В таком случае вина теософии несколько больше, чем вина христианских учений, раз большинство членов Теософического общества часто меняют свои философские и религиозные взгляды, вступая в нашу Организацию, и все же имеет ли это значение, если они произносят неискренние уверения в почтительности к христианству? Наши законы и цели точно такие же, какие были установлены нами с самого начала; и именно сами рядовые члены Общества допустили, чтобы они оказались очевидно устарелыми. Немного есть людей, всегда готовых пожертвовать своим временем и работой ради труда на благо бедных, и которые трудятся для них, непризнанные и не ждущие благодарности; они выполняют эту работу всякий раз, когда могут, и часто бывают сами слишком бедны для того, чтобы претворить в жизнь свои обширные планы благотворительности, и тем не менее, они охотно занимаются этим.
«Вина Теософического общества заключается в том, – совсем недавно сказал одному из наших издателей весьма знаменитый лондонский хирург, – что я никак не могу обнаружить, чтобы хотя бы один из его членов действительно вел жизнь такую же, как Христос». Похоже, это серьезное обвинение от человека, который не только находится на переднем крае своей профессии и ценится всеми своими пациентами и обществом за свой приятный нрав, а также хорошо известен, как человек, совершивший множество добрых деяний. На это можно дать единственный ответ: жизнь, подобная жизни Христа – есть безупречный идеал для каждого человека, во всех смыслах достойного называться теософом, и если жизнь прожита не так, то только потому, что еще не было ни одного человека достаточно сильного, чтобы ее так прожить. Всего через несколько дней тот же самый упрек был облечен в образную форму некоей прославленной леди-художницей.
«Вы, теософы, недостаточно хорошо для меня», – изрекла она, преисполненная печали. И в ее случае также будет правильно сказать, отдавая должное факту, что она ведет две жизни – одну, являющую собою жизнь бабочки, порхающей в обществе, и вторую – серьезную, которая создает вокруг себя очень мало шума, но преследует значительные цели. Те, кто относится к жизни как к великому призванию, подобно этим двум критикам теософского движения, которых мы только что процитировали, имеют право требовать от такого движения больше, чем просто слов. Они сами спокойно стремятся к жизни, подобной «жизни Христа», и не могут понять большое количество людей, объединяющих свои усилия, чтобы идти к этой жизни, без видимых практических результатов. Еще один критик такого же характера, который имеет все права для критики, будучи прилежным практическим филантропом и милосердным до крайности, сказал о теософах, что их многочисленные разговоры и писания похожи скорее на обращение к простой интеллектуальной роскоши, а не делание непосредственного добра для всего мира.
Вот суть различия между теософами (когда мы пользуемся этим словом в его прямом значении, а не имея в виду членов Общества, которые на самом деле используют организацию как средство узнать больше об истинной религии-мудрости, существующей как нечто жизненно важное и вечное за пределами наших возможностей) и практическими филантропами, религиозными или светскими, и эта разница весьма значительна. И ответ, что, вероятно, ни один из них пока недостаточно аскетичен, чтобы вести жизнь, подобную «жизни Христа», – всего лишь частица правды. Ситуация будет более ясна, если объяснять ее более многословно. Религиозные филантропы имеют свою собственную позицию, которая никоим образом не беспокоит теософа и не вредит ему. Он не совершает добро просто ради добра, а также как способ к своему спасению. Подобное – результат эгоизма и личных особенностей человеческой природы, которая настолько разукрашена, приняв вид величественной религии, что ее ревностные приверженцы немногим лучше идолопоклонников, просящих своих глиняных божков принести им удачу в делах и оплатить долги. Религиозный филантроп, надеющийся обрести спасение посредством хорошей работы, должен всего лишь вспомнить слова избитого, но все же всегда свежего едкого замечания о смене поглощенности земными заботами на другие заботы.
Светский филантроп в действительности в своем сердце – социалист, и не более: он надеется сделать людей счастливыми и хорошими путем улучшения их физического состояния. Тот, кто плохо изучил человеческую природу, способен поверить в эту теорию сразу же. Несомненно, она весьма удобна, поскольку если принята как руководство, то сразу и непосредственно можно браться за работу. «Бедные всегда с вами». Эта причинная обусловленность, которая производит из самой человеческой природы бедность, нищету, боль, деградацию, в то же время производит богатство, удобства, радость, веселье и славу. Пожизненные филантропы, которые приступали к своей работе с веселым юношеским убеждением, что это – возможность «делать добро», хотя по сути просто имели привычку к благотворительности, признавались автору этих строк, что фактически нищету искоренить нельзя. Это жизненно важная часть человеческой природы, и она нужна для некоторых индивидумов, так же как удовольствие для других.
