Правая колонна проходит обыкновенно позади субъекта, чтобы соединиться с левой, с которой она сливается, но бывает много исключений. Леонтина составляет замечательное исключение. Обе колонны стремятся соединиться. Если есть свободное место между магнетизёром и субъектом, правая колонна быстро проходит к левой. Если место недостаточно велико, она безуспешно старается пройти к левой колонне и субъект, дёргаемый в обе стороны, теряет терпение, раздражается и, наконец, предлагает экспериментатору отойти. Когда место освобождается, субъект выставляет вперёд верхнюю часть тела, протягивает раскрытые руки, сжимает кисти и делает руками движение к себе, точно он хочет что-то схватить на пути. У Эдме и Терезы правая колонна тоже проходит впереди них, даже если магнетизёр крепко их держит, руки в руки и колени между колен, как это приходится часто делать, чтобы лучше следить за ощущениями субъектов.
Жань представляет ещё более замечательное исключение. Чувствительность излучается вокруг неё и не сгущается направо во флюидическую колонну, но рассеянная масса приближается к субъекту, постепенно проходит, по передней части тела, слегка касаясь кожи, и удаляется на уровне селезёнки, чтобы соединиться с колонной, которая начинает образовываться с левой стороны, на расстоянии 40–50 сантиметров.
В этот момент у всех наблюдаемых мною субъектов эта флюидическая масса не похожа на человека: это неопределённая масса, туманная колонна, заметно выше и обширнее субъекта. Под действием магнетизирования последнего эта масса уменьшается в объёме, становится блестящее и постепенно принимает человеческую форму. Вскоре эта форма, которая продолжает сгущаться, принимает облик субъекта: это его двойник, его призрак, который всегда стоит по левую его сторону, иногда немного впереди, как у Ненетты и Эдме. Контуры более или менее ясные и точные, особенно в верхней части, которая значительно деятельнее нижней.
Под действием продолжающейся магнетизации призрак ещё более сгущается и делается блестящее, особенно у головы. Достигнув известной степени сгущения, он принимает позу субъекта. Если последний комфортабельно сидит в кресле, призрак садится в другое кресло, поставленное для него в месте, которое он должен занимать, и тут он повторяет, как тень, все движения и жесты субъекта. Это портрет последнего; изображение объективное, реальное, так как отражаемое в зеркале, преломляемое при переходе из одной среды в другую, как всякий свет, оно может иногда быть сфотографировано. Вот пример повторения движений, которое наблюдается у всех субъектов, если раздвоение достаточное.
Я поднимаю левую руку субъекта, который сейчас же говорить, что двойник поднял левую руку. Я опускаю руку эту и поднимаю правую; субъект тотчас же восклицает, что двойник поднял правую руку. То же самое явление происходит и с движениями ног, головы, туловища, вплоть до малейших жестов. Эти движения реальны, потому что когда бывает темнота и в качестве свидетелей имеется один или несколько субъектов, последние, не видя движений экспериментатора и субъекта, различают все движения призрака при полном молчании первых двух.
Здесь, явление осложняется. В темноте, если я беру кусок материи, носовой платок субъекта, ваш или свой, например, и кладу его развернутым на руку субъекта, прикрывая её, при поднятии руки субъект говорить, что двойник поднял такую-то руку, но что он не видит кисти руки. Кусок материи непрозрачен для глаз призрака. То же самое происходит и со всеми частями тела. Но эта материя делается прозрачной, если я положу её на 2–3 минуты на кресло, занимаемое призраком. Когда я после этого поднимаю руку, закрыв кисть, субъект тотчас же говорит, что двойник поднял такую-то руку, и не упоминаёт о кисти, которую видит, как и руку; тогда приходится обратить его внимание на кусок материи, чтобы он признал, что материя — тут, почти невидимая на его руке.
Самовнушение и внушение экспериментатора или свидетелей не играют никакой роли в этом явлении. В темноте я положил, ничего не говоря, неведомо для всех носовой платок на кресло, занимаемое двойником, и после целого ряда предшествовавших опытов я положил платок на кисть руки, как будто я повторял опыты. Ничего не знающий субъект не может применить самовнушение. Я продолжаю затем опыт с платком, который не был в двойнике, и, прикрыв им кисть руки, я громко говорю, что субъект увидит кисть руки, потому что, уверяю я, платок прозрачен. Я поднимаю руку, но субъект говорит, что двойник поднял такую-то руку, но что он не видит кисти руки. Я снова уверяю его, что он должен видеть её; он утверждает в свою очередь более энергично, что не видит её. В обратном опыте, т. е. закрыв кисть руки платком, который побывал в призраке, и громко утверждая, что субъект не может видеть кисти сквозь платок, он тотчас же заявляет, что отлично видит её.
