Совершенно естественным путем Личная Форма каждого с самого рождения начинает впитывать в себя информативное пространство, заполняя себя, придавая себе устойчивость. Люди, достигающие мудрости, с более высоким уровнем восприятия, знают это, и по возможности стараются освободить себя от того хлама, который Форма вобрала в себя механично и неосознанно, играя и развлекаясь. Стандартный подход: «Раньше, будучи маленьким, я много наблюдал за людьми в целом. В основном впечатляли взрослые. Я играл в свои детские игры и смотрел на игры взрослых, как на более масштабные и более сложные. Как и всякому ребенку, наделенному любопытством, мне было интересно опробовать хоть частичку их игр. Я предвкушал слиться с этим, сунуть палец в банку с красивой этикеткой. Их машины, здания, газеты, развлечения… И все можно. Можно пойти, куда хочешь, делать, что хочешь… Теперь же я не только влез к ним в самую гущу, но и пытаюсь менять их, менять правила игр, менять систему изнутри своими понятиями, целями, идеями…»
Знакомо, не правда ли? Да, как временно занимающему человеческое тело, мне было это знакомо. Но как Локи я знал, что моя Личная Форма должна оставаться по возможности пустой. Быть дырявой кружкой. Все, что мне было нужно, я вбирал в себя, использовал, и оно уходило в трещину вовне. Чем более рыба прозрачна, тем более она незаметна в мутной воде. И дело не в навыках, а просто в принятии этой позиции. Личная Форма каждого существа способна оставаться текучей и пустой, где каждая вещь, прошедшая сквозь твою Форму, становится лучше и чище. Более чистая Форма своей пустотой чистит вещи (мысли, желания, предметы, другие Формы), более грязная — пачкает их. Ну? Кто жил до вас в вашей квартире? Вот-вот… Людям важнее хранить в своем уме ценник на продукты в магазине. Каждому свое.
Уйти от неловкого преследователя относительно легко. Достаточно в толпе людей заговорить с как можно большим количеством неординарных личностей и по возможности эмоционально, экспрессивно, чтоб в себя не могли прийти минут десять. Так твоя Личная Форма оседает бликами на их Формах, и преследователь начинает терять четкий след. Каждая такая яркая личность будет занята в ближайшее время мыслями о странном человеке, заговорившем с ними, будет мусолить мозг размышлениями. И вся эта сверкающая яркая катавасия, воспринимаемая на уровне мыслей, будет сбивать с толку любого дилетанта. Но не профессионала. И этот оказался крепок. Сел на хвост прочно. Значит, засек наверняка. Самое время вызывать подмогу. Я, было, уже собрался это сделать, но тут вспомнил, что я все-таки Проводник.
«А почему бы…» — мелькнула у меня дерзкая мысль, и я, улыбнувшись одним углом рта, решительно остановился посреди станции «Площадь Восстания». Я собрался в комок внутри, прикрыл глаза, выдохнул и остановил дыхание. Быстро пробежал по всему телу вниманием, собирая малейшие излишки сил, оставляя только минимум, чтобы поддерживать тело в вертикальном положении, а сердце в автономном режиме. Чувствительность тела к внешней информации сразу обострилась до предела. И я вызвал свою Личную Форму, слился с ней внутри, а затем вобрал в нее окружающее. Камбала слилась с дном. Но чтобы достигнуть полного равновесия, мне нужно было на мгновение стать качественно равным тому, что меня окружало. И я на мгновение выпустил до конца из себя воздух, сделав прием брюшного замка, и… остановил на секунду сердце. Всего секунда. Человек за секунду успевает сказать «двадцать один». Но какой это простор для собранной в наточенную иглу мысли. Я выбрал эскалатор перехода на станцию «Маяковская» и… стал им. А затем сердце опять ударило и пошло. Эскалатор встал.
«Смог» — спокойно заметил я. — «Ну? Кто последний?»
Последний по этому эскалатору спускался грузный дядька в засаленном пиджаке и с такой же засаленной лысиной.
«Мда…» — вздохнул я, чувствуя, что легкие вспоминают, как дышать, — «ну, ладно, могло быть и хуже!». И засмеялся, вспомнив об одном приятеле.
Был у меня один знакомый из Карелии, здоровый малый, и все на оптимизме. Пил много и подолгу, но не грустил, а буянил. По причине внушительных размеров и всем известной буйности его оставляли спать обычно там, где заснул. Будить никто не решался. Город был небольшой, во всех ресторанах и кабаках его знали, так и оставляли его спящим до утра, сидя на стуле лицом в тарелку. И приятель этот однажды мне сказал под мое плохое настроение: «Ерунда! Бывает хуже: очнешься в луже — и пить охота!» Эту мудрость я хранил в себе на почетном месте и не раз доставал из тайников памяти, и всегда действовало безотказно вместе с приложенным файлом «улыбающаяся и довольная жизнью счастливая и пьяная физиономия Кости». Так его звали.
