты присоединишься ко мне?
Я не мог поверить своим ушам:
— Ты имеешь в виду психонавигаторов?
Он мягко улыбнулся.
— Да. Теперь у тебя будет возможность собственными глазами увидеть психонавигацию. Но учти, — сказал он, подняв палец вверх, — я беру тебя с собой не просто, чтобы удовлетворить твое любопытство. Произойдет что-то очень важное.
Речь дона Хосе становилась громче и убедительней по мере того, как наша машина двигалась по направлению к андской деревне, расположенной более чем двух часах езды от Сининкэй.
— Вера подобна известковому раствору, удерживающему стену. Тебе не нужно принимать мою религию, чтобы понять это. Ритуалы мало что значат, если не помогают открыть сердце. Только это имеет значение. Открой свое сердце. Слушай его и следуй его велениям. Верь в то, что говорит сердце. Без известкового раствора веры развалится даже самая крепкая стена.
Мы выехали еще до рассвета. Я вел джип «Корпуса Мира» по дорогам, которые иногда были обозначены только лошадиным пометом. Град бил по лобовому стеклу. Время от времени в свете фар мы видели индейскую хижину или стаю собак. На одном сиденье с доном Хосе сидели дети. Сзади расположились его жена, жена другого члена кооператива и еще трое детей. Если не считать монолога дона Хосе о вере, мы почти не говорили. На все вопросы о том, как люди могут летать, он отвечал только: «Ты скоро увидишь» и «Все дело в вере».
Было не очень холодно, но воздух был разреженным. Я никогда не был на такой высоте. У меня начала кружиться голова.
— Неужели люди-птицы могут летать, только если будут жить так высоко?
— Высота здесь не при чем. Ты действительно ничего не понимаешь? Речь идет о полете души. Я не могу рассказать об этом. Ты должен сам это пережить. Твое впечатление может отличаться от моего. Помни это, когда будешь наблюдать за обрядом. Люди-птицы летают, чтобы разговаривать с предками. Атауальпа сказал, что через предков говорит сам Виракоча. Такие вещи нельзя понять, их можно только почувствовать. Возможно, ты почувствуешь то же, что и мы. Кто знает?
Когда мы въехали в деревню, по часам рассвет уже наступил, однако вокруг все еще было темно. Град перешел в холодный дождь, туман окутал грязную площадь. Постепенно сквозь туман проступили призрачные очертания хижин.
Дон Хосе указал на одну из хижин. Она стояла недалеко от площади и была несколько больше остальных. Я припарковал джип напротив. Над дверью красной краской был грубо нарисован крест. Когда я выключил двигатель, то понял, что танцоры находятся где-то рядом.
Сначала я услышал медленные удары барабана. Затем — резкие звуки бамбуковых флейт. Я вышел из джипа под дождь…
Они материализовались из тумана. Их огромные крылья хлопали в такт барабанному бою, лица были скрыты под меховыми масками. Люди-птицы, одетые в кожу и перья, вели хоровод. Головы покачивались из стороны в сторону, и над прорезями для глаз нависали морды животных с широко раскрытыми пастями, которые, казалось, застыли в миг неимоверного ужаса.
Люди-птицы танцевали вокруг шеста, выкрашенного под золото и воткнутого в землю. Я сразу понял, что шест символизирует золотой посох, который бог Солнца Инти дал своему сыну Манко Капаку и его жене Маме Окльо. Время от времени один из людей-птиц издавал крик — крик разъяренного орла, и, выйдя из круга, бросался на скрещенные шесты. В последний момент он полностью расправлял крылья, подпрыгивал, плавно перелетал скрещенные шесты, приземлялся на противоположной стороне круга и снова присоединялся к хороводу.
Мне казалось, что я стою рядом с самим Тупа Инкой, и вся эта мистерия происходит в глубокой древности, задолго до того, как нога первого испанца ступила континент. Простая музыка барабана и флейты, танцоры и туман на площади загипнотизировали меня. Я потерял ощущение времени.
Ветер постепенно разогнал туман. Несколько десятков индейцев стояли за пределами круга. Спрятавшись под темными пончо, они завороженно смотрели на танцующих. Когда я посмотрел на часы, то к своему удивлению понял, что прошло больше двух часов. Никто из пляшущих не отдыхал. Их поразительная выносливость и высота прыжков явно превосходили обычные человеческие возможности. Мне казалось, что эти люди в каком-то смысле оставили нас, уйдя куда-то в другие миры.
