Филип Дик - Трансмиграция Тимоти Арчера

— Ну, тогда наверняка был, но сегодня уже никто не знает, что это мог быть за гриб. Пока в Летописях саддукеев его описания не нашли. В общем, нельзя сказать, ни каким он был, ни существует ли он до сих пор.

— Быть может, он не только вызывал галлюцинации, — предположила я.

— Например?

Тут ко мне подошла медсестра:

— Вы должны уйти, немедленно.

— Хорошо. — Я встала, взяла пальто и сумочку.

— Наклонись, — поманила она и прошептала мне прямо в ухо: — Оргии.

Поцеловав ее на прощанье, я покинула больницу.

Вернувшись в Беркли и доехав на автобусе до старого фермерского домика, в котором жили я и Джефф, я еще издали увидела молодого человека, стоявшего нагнувшись у края крыльца. Я в нерешительности остановилась, гадая, кто бы это мог быть.

Низкий и толстый, светловолосый, он гладил моего кота Магнификата,[58] безмятежно свернувшегося клубочком у парадной двери. Какое-то время я наблюдала, размышляя, коммивояжер ли это, или кто другой. На нем были не по размеру большие брюки и цветастая рубашка. Выражение его лица, когда он ласкал Магнификата, было самым мягким из всех когда-либо виденных мною. Этот парень, который, несомненно, не видел моего кота раньше, излучал нежность и едва ли не осязаемую любовь, что и вправду было для меня совершенно новым. Такая добрая улыбка встречается на самых ранних изваяниях Аполлона. Полностью поглощенный ласканием Магнификата, парень не замечал меня, хоть я и стояла недалеко. Я смотрела, очарованная, ибо Магнификат был побывавшим в переделках старым котярой, обычно не подпускавшим к себе незнакомцев.

Внезапно парень поднял глаза. Он робко улыбнулся и неуклюже поднялся.

— Привет!

— Привет. — Я направилась к нему, осторожно и очень медленно.

— Я нашел эту кошку. — Парень моргнул, все еще улыбаясь. У него были простодушные голубые глаза, без всякого намека на коварство.

— Это моя кошка, — ответила я.

— Как ее зовут?

— Это кот, и его зовут Магнификат.

— Он очень красивый.

— Кто ты?

— Я сын Кирстен. Я — Билл.

Это объясняло голубые глаза и светлые волосы.

— Я — Эйнджел Арчер.

— Я знаю. Мы встречались. Но это было… — Он нерешительно замолчал. — Я не помню когда. Меня лечили электрошоком… У меня плохо с памятью.

— Да. Должно быть, мы действительно встречались. Я как раз из больницы, навещала твою маму.

— Могу я воспользоваться твоим туалетом?

— Конечно, — я достала из сумочки ключи и открыла дверь. — Извини за беспорядок. Я работаю, и у меня не хватает времени, чтобы наводить чистоту. Туалет за кухней, в задней части. Просто пройди дальше.

Билл Лундборг не закрыл за собой дверь, и я слышала, как он шумно мочился. Я наполнила чайник и поставила его на плиту. Странно, подумала я. Это тот самый сын, которого она высмеивает. И она высмеивает нас всех.

Показавшись вновь, Билл Лундборг застенчиво стоял, с беспокойством улыбаясь мне, ему явно было неловко. Он не спустил за собой. Затем я вдруг подумала: он только что вышел из больницы — из психушки, точнее говоря.

— Хочешь кофе?

— Конечно.

На кухню зашел Магнификат.

— Сколько ему лет? — спросил Билл.

— Я даже и не знаю. Я спасла его от собаки. Я имею в виду, он был уже взрослым, не котенком. Наверно, жил где-то по соседству.

— Как Кирстен?

— Совсем неплохо. — Я указала ему на стул. — Садись.

— Спасибо.

Он уселся, положив руки на стол и сцепив пальцы. Его кожа была такой бледной. Не выпускали на улицу, подумала я. Держали взаперти.

— Мне нравится твой кот.

— Можешь покормить его. — Я открыла холодильник и достала банку с кошачьей едой.

Пока Билл кормил Магнификата, я смотрела на них обоих. Осторожность, с которой он черпал ложкой корм… Методично, очень сосредоточенно, как будто то, чем он был увлечен, было крайне важным. Он весь сконцентрировался на Магнификате, и, следя за старым котом, снова улыбался — улыбкой, которая тронула меня так, что я вздрогнула.

