С другой стороны, если мы подходим к вещам внешнего мира, то они всегда являются нам, в сущности говоря, в смешении с тем, что можно назвать "темным лоном будущего". Ибо при более точном рассмотрении вещей мы должны сказать: во всем, к чему бы мы ни обратились во внешнем мире, всегда присутствует будущее. Если мы испытываем страх и опасение перед тем, что может прийти нам навстречу, нас, так сказать, всегда отбрасывает назад. Плотной завесой стоит перед нами внешний мир. Но если мы разовьем чувство смирения, молитвенного настроения по отношению к тому, что идет нам навстречу из темного лона будущего, то сможем убедиться, что ко всем существам внешнего мира мы можем подходить с теми же самыми чувствами уверенности и надежды, которые притекают к нам из чувства смирения. Тогда обо всех вещах мира мы сможем сказать: "Это светит нам мудрость мира!" Если прежде из всего, к чему мы подходили, нам зияла тьма, если прежде в ощущения вступала тьма, то теперь чувство смирения рождает в нас ощущение, что, в сущности, лишь благодаря тому, что мы в душе могли желать и добиваться Высшего, из всего будет светить нам исполненное мудрости содержание мира. Так мы можем утверждать, что из молитвенного настроения смирения в нас зарождается надежда на просветление всего окружающего мира. Темнота замыкает нас в самих себе — уже в физическом проявлении она являет нам покинутость и безысходность, — это подобно тому, как если бы мы оказались где — то застигнутыми ночною мглой, и тьма растилалась вокруг, с приходом утра, когда нам начинает брезжить свет, мы чувствуем себя освобожденными от заточения в самих себе, но не так, чтобы мы при этом теряли самих себя, а идем навстречу миру, вынося в него лучшие устремления, лучшие желания нашей души. Мы чувствуем, как растворенность в мире, отчуждающая нас от себя, преодолевается молитвенной теплотой, которая соединяет нас с самими собой. И когда мы развиваем в себе молитвенную теплоту до чувства смирения, пронизывая им нашу молитву, то молитвенная теплота разгорается до молитвенного света. Теперь, вновь выходя из себя, мы знаем: если мы теперь соединяемся с внешним миром и направляем взор на всё, что есть в окружающем нас мире, то уже не чувствуем себя в нем потерянными и отчужденными от нас самих, но чувствуем, как лучшее, что есть в душе, изливается из нее; чувствуем свое единство с тем, что светит нам из окружающего мира.
Оба эти молитвенные течения могут быть лучше выражены в образах, нежели в понятиях. Вспомним, к примеру, как описывается в Ветхом Завете могучая, потрясающая душу ночная борьба Иакова. Нам кажется, что мы сами отданы тому многообразию мира, в котором наша душа сначала теряется и которое не дает нам прийти к самим себе. Когда же все — таки пробуждается наконец стремление обрести самого себя в себе, то начинается борьба нашего высшего Я с низшим Я. Различные настроения сменяют друг друга, но затем мы прорываемся вверх именно благодаря этому молитвенному настроению, и наконец наступает тот момент — показанный нам в рассказе об Иакове, — когда внутренняя ночная борьба души успокаивается, просветляется и наполняется гармонией с появлением первых лучей солнца. Именно так действует настоящая молитва в человеческой душе.
Такое рассмотрение молитвы свободно от всякого суеверия. Ибо молитва — это то, что развивает самую лучшую часть нашей души, то, что непосредственно приносит в душу силу. Рассматриваемая таким образом, молитва является предварительной ступенью мистического углубления, как само мистическое углубление является первой ступенью того, что мы называем духовным исследованием. Уже из описания молитвы нам становится ясным то, о чем здесь часто упоминалось: что, в сущности, мы отягощаем душу множеством заблуждений, полагая найти Божественное, так сказать Бога, мистическим образом только в самих себе. Эту ошибку многократно совершали мистики и вообще христиански настроенные люди Средневековья. Это происходило потому, что как раз в средневековую пору молитвенное настроение начало проникаться эгоизмом, тем эгоизмом, при котором душа говорит себе: я хочу становиться все совершеннее и совершеннее и не думать ни о чем другом, кроме самосовершенствования. И когда в наши дни извращенное теософское течение толкует о том, что человек, отказавшись от всего внешнего, может найти Бога в собственной душе, то это, в сущности говоря, всего лишь отголосок эгоистического стремления к исключительно внутреннему совершенству.
