И приснился мне Книжный Магазин и моя первая подруга Весёлая Наука. Мне снилось, что её читают прямо не отрывая от полки…
А чтение меня наяву продолжилось на следующий день… но это выглядело… мягко говоря, странным образом. Леночка открыла меня на закладке (ах, как я обожаю этот сладкий, полный необыкновенного предчувствия миг — открывание на закладке!) и положила на ещё одну открытую Книгу. И продолжила читать.
— Эй, эй… ты кто? — затеребила я своего соседа. — Объясни мне, что происходит?
— Ви… ви… вишнёвый Сад, — назвался он и… заплакал — негромко и безнадёжно.
Он больше ничего не сказал. Меня разрывало на части — с одной стороны, беспокоил Вишнёвый Сад, находящийся подо мной, а с другой — Леночка меня читала, и поэтому контролировать мысли и ощущения я уже не могла.
— Леночка, Леночка! — позвала я под всхлипы соседа.
— С кем ты на этот раз беседуешь? — последовал вопрос.
— Что тебе нравится во мне? Ответь мне ещё раз, только честно и конкретно. Тебе нравится Текст во мне?
— Да.
— Очень нравится?
— Да, только я его плохо понимаю.
— Значит, Текст может нравиться вне зависимости от понимания?
— Это сложно объяснить.
Вдруг я вспомнила девушку по имени Юля, которая ударила меня об стену. Мне стало немного больно, слегка задрожали странички с пятьдесят третьей по шестьдесят пятую.
— Скажи, Леночка, какое влияние Текст имеет на Читателя?
— Великое.
Мне снова отвечал мой же голос, но я не придала этому значения.
— Так значит, Текст — самое главное во мне?
— Да.
— Леночка! Ты уроки сделала? — раздался голос её мамы, и мне показалось, что вчера было то же самое.
— Делаю, — услышала я голос Леночки, и почувствовала, как меня приподняли. — Литературу.
— Чехов что ли?
— Да. Нам задали образ Ани как вещего птенца в протухшем дворянском гнезде.
Нас с Вишнёвым Садом отложили в сторону. Я вздохнула и собралась с мыслями. Мне отвечали два голоса: мой собственный и незнакомый, причём незнакомый зачитывал куски моего Текста. Это, конечно, было прекрасно — так я хоть чуть-чуть узнаю, что же во мне написано. Но дело в том, что меня волновало другое. И каждый новый ответ, полученный в сеансе Чтения, порождал всё новые и новые вопросы…
К примеру, на вопрос «зачем Читатели читают Книги?» у меня была масса исключающих друг друга по смыслу ответов. Были ли среди них правильные?
Зато теперь я знала, вернее, чувствовала всеми фибрами своих страничек: я без Текста не существую. И вообще, никакая Книга без Текста не существует. Хотя мне больше нравилось красивое, хоть и длинное «Литературное Произведение», нежели безразличное «Текст».
Я засияла! Я почувствовала себя живой! Я почувствовала себя настолько счастливой, что в очередной раз не смогла сдержать слёз…
И когда Леночка снова взяла нас с Вишнёвым Садом, чтобы читать меня, зачем-то закрываясь им, я услышала, как моя Богиня пробормотала: «Странно, почему вода на обложке…»
А может, мне показалось, что я это услышала?
И я решила помолчать. Это было трудно — мысли и вопросы то и дело лезли в голову. Мне хотелось поделиться своим хрупким счастьем с Леночкой.
«Бог — это не абстракция. Это живое присутствие — всеблагое, абсолютно щедрое, счастливое. Целостное и свободное».
Это произнесла я! Но я не хотела!
«Освободись от выдуманных тобой пределов возможного. Бог вне этих пределов, ибо Он не имеет формы. Будучи бесформенным, он обитает во всём».
Брр… Я не хочу это говорить! Я приказываю себе молчать…
Но Текст лился. Мой Текст, моё Литературное Произведение лилось из меня, будто бы не Леночка читала меня, а наоборот — я читала Леночку вслух…
Это лилось и лилось из меня, и я, не понимая того, что говорю, просто произносила Текст, наслаждаясь процессом и купаясь в бесформенном ощущении счастья…
Под звуки собственного голоса я не заметила, как закрыла глаза и перенеслась… нет, не в мир грёз, хотя это было похоже… а в другой, совсем не придуманный мир.
Я находилась на кресте, но не в теле человека. Я по-прежнему была Книгой. Рядом и вокруг меня были другие кресты, и на них умирали грязные и небритые люди в лохмотьях. А я не умирала, хотя чувствовала неприятное покалывание в районе ладоней и где-то в вечно неподвижных ногах.