Можно ещё возразить, что бывает мысленное внушение, так как я знаю, что должно произойти. Это возражение само собой отпадает на следующем опыте. Я беру два одинаковых платка: один из них будет прозрачный, так как лежал на кресле, занимаемом призраком; другой непрозрачный, потому что не был на кресле. Один из них, скажем прозрачный, имеет заметный знак на левой стороне, невидимый на правой. Я передаю оба платка одному из свидетелей и прошу его подать мне в известный момент сперва один платок, какой он пожелает; затем другой, чтобы я наперёд не мог знать, что произойдёт. Поднимая руку или ногу, покрытую платком, субъект всегда видит её, если она покрыта прозрачным платком, и никогда не видит её под платком непрозрачным.
Самовнушение и внушение, мысленное и даже словесное, не имеют, следовательно, никакой роли в этом явлении. Так как то же самое относится и к тем явлениям, которые я описываю в следующих главах, то я более не распространяюсь об этом.
Если, поднимая руку, вложить в неё какой-нибудь предмет, то некоторые субъекты всегда видят руку призрака пустою, но Леонтина и Ненетта видят раздвоенный предмет. Вот пример с Леонтиной.
Как и раньше, в темноте я поднимаю левую руку субъекта и кладу в руку свой смятый сложенный платок. — "Двойник поднял левую руку, — говорит субъект, — что-то есть у него в руке: бельё, что-то белое, носовой платок". Убрав платок и опустив руку, я поднимаю правую, взяв в неё маленькую книжку. — "Двойник поднял правую руку, — продолжает субъект, — у него вещь в руке, книжка".
Если продолжать магнетизирование субъекта, для получения большего сгущения призрака, последний получает способность удаляться от субъекта; его лицо принимает иногда выражение заметно другое, чем у субъекта, он перестаёт копировать движения последнего и становится более способным производить явления, которые я опишу в следующих главах. Но эта способность зависит всегда от некоторых важных условий. Требуется во-первых, чтобы он мог приобрести нужную для того силу, а затем, чтобы он хотел этого, потому что, унося с собою способность мыслить, хотеть, рассуждать, словом, всё, что составляет индивидуальность субъекта, он становится исключительным обиталищем сознания.
В начале опытов большинство призраков тяжелы, неловки и трудно перемещаются. Когда призрак Ненетты переходил из одной комнаты в другую, он всегда ударялся руками и плечами, проходя через широко открытые двери, и субъект всегда горько жаловался на то. Он никогда не хотел проходить, если около двери был кто-нибудь, так как было "мало места". Во избежание этих неудобств, его приглашали проходить сквозь стены и, чему трудно поверить, на основании предыдущего, он проходил, как впрочем и все другие, без малейшего затруднения. Призрак Эдме, хотя очень живой и легко перемещающийся, был не более ловкий. Если несколько минут не обращали на него внимания, он покидал своё место, отправлялся к наиболее для него симпатичным участникам опыта и оставался там, пока его искали в другом месте. Когда его заставляли оставаться на месте, он парил вертикально, поднимаясь и опускаясь, и в своём часто резком поднимании он ударялся головою о потолок, на что субъект жаловался, прикладывая руки к голове. Эта неповоротливость и неловкость быстро исчезают по мере того, как повторяются опыты и призрак привыкает действовать вне физического тела.
Призрак не ходит; по крайней мере, я никогда не сдыхал от субъектов и чувствительных свидетелей, способных видеть его малейшие движения, чтобы он, как мы, передвигал ноги; он скользит над полом. Ноги у него к тому же едва сформированы и наибольшая часть деятельности всегда заключается в верхней части.
Сохраняя свою свободу действия, призрак повинуется вообще в весьма большой степени воле экспериментатора. Он повинуется также воле субъекта, которая есть и его воля; призрак Леонтины впрочем не повинуется ей. Я прошу, например, субъекта, приказать призраку сесть на тот или другой стул в 2 или 3 метрах расстояния от места его стояния. Она говорить мне, что прилагает все усилия, чтобы отправить его туда, а он как будто не понимает её. Но стоит только мне приказать, чтобы он отправлялся туда, он почти всегда отправляется. Призрак г-жи Ламбер не повинуется ни мне, ни ей: он делает то, что хочет.
