Вот еще один случай с музеем. Еще рассказ; его с недоверием будут передавать будущие люди.
Уже писал про музей княгини М. К. Тенишевой. Многолюбовно составлялось это собрание. Сколько красивых вещей было спасено от гибели и от вывоза в чужие руки.
Наконец собрание перешло границы любительства, явилась возможность перевести его в систему музея. Утвердилась мысль отдать собранное богатство городу Смоленску.
Первым номером музея должна была стать одна из башен города, одна из обреченных на медленную казнь разрушением. Башня должна была быть укреплена и приспособлена внутри, внешность должна была остаться неприкосновенной. Удачная мысль!
Город не отдал башню свою под музей. Город предпочел разрушать каменное ожерелье Смоленска. Идти навстречу вечному украшению края город отказался. Говорят, запретил умный археолог. Ни один голос не поднялся против этого запрещения. Город далек был понять значение дара.
Княгине пришлось на своей земле за городской чертой выстроить дом и туда перенести свое хранилище.
Не успели расставить музей в новом месте, как узнали, что власти не отвечают за сохранность его.
Неутомимо везет княгиня музей в Париж на время. Кроме заботы сохранить является мысль показать красоту русского искусства там, где к нему больше внимания. Не в пример нашим городам правительство Франции приглашает княгиню выставить музей в Лувре, в павильоне Marsan. Там он и теперь. Успех музея известен. Лучшие издания, лучшие люди оценили его.
И тогда, именно тогда Смоленск нашел время снова выступить против своего музея. Нашелся "проникновенный" смоленский житель и начал писать о "разграблении" смоленских ризниц. В таком деле обвинил он и княгиню. Именно теперь нашелся человек пишущий: "еще захочет ли город принять этот дар". Да, да — так было написано о лице, спасшем столько предметов искусства от гибели.
Какое чудовищное недомыслие! Кошмар, приведший в ужас иностранцев. Чего же ждать от России?
И город не выбросил из своей среды безумца. Город молчаливо согласился и с этой выходкой. Так нашел время город Смоленск отвергнуть щедрый дар. Дар, которому всякий культурный центр отвел бы лучшее место и гордился.
Как близка Финляндия. Как умеют там ценить жертвы искусству. Но не у нас.
На всякое культурное дело мы сумеем навести все темное; тяжелой рукой мы прикроем, если что светится.
Паутина трудностей висит над всяким делом искусства. Я писал о собирательстве темном — собирательстве гномов, оно идет в норах и по всей Руси. Из светлого стремления мы сделали тайное дело; мы загнали светочи в глубину подвалов.
Будет день — и горько пожалеет Смоленск о потерянном даре. И вообразит кто-нибудь, не придумал ли я этот рассказ.
Обеднели мы красотою. Из жилищ, из утвари, из нас самих, из задач наших ушло все красивое. Крупицы красоты прежних времен странно остаются в нашей жизни и ничто не преображают собою. Даже невероятно, но это так. И обсуждать это старо.
Умер, умер великий Пан!
Полные мечтами о красоте, являются груды изданий, живут десятилетия; на том же слове и умирают. А самодовольное сознание наше молчит по-прежнему. По-прежнему удивленно-насмешливо обозреваем мы истинные попытки украшения жизни и при случае плохо встречаем беспокойных искателей. Нескончаемо медленно вырастают ряды любителей искусства.
У нас в России.
Говорить так нелегко. Необходимо почувствовать иное — без ужаса сознания, что старая Русь по своему художественному смыслу была ближе нас современному Западу. Необходимо, но можно ли?
Стыдно: в каменном веке лучше понимали значение украшений, их оригинальность, бесконечное разнообразие. Не для нашего безразличия расцвели красоты восточных искусств. Драгоценная струя Возрождения нам не ближе пестрой шумихи. В хранилищах и в собраниях среди омертвелых красивейших форм, и даже не очень давних, приходят грустные мысли. Лучше и не вдумываться в украшения древности… Проще сожалеть далекое, дикое время и кичиться "прогрессом". Сколько нелепого иногда в этом слове! Что же и требовать с нас? Справив тысячелетие своего царства, мы еще не научились достойно почтить даже красоту старины, беречь ее хотя бы по значению историческому, если пути искусства нам непостижимы.
Трудно добиться в России толка в деле старины; новые шаги тяжелы тем непомернее.
Для нас красота — звук пустой, непонятый и стыдный, что-то неподобающее? Не нужна красота там, где живет великое уныние нашего времени — всевластная пошлость, где пошлостью и видят и чувствуют, где на все необычное опускаются тысячи рук. Не сказать ли примеры?