«Очки, дядя!» — полоснул я, и грузный субъект смахнул с носа очки. В тот момент, когда стекла очков соприкоснулись со ступенями эскалатора, я втянул в себя воздух, прижав язык, открывая канал в теле для приема энергии, и щелкнул пальцами, завершив команду. «Дзинь!» — коротко брякнули стекла и рассыпались. Я чувствовал нарастание враждебности со стороны преследователя, но нужно было выждать. Время в этой партии я еще не взял на свою сторону. Дядька поохал, почертыхался, сунул оправу в карман и встал посреди зала, щурясь. Я незаметно качнул гравитацию рядом с ним.
«Какого хрена?» — раздался возглас уже и так раздраженного моего «подопечного», когда на него буквально свалилась дама с сумками. Стала оправдываться, мол, что-то ноги совсем не держат, голова кружится… Дядька крякнул и пошел к поезду, лишь бы демонстративно удалиться, и… когда внимание людей на миг раздвоилось между женщиной с сумками и красным от гнева боровом, я прошмыгнул между ними, и, зажмурившись, уставился в пол, приказав: «Цветок!» Щелк пальцами. Открыл глаза. И перешагнул через пробившийся сквозь гранитные плиты пола метро цветок мать-и-мачехи. Закрыл глаза. «Трава!» Щелк. Открыл. Перешагнул через стебли травы, то там, то сям прорезающие плиты пола. Закрыл. «Больше!» Чехарда из запахов, сменяющих друг друга, била в нос. Плотность воздуха, казалось, играет в салочки. Я придержал дыхание. Открыл глаза, не отрывая их от пола. Травы стало больше, каменных плиток меньше. «Чуть соли в воздух. Не такой! Другого плана… шум… шире звук…» Открыл глаза. Трава.
Прошло минуты три, как я начал менять кубики реальности. За это время я ни разу не поднял глаз от уровня своих ног. Я знал, что нахожусь в уровне хаоса, и мог удерживать силой своего внимания только маленький участок реальности под ногами. Взгляни я чуть вбок или выше, ум получил бы мгновенный шок и самоустранился. Проще говоря, я бы умер на месте. Но я был жив и медленно поднимал глаза. Очень медленно… Пядь за пядью я позволял попасть в мое поле зрения окружающий мир. Визуальность стабилизируется тяжелее всего. Бывали случаи, когда успокоенные остальными органами чувств, Проводники открывали канал зрительного восприятия (по-человечески — глаза), и на тебе! — деревья с домами вперемежку висят вниз головой. «Этого не может быть, потому что не может быть!» — говорит ум в одно мгновение и умирает. Все. Труп. Теперь бегай, ищи новое тело по тонким слоям Миров.
Меня, похоже, пронесло. «Вода и лед» — выдохнул я облегченно. Птички летают… Хорошо… Ум совершил немыслимо быструю операцию по обработке информации и услужливо подсказал: «Птички такого размера над водой должны быть белыми с черными кончиками крыльев. Классификация — чайки». Я даже не успел сообразить, что, тысяча чертей, забыл придать цвет птицам. Такая ошибка могла стоить жизни. «Спокойно! Все уже хорошо!» — успокоил я прыгнувшее сердце. — Все! Они белые с черными крыльями. Фу-у-у…».
Добрые пять километров от линии города. Залив. Отлично. Весь мокрый и без сил я опустился на прошлогоднюю траву, переходящую в песок пляжа с кусочками гнилого тростника. «Ну, что? Съел?» — я улыбнулся. — Теперь ты побегаешь… мозги себе поломаешь…» Я растянулся прямо на земле и, закрыв глаза, уснул.
Засыпать в только что сформировавшейся реальности было крайне опасно, но я с непривычки потерял почти все силы и махнул рукой. Плевать, если даже она начнет смещаться во сне, теперь уже выберусь.
День Кш а хту, Сезон Лезвий.
Серые длинные тени прорезали небо от края до края.
— Дядюшка Эйхм наточил свой топор! — ухмыльнулся Учитель Равновесия и шагнул с балкона в темный провал двери.
А я все стоял и восхищался красотой небесной картины. Мое время. Мои цвета. Как кусочек дома приплыл ко мне издалека. «Так оно и есть», — сказал я сам себе, — «сегодня коридоры между Замком и твоим миром сблизились, поэтому реальность приобретает эти цвета». Я улыбнулся. «Знаю, знаю…» — ответил себе же, — «но как это все-таки впечатляет!» Серые грозовые полосы, переходящие в черные, с ядовито желтыми проблесками ионизированного до предела воздуха… Что может быть прекрасней? У нас дома всегда было так. Черно-серое небо с желтизной и ярко-зеленые, мокрые от повисшей в воздухе влаги, раскидистые деревья. И воздух… Ох, какой дома был воздух… По ночам били молнии. На домах поднимали шесты-ловушки, хотя и было известно, что в дерево Го, из которых сложены дома, молнии никогда не бьют. Но… как говорится, береженого Бог бережет…
