Это — мегалиты, сооружения из гигантских камней. Представления о них как о примитивных посевных календарях и неуклюжих ловушках для носорогов уже уходят в прошлое, и чем больше мы о них узнаем, тем величественнее становится для нас облик их неведомых создателей.
Их размеры и вес непостижимы, их география планетарна. В Европе территории их распространения это — Норвегия, Швеция, Шотландия, Ирландия, Англия, Франция, Голландия, Дания, Германия, Португалия, Испания, Италия, Греция, Болгария, Кавказ, Крым, Северо-запад России; только на одном Кавказе археологи из Института Археологии АН СССР во время исследований 1967–1976 годов насчитали их больше двух тысяч.[67] В Средиземном море это острова Корсика, Сардиния, Балеары, Мальта, Мальорка. В Азии — Иордания, Турция, Индия, Япония, российские Дальний Восток, Тува и Хакасия. В Африке — Палестина, Алжир, Марокко, пустыня Сахара, Нигерия, Эфиопия, Египет. В Южной Америке — Перу и Боливия, в Северной — США.
Сооружения эти, хоть и отличаются в деталях, но представляют собой несколько основных типов, которых строители одинаково придерживались по всему миру. Это менгиры, ряды установленных вертикально камней, протянувшиеся на большие расстояния; кромлехи — круговые концентрические постройки; дольмены — конструкции, в которых каменные плиты поставлены и уложены в стены и перекрытия наподобие «карточных домиков», только детали в них точно подогнаны друг к другу, что делает их чрезвычайно устойчивыми. И есть просто глыбы, водруженные на собственном центре тяжести так, что они способны качаться от прикосновения пальца, несмотря на свой огромный вес.
Один из дольменов на Кавказе в наше время попытались передвинуть на другое место. Перевезли, используя самые мощные краны, но как ни старались, так и не смогли при сборке состыковать камни друг с другом также плотно, как это было сделано в древности. < Мальцев С. А., 2003 >
Кто же тогда их строил? Для чего? И какой силы должны были быть создатели всех этих построек?
Одиночные качающиеся камни у древних народов определенно связывались с искусством предсказания. У кельтов, древнего народа, населявшего Западную Европу, они назывались «камнями судьбы», «камнями суда», «пророчествующими камнями», «камнями-оракулами»; финикийцы говорили о них как об одушевленных камнях. О том, что с помощью них можно было получать предсказания, писали в своих трудах Фотий (810-890-е гг.), патриарх Константинополя, знаток античной литературы, Дамасций (458–538), греческий философ, Асклепиад (128-56 до н. э.), древнеримский врач. Арнобий (3 — нач. 4 в.), христианский латинский писатель, признавался, что никогда не мог пройти мимо такого «говорящего» камня и не задать ему вопроса, «на который иногда получался ответ ясным и четким тихим голосом».[68] И все предания сходятся на том, что камни эти наделены особой энергией и способны реагировать на воздействие даже мысли человека. Только нужно уметь вызывать их на разговор.
Самые древние датировки мегалитов относятся к четвертому тысячелетию до нашей эры. И хотя шесть тысяч лет сам по себе уже огромный возраст, археологи признаются, что он может быть неточным, так как определяется всего лишь по возрасту кострищ, оставленных около них древним человеком, а костры могли жечь кто угодно и когда угодно. К тому же сами создатели мегалитов, наделявшие их каким-то культовым смыслом, навряд ли стали бы устраивать ужин под сводами своих священных сооружений.
Старинные названия мегалитических построек сами по себе показательны. В Швеции они назывались «могилами с коридорами», в России, Сибири, Перу и Боливии «местами погребения», в Германии «могилами великанов», точно так же — «могилами великанов» — в Испании, Палестине, Алжире, на Сардинии. В Индии это — «могилы Гигантов Даитьев и Ракшасов». Кромлех Стоунхендж в Англии назывался «танец великанов». Одним словом, везде — «погребения» и «могилы», и везде — «великаны».
Никаких останков великанов обычно под ними не находят, но, между тем, наиболее древним и распространенным способом погребения было сожжение, и если именно сожжение было в погребальной практике строителей мегалитов, то названия их могут указывать на то, кем именно были строители. И не зря тогда предания многих народов говорят об эпохах, когда планету населяли исполины — «титаны», «атланты», «даитьи», «асуры». Как говорит о том Книга Бытия (VI, 4), «Великаны жили в те дни на земле».