Весьма необычно наблюдать, как практические филантропы в конечном счете, после долгого и горького опыта, приходят к заключению, которое для оккультиста является из основной рабочей гипотезы. Оно заключается в том, что нищета не только терпима, но и удобна для многих, кто ее переносит. Одна благородная женщина, чья жизнь была посвящена спасению испорченных девушек из низших классов, тех, которые, похоже, охотно тянутся к пороку, рассказала, что большинство из этих отверженных невозможно было поднять для обретения явно лучшей участи. И она заявила вполне определенно (и кто-кто, а она могла говорить со всею ответственностью, проведя свою жизнь буквально среди этих девиц и тщательно их изучив), что это происходит не от большой любви к пороку, а от любви к тому состоянию, которое богатые классы называют нищетой. Они предпочитают дикую жизнь босоногого, полуодетого существа, без крыши над головою по ночам и без ежедневной пищи, любым удобствам, которые могли бы быть им предложены. Под словом «удобства» мы не подразумеваем работный дом или исправительное заведение, а удобства тихого, мирного домашнего очага; и мы могли бы привести множество примеров, чтобы показать, что это применимо не только к детям бездомных, которым эта дикость, вероятно, передалась по наследству, но и к детям благородных, образованных и христианских родителей.
Наши огромные города таят в своих трущобах тысячи человеческих существ, история которых представляет собою необъяснимую загадку, совершенно запутанную нравственную картину. Их можно было бы описать более ясно, чтобы эти истории стали понятны многим. Но они известны лишь самым преданным работникам, трудящимся среди бездомных, являющих для них печальную и ужасающую неразрешимую головоломку, и поэтому лучше будет, если мы не станем это обсуждать. Те, у кого нет ключа к науке жизни, вынуждены одолевать эти трудности на свой манер, в противном же случае они погибнут, сокрушенные одною мыслью о них. И эта так называемая социальная проблема, глубокие воды нищеты, смертельное равнодушие облеченных властью и состоянием – вряд ли с подобными вещами встретится какая-нибудь благородная душа, которая не достигла великой идеи эволюции и которая не помышляла о величественной загадке человеческого развития.
Теософ стоит на другой позиции, отличающейся от положения любого из этих людей, поскольку знает о грандиозных масштабах жизни, с которой имеют дело все мистики и писатели-оккультисты, и подобрался слишком близко к великой тайне. Действительно, никто, хотя бы он и мог причислить себя к Братьям Общества, ни за что не смог бы обратиться ни к одному из теософов, пока сам сознательно не начал испытывать в своей же личности эту самую тайну, которая есть непреклонный закон, благодаря чему человек поднимается на несколько уровней от состояния животного к вещей славе Божьей. Быстрота, с которой он это делает – разная для каждой живой души; и несчастные, крепко обнимающие своего первого надсмотрщика, нищету, избраны продвигаться медленно путем монотонного изнуряющего труда, который, может быть, даст им несчетное количество чувственных физических жизней – приятных или болезненных, но всегда любимых, потому что они ощущаемы самыми низшими чувствами. Теософ, стремящийся заняться оккультизмом, собственными руками принимает от Природы некоторые привилегии, поскольку очень хочет этого, и вскоре обнаруживает, что впечатления и опыт осваиваются им с удвоенной скоростью. Тогда он осознаёт, что находится под новым для него и более быстрым законом развития, и он усваивает полученные им уроки.
Однако, осознав это, он делает еще одно открытие. Он понимает, что становится достаточно мудрым человеком, чтобы творить добро, при этом не опасаясь нанести неизмеримый вред. Очень высоко развитый адепт в жизни может решительно браться за трудное дело и благодаря великим силам интуиции узнавать, кого он может освободить от боли, а кого следует оставить в грязи, которая есть для них лучший учитель. Сами же бедные и несчастные скажут любому, кто способен добиться их доверия, какие катастрофические ошибки совершены теми, кто происходит из другого класса и стараются помочь им. Доброта и мягкое обхождение порой пробуждает самые худшие качества в мужчине или женщине, которые вели в известной степени приличную жизнь, когда на них обрушивались горе и отчаяние. Пусть же Милосердный Христос простит нас за такое мнение о человеческих существах, обо всех, кто есть часть нас же самих, согласно закону человеческого братства, которое невозможно разрушить. Но эти слова – правда. Никто из нас не знает той тьмы, что таится в глубинах наших натур, пока какое-нибудь необычное и незнакомое впечатление не поднимет эту сущность к действию. Так происходит и с остальными, кто кажется более несчастным, чем мы сами.