Разбей меня, Бог, вспомнила я по какой-то необъяснимой причине. Разбей и убей меня. Они измывались над этим ласковым и добрым ребенком, пока в нем почти ничего не осталось. Выжигали ему мозги под предлогом, что лечат его. Е***ные садисты, думала я, в своих стерильных халатах. Что они знают о человеческом сердце? Я была готова разрыдаться.

И он вернется туда, подумала я, как сказала Кирстен. Туда-сюда остаток всей своей жизни. Е***ные сукины дети.

Мое любимое стихотворение Джона Донна. Оно пришло мне на ум, пока я смотрела, как Билл Лундборг кормит моего старого потрепанного кота.

А я смеюсь над Богом, подумала я. Я не вижу никакого смысла в том, чему Тим учит и во что он верит и в тех мучениях, что он испытывает из-за всяких проблем. Я дурачу себя. В своей изощренной манере, однако я все-таки понимаю. Посмотрите на него, как он прислуживает этому невоспитанному коту. Он — этот ребенок — стал бы ветеринаром, если бы его не искалечили, искромсав его разум. Что там Кирстен рассказывала мне? Он боится садиться за руль, он перестает выносить мусор, не моется и, наконец, плачет. Я тоже плачу, подумала я, и иногда у меня скапливается мусор, а однажды на мотоцикле «хоффман» я едва не врезалась в бок автомобиля, и мне пришлось съехать на обочину. Заприте и меня, подумала я, заприте нас всех. Это что ли и есть несчастье Кирстен, иметь такого мальчика сыном?

— Есть чем еще покормить ее? Она все еще голодна, — сказал Билл.

— Все, что найдешь в холодильнике. Сам не хочешь поесть?

— Не, спасибо. — Он снова погладил старого ужасного кота — кота, который никогда ни на кого не обращал внимания. Он приручил это животное, подумала я, сделал таким же, какой он сам: прирученный.

— Ты приехал сюда на автобусе?

— Да, — кивнул он. — Мне пришлось сдать водительские права. Раньше я водил, но… — Он замолчал.

— Я тоже езжу на автобусе.

— У меня была настоящая классная машина, — сообщил Билл. — «шевроле-шеви» пятьдесят шестого года. С восьмицилиндровым двигателем, с «большой восьмеркой», что они делали. «Шевроле» делали с восемью цилиндрами еще только второй год, первым был пятьдесят пятый.

— Это очень дорогие машины.

— Да. «Шевроле» придали ту новую форму кузова. У старого он выше и короче, а новый такой длинный. Разница между «шеви» пятьдесят пятого и пятьдесят шестого в передней решетке. Если на решетке есть поворотники, то можно сказать, что это модель пятьдесят шестого года.

— Где ты живешь? — спросила я. — В Сан-Франциско?

— Я нигде не живу. Я вышел из больницы в Напе на той неделе. Они выпустили меня, потому что Кирстен больна. Я добрался сюда автостопом. Мужик подвез меня на спортивном «стингрее». — Он улыбнулся. — Эти «корветты» нужно прогонять по автостраде каждую неделю, иначе у них образуется слой нагара в двигателе. Тот источал сажу всю дорогу. Что мне не нравится в «корветте», так это его кузов из стеклопластика, его нельзя починить. — Потом добавил: — Но они определенно красивы. У того мужика был белый. Забыл год, хотя он мне называл. Мы разогнались до сотни, но копы всегда следят за «корветтами» в надежде, что они превысят скорость. Часть дороги дорожный патруль маячил за нами, но ему пришлось включить сирену и убраться — где-то произошла авария. Мы показали ему средний палец, когда он проезжал мимо. Он взбесился, но не мог нас привлечь, потому что слишком спешил.

Я спросила его, на сколько только могла тактично, зачем он приехал ко мне.

— Я хотел спросить тебя о кое-чем. Я один раз встречался с твоим мужем. Тебя не было дома, ты работала или что-то еще. Он был здесь один. Его звали Джефф?

— Да.

— Я хотел узнать… — Билл нерешительно замолчал. — Ты мне можешь сказать, почему он покончил с собой?

— Подобные вещи всегда обусловлены множеством факторов.

Я села за стол, лицом к нему.

— Я знаю, что он был влюблен в мою мать.

— Taк ты знаешь это!

— Да, мне сказала Кирстен. Это была главная причина?

— Возможно.

— А какие были другие причины?

Я молчала.

— Можешь сказать мне одну вещь, — продолжил Билл, — одну личную вещь? У него были психические нарушения?