Не от столиц ждать красоты. Не от их сиротливых музеев, не от торжищ искусства.
Все красивое там теперь гость случайный.
В этих истоках грязнится живая вода, а чем она нежданная из тишины и покоя — от самой земли. Вершина и корень. Венец и основа засветят свет красоты на гибель середине.
Нужное дело. Новые шаги, подвиги нужны, как бы затруднены они ни были.
Последнее время и у нас есть попытки пробить свежие родники. И все поновители нашей жизни достойны великой чести. Уже несколько лет наблюдаю такой родник. Как и должно быть в живом деле, в нем нет подневольных путей. Почтена старина лучшим вниманием: в ней найдена живая сила — сила красоты, идущей к новизне, и основы которой соткали для кристаллов векового орнамента все царства природы: звери, птицы, камни, цветы… Сколько очаровательных красок, сколько новых неиссякаемых линий!
Украшателю жизни не материала искать: искать чистоту мысли, непосредственность взгляда и проникновения в благородство старых форм.
И далеко должно быть вдохновляемое примером старины от разврата стиля, по близорукости нашей часто называемого "новым".
В роднике — о нем думаю — работают друзья искусства, полные лучшими мыслями.
Приходили к нему и достойнейшие наши художники. И Врубель, тончайший мастер, приходил к нему; были у него и Малютин и Стеллецкий и другие, интересные. Близки ему работы покойных художниц Поленовой и Якунчиковой. Создает родник и новые силы; им крепнут и Зиновьев и Бекетов, талантливая молодежь. Борщевский, оказавший такую услугу друзьям старины русской своими снимками и так мало отмеченный нашим официальным искусством, нашел в роднике достойную оценку. Такое дело радует.
В Кривичах Смоленских на великом пути в Греки этот родник. Там многое своеобычно. Дело широко открыто всему одаренному, всем хорошим поискам. Слышатся там речи не только про любимцев минуты, но и про многих других, чьи имена случайно сейчас не на гребне волны. Княгиня Тенишева, Мария Клавдиевна, стремится истово ставить дело в своем Талашкине под Смоленском. От близости такого центра художества обновляется интерес и к самому старому городу Смоленску.
Покойный Сизов, давний друг Талашкина, всегда отзывчивый и живой, хорошо сказал мне про начало движения. Редактор "Мира Искусства" С. П. Дягилев, сообщая об изделиях мастерских княгини, чутко отметил свое впечатление. "У Талашкина есть будущее", — еще недавно говорил мне М. В. Нестеров.
Главное: нет в Талашкине тягости заклятого круга. Пусть неизбегнуты иные увлечения, даже отвлечения: они всегда в искусстве, но чувствуется, насколько дело гибко, насколько способно принять все достойное, перебродить в нем и расти.
Искренняя любовь к искусству должна быть, чтобы поднять и установить такое художественное хозяйство. Устройство мастерских, школ и музея сложно и хлопотливо. Такая любовь есть у Марии Клавдиевны. Долгое время она жила в искусстве. Удалось ей уже несколько крупных задач.
В Русском музее в Петербурге ее отдел акварели русской. Только благодаря заботам княгини музей не остался самодовольно чуждым таким художникам, как Врубель, Сомов и целый ряд превосходных финляндцев. Хорошее собрание; оно постоянно растет новыми покупками. Но мысль первоначальная была еще полнее; думалось о целом собрании образцов всей истории акварельной живописи Запада. Думалось и осуществилось уже это, но задача оказалась не по силам обширна уставу музея. И распалась мысль о широко сложенном и нужном столице труде.
Первая помогла княгиня появлению "Мира Искусства". Сколько работы было об удобстве творчества многих художников.
Наконец, теперь окончено собрание великолепного музея художественно-прикладного и этнографического. И опять музей отдается на общее пользование. Радость будет Смоленску. Музей из Талашкина уже перенесен в город. Многие отличные вещи заботливо собраны в нем. Замечательны и шитье, и резьба, иконы, и ткань, и металл. Объединяет их личный вкус, не только буква науки; субъективная основа всегда дает отпечаток уюта собраниям. Между старинными вещами займут должное место работы новейших мастеров, несравненные уники Лялика, Фаллиза, Галлэ, Колонна, Тиффани и других бесподобных. Конечно, Смоленск уже покосился на дело и предпочел выгребать песок из-под стен и башен, из-под своего знаменитого ожерелья, но сохранить одну из них для музея оказалось негожим. Случилось это к добру. Крепче музею стоять на своем дворе за ясным уставом — обороною от всяких случайностей нашей "культуры".