Еще во времена древних греков, по утверждению историка Диодора Сицилийского (ок. 90–21 до н. э.), жили такие люди огромного роста. И, видимо, как исключение, могут быть иногда находимы некоторые материальные свидетельства их существования. Так, аббат Пегус, живший в XIX веке, в труде «Вулканы Греции» писал: «По соседству с вулканами острова Тера были найдены великаны с огромными черепами, погребенные под колоссальными камнями, сооружение которых, во всяком случае, должно было потребовать титанических сил».[69]
А в разных местах на планете есть камни, в которые вдавлены отпечатки человеческой ноги или руки огромного размера. На Алтае реку Катунь перегораживает огромный кусок скалы, в котором след от руки гиганта впечатан так, словно для него глыба была волейбольным мячом. На острове Цейлон такой камень с отпечатком ноги почитается как след Будды. На плато Велд в южной Африке след ноги, вдавленный на 15 сантиметров в гранитную скалу, в длину равен 1 метру 30 сантиметрам, а в ширину — 76 сантиметрам. В отпечатке этой ножки видны даже застрявшие межу пальцами комки почвы.[70]
След как бы оплавлен и это наводит на мысль о том, что существовал какой-то способ, придающий телу свойства плавиковой кислоты, размягчающей камень. На первый взгляд это невероятно, но есть растения, сок которых растворяет камень. В Тибете такая трава называется ауа дути, животное, поевшее ее, наступив на камень, навсегда оставляет на нем след. А в Южной Америке у индейцев знание такого растения было одним из старинных секретов, который помогал им строить сооружения из камней, идеально подогнанных друг к другу. Камни, обработанные растительным соком, на время приобретали свойства глины, и тогда можно было не только плотно припечатывать их друг к другу, но и делать на соприкасающихся гранях выпуклости и вогнутости, как в современных детских конструкторах, что делало постройки невероятно устойчивыми к землетрясениям.
Нам сейчас, когда мы видим еще не застывший бетон или асфальт, трудно удержаться от искушения запечатлеть в нем на долгие годы отпечаток своей ноги или руки. Наверное, и великанам древности было знакомо это чувство, и тем более они не отказывали себе в таком удовольствии, если умели увековечить свой след даже в граните. < Мальцев С. А., 2003 >
Но вот вопрос — почему все-таки подобные находки являются исключением? Почему утварью великанов и их автографами не засеяны древние пласты Земли, как битыми черепками и наконечниками стрел стоянки наших не слишком крупных предков?
Тут разобраться нам помогут те же величественные камни древних — дольмены, менгиры и кромлехи.
Замечено, что они как бы тяготеют к морю, к береговой линии, и чем ближе к океану, тем больше их размер и древность, словно их создатели, переселяясь вглубь континентов, постепенно мельчали и теряли в силе. А легенды ведут исследователей мегалитов еще дальше — на дно океана. По преданиям кельтов, Британия — «земля Придан»[71] — раньше была намного больше и простиралась далеко в море, но воды поглотили сушу, а вместе с ней и большинство ее жителей. Тогда, если верить преданию и следовать логике размещения мегалитов, на дне морском они могут быть еще больше, чем знаменитый Стоунхендж. И все материальные следы жизни великанов надо искать там же.
Потопы, до-потопные народы-великаны — это главный, основной пласт в мифах большинства древних народов, повествующих о сотворении мира и истории человека. В мифах предки-великаны погибают во время ужасных землетрясений и наводнений, и целые страны становятся дном морским. Немногие спасшиеся дают начало новому роду человеческому и правят как божественные цари.
Но может ли быть такое в природе? И что говорит об этом наука?
А наука вещь интересная. Наука — это сотни тысяч людей, живущих в постоянном поиске. Поэтому науку правильнее было бы определить словом «процесс», чем «знание». Учеными накоплен колоссальный запас фактов и открытий. В то же время, мнение науки — это точка зрения большинства ученых на некий предмет или проблему. Первое — накопление фактов и открытий — можно сравнить с несущимся на всех парах курьерским поездом. А второе — мнение большинства — с огромным, неповоротливым возом, который не только с трудом перемещается по рельсам, но и медленно-медленно разворачивается в сторону новых наблюдений и открытий. Объясняется эта неповоротливость, скорее всего, узкой специализацией большинства ученых, при которой вникнуть, охватить проблему с точек зрения разных областей знания — трудная задача. Чем глобальнее новая истина, тем больший срок требуется для ее принятия. На признание теории относительности Эйнштейна ушло полвека. Теория о вымирании динозавров вследствие столкновения с Землей большого космического тела еще лет десять назад обсуждалась как спорная гипотеза, хотя основывалась на очевидном факте — наличии «иридиевой аномалии», тонкой прослойки космического вещества в земных пластах. Сейчас эта теория уже озвучивается в учебниках и популярных научных изданиях как само собой разумеющаяся истина. Для ее принятия потребовался тоже какой-то срок. И всегда, в любое время мы живем в момент, когда протекает процесс рождения и роста одних теорий, и — старения, смерти других. То, что уже отмирает как заблуждение или переходит как часть в более общую теорию, для нас олицетворяет собой прошлое в мировоззрении науки и всего человечества. То, что еще не успело проложить себе дорогу и пробиться через нагромождение старых концепций, принимает название «новаторских», «безумных», «фантастических» гипотез. В молодости человек склонен к смелому, решительному новаторству, в зрелом возрасте и, особенно, в старости — к консерватизму. Мнение же науки в целом определяют люди почтенного возраста, которые успели обзавестись солидными научными званиями и приобрели авторитет в глазах большинства, но к такому возрасту консерватизм становится частью их мировоззрения и определяет предвзятое отношение ко всему новому. В силу этих психологических причин наука в целом проявляет большую неповоротливость, не успевая усваивать мощный поток новых наблюдений.