Потом ритм барабанов замедлился. Крылья танцоров упали. Их тела согнулись. Теперь крылья волочились по земле, издавая громкий шелест, который был слышен в промежутках между ударами барабана. Один за другим они покидали круг и входили в толпу зрителей. К ним подошел мужчина с пончо и бутылками траго — тростникового рома. Пока их заворачивали в пончо, они большими глотками пили из бутылок.
Дон Хосе провел меня в тростниковую хижину, где его семья присоединилась к местным жителям и провела оставшееся время, разделяя праздничную трапезу. Бутыль с траго пустили по кругу. Я чувствовал физическое и эмоциональное истощение.
Я смог поговорить с доном Хосе потом, во время долгого пути назад. Я спросил, получили ли люди, принимавшие участие в этом ритуале, какие-либо послания от предков.
— Да, много посланий. Но только одно — для нашего маленького кооператива. Скоро ты подпишешь большой контракт. Затем тебе придется очень много работать, чтобы выполнить его. Очень, очень много.
Примерно через две недели после обряда людей-птиц меня остановил на улице высокий блондин. Я иногда его видел издали, всегда в компании нескольких эквадорцев. И полагал, что он местный, возможно, сын европейских эмигрантов, но был весьма удивлен, когда он заговорил со мной на английском языке, без всякого испанского акцента.
— Это вы тот гринго, который работает на кирпичном заводе? — спросил он.
— Да, — ответил я.
Мы поздоровались за руки.
— Поздравляю, — сказал он. — То, что вы делаете, достойно восхищения.
Оказалось, что он — лютеранский миссионер из Норвегии. Один из прихожан рассказал о кооперативе. Он пригласил меня на ланч в отеле Креспо. Во время ланча он рассказал о планах постройки школы, обучение в которой будет отличаться от традиционного католического обучения.
— В Куэнке есть несколько хороших католических школ, — подмигнул он мне, — но мы, думаю, сможем предложить достойную альтернативу. Кроме того, она будет непростой с архитектурной точки зрения. Каждое помещение расположится в отдельном восьмиугольном флигеле. Стены — кирпичные. Школа будет единственным сооружением в Куэнке, кирпичи которого будут открыты. Мы не станем штукатурить стены. Это будет настоящий архитектурный шедевр! Вы лучше меня знаете, что это влечет за собой проблему, потому что все кирпичи в радиусе сотен миль изготавливаются примитивным способом. Большая часть таких кирпичей для наших целей не годятся. Они непрочные и некрасивые. Их можно использовать, если оштукатуривать, но для нашей задумки это не подходит. Видите, в чем проблема? Подойдут только лучшие кирпичи, самые прочные и красивые.
У меня очень простое предложение. Мы купим все необходимые кирпичи у кооператива, то есть, возможно, больше, чем вы продали за весь прошлый год, и заплатим втрое больше, чем вы получаете обычно. В свою очередь, вы должны гарантировать, что предоставите нам только самое лучшее. С каждого приходящего грузовика мы выберем только те кирпичи, которые подойдут. Остальные вы должны будете забрать. Делайте с ними, что хотите. Нам они не нужны.
И вы должны разработать график доставки. У нас нет склада. Мы не станем задерживать строительство, ожидая чего-то. Пьяные рабочие, проливные дожди — все это будут ваши проблемы.
Я должен сказать еще кое о чем. Моего инженера зовут Гомес. Вы о нем слышали? Хорошо. Тогда знаете, что он лучший в Куэнке. Он строит самые большие здания в этом городе. Он скептически относится к нашим планам и повторяет, что Куэнка — это не Осло и не Мадрид. Однако пообещал, что если все пройдет успешно, то он задействует мощности вашего кирпичного завода в других проектах.
Когда я вышел из отеля Креспо, меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, я был в восторге. С другой — я сильно волновался. То, что предложил норвежец, было неслыханным: и возможности, которые появлялись перед кооперативом, и предельно жесткие условия, в которых никто из андских заводчиков еще никогда не работал. Я отправился прямо на склад кооператива.