Толпа внизу глядела на меня — кто с ненавистью, кто с жалостью, кто с безразличием. Я не видела искренности в глазах смотрящих. Вдруг одна из пожилых женщин, скрывавшая лицо за куском грубой ткани, закричала на непонятном языке. Но я поняла, что она обращается ко мне и спрашивает:
— Ты кто, Анна?
Сразу же нестройный хор других голосов поддержал её:
— Ты кто? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?
Один из людей в лохмотьях повернул свою голову ко мне и прошептал:
— Ты Иисус из лазарета. Ты воскрес.
— Я Книга… — сказала я, но меня никто не слышал, и тогда я повысила голос: — Я Книга!
Только мне не удалось перекричать толпу, скандирующую свои вопросы на разных языках и разными голосами:
— Кто ты? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?
Но мне удалось прочитать табличку, висящую на груди моего соседа по кресту. На ней человеческой кровью было написано имя:
«Лазарь».
Из этого немыслимого мира я вышла очень резко и внезапно, будто бы проснулась по звонку будильника. На самом деле Леночка просто прекратила меня читать, заложила где-то в районе двухсотой страницы и разлучила с Вишнёвым Садом.
Выход оказался крайне болезненным, подобно удару об стену или воде, пролившейся на обложку. Я долго боялась открыть глаза, всё ещё пребывая в состоянии божественной невесомости. Мне вспоминались обрывки странных событий — на кресте, эти крики и непонятные вопросы — но события казались чем-то второстепенным. Лучше них зафиксировалось парадоксальное ощущение, которое было трудно принять: я вовсе не Книга.
Но кто же я тогда?
Нет, я Книга! И во мне есть Литературное Произведение!
Вот только Книг не распинают на крестах, как людей. Если бы мне это пригрезилось, если бы я вообразила… я могу представить, что я вишу на кресте. Но что толку, если это — не переживание? А во время произнесения собственного Литературного Произведения случилось переживание.
Случилось и прошло. И теперь опять ждать, пока Леночка возьмёт меня и продолжит читать?!
Мысль, зудевшая в голове, ждать не умела. Ей хотелось избавиться от проклятия, в которое я верила всё больше. Как мне прочитать себя без помощи Леночки, моего нового Бога? Я пыталась сопротивляться этой мысли, но чем больше я сопротивлялась, тем ожесточённее она мучила меня.
Шло время, я ворочалась, дрожала и обливалась горьким потом, но так и не смогла произнести ни слова из своего Текста. В бессилии я рухнула на дно спасительного мира грёз.
Питаясь радужными цветами и гармоничными звуками, я не почувствовала небольшого полёта и не заметила того, что меня переместили на полку. Даже наяву я ещё долго не могла понять, где нахожусь и почему — в таком странном положении. Слева мой взгляд упирался в тёмное деревянное небо полки, а справа — в несколько Книг, вернее, в их макушки. Я долго копошилась и вертела головой, пока не осознала, что меня положили на Книги сверху, а не поставили, как обычно, между ними.
— Эй, здравствуйте! — крикнула я. — Я ваша новая соседка. Меня зовут Безусловная Любовь.
Но отклика не последовало. Я попыталась ещё несколько раз, прикоснулась рукой к макушкам незнакомых Книг — безрезультатно. Снова почувствовала закладку. Скоро меня снова возьмёт Леночка и дочитает. Обязательно…
* * *
У книжных болезней есть одно нехорошее качество: никогда не замечаешь, как они начинаются, а когда они поражают все страницы и переплёт, становится слишком поздно их бояться.
Я была ещё слишком юна и не знала, чем чреваты приступы острой ненужности, начавшиеся спустя трое суток тотального одиночества. Я не знала, насколько заразна летаргическая апатия, которой, как впоследствии оказалось, были поражены все без исключения Книги на полке. Их молчание было мёртвым молчанием, их глухота оказалось хронической, их безразличие к окружающей жизни приобрело почти неизлечимую форму.
Апатия накрыла меня спустя неделю кошмарных снов и жестоких галлюцинаций. А всё дело в том, что Леночка забыла о том, что не дочитала меня до конца. Не дай Читатель самому лютому врагу испытать мук недочитанной Книги! В поисках ответов на вопросы «Как же она могла со мной так поступить?», «Почему она меня бросила?», «Неужели Богиня разгневалась на меня?» я медленно умирала в одиночестве. Приступы ненужности повторялись всё чаще, доводя меня до слезливых истерик, и вскоре моё тело не выдержало боли неприятия и лишилось сознания.