Мы видели, что существуют два молитвенных настроения: одно согревает наше внутреннее существо, другое — в чувстве смирения опять выводит нас в мир, ведет к просветлению и к истинному познанию. Кто рассматривает молитвенное настроение таким образом, тот вскоре увидит, что то познание, которое мы вырабатываем средствами обычного разума, по сравнению с другим познанием в определенном отношении является неплодотворным. Кто знаком с молитвенным настроением, тому известно то уединение души в самой себе, когда она освобождается от отвлекающего ее многообразия мира, когда она, сосредоточившись в себе, переживает то, что можно назвать полностью — замкнутым — в-себе— и у — себя — бытием, и вспоминает о том, что, возвышаясь над настоящим мгновением, притекает в душу из прошлого и из будущего. Кто знаком с этим настроением — когда всё наше окружение становится спокойным и безмолвным, когда только самые прекрасные мысли и чувства, на которые мы способны, объединяют душу во внутреннем единстве, затем наконец исчезают и они, и в душе живет только одно основное глубинное чувство, ведущее, с одной стороны, к Богу, возвещающему из прошлого, а с другой стороны — к Богу, возвещающему о себе из будущего, — кто знаком с этими настроениями и умеет с ними жить, тот знает также, что у души бывают великие мгновения, когда она говорит себе: я оставила в стороне всё, чего смогла сознательно достичь своим мышлением и своим чувством; я оставила в стороне все идеалы, доступные моей воле, я всё изгнала из себя. Я отдалась высоким мыслям и чувствам, но и их я изгнала из себя и позволила жить в себе только вышеупомянутому основному чувству. Кому знакомы такие чувства, тот знает: подобно тому как нам навстречу выступают чудеса природы, когда мы направляем на нее чистый взор, так и в нашей душе вспыхнут новые чувства, которых мы не могли замечать прежде. Волевые импульсы и идеалы, которые до того момента были нам чужды, расцветают тогда в нашей душе, плодотворнейшие мгновения произрастают из этого основного настроения.
Молитва может дать нам мудрость в лучшем смысле этого слова, на которую мы без молитвы не были бы способны, а также такую способность чувствовать и ощущать, какой мы до тех пор не могли воспитать в себе. Подвигая наше самовоспитание дальше, она может дать нам такую силу воли, подняться до которой мы не сумели бы прежде. Если мы хотим достигнуть такого молитвенного настроения, то в душе должны ожить возвышеннейшие мысли, прекраснейшие чувства и побуждения, на которые мы только способны, и душа породит из себя такое настроение. И здесь всё снова следует указывать на те молитвы, которые сообщались с древнейших времен в торжественнейшие моменты жизни человечества.
В моей брошюре "Отче наш" указано, что в "семи прошениях" заключена вся мудрость мира. Там сказано, что только тот может понять семь прошений этой молитвы, кто познал глубочайшие источники мироздания, но наивному человеку, который произносит эту молитву, такие глубины недоступны. Но этого и не требуется! Для того чтобы мог возникнуть "Отче наш", было необходимо, чтобы из всеобъемлющей мудрости мира были выражены в словах "глубочайшие тайны мира и человечества". А поскольку всё это содержится в "Отче наш", то оно и действует в словах этой молитвы — даже и тогда, когда глубина молитвы далеко еще не понята. Тайна истинной молитвы заключается именно в том, что она приносится из мудрости мира. А принесенная из мудрости мира, она и действует сообразным образом, несмотря на то что мы ее еще не понимаем. Понять ее мы сможем, когда поднимемся к высшим ступеням, к которым подготавливает молитва и мистика. Молитва подготавливает нас к мистике, мистика — к медитации, концентрации, и отсюда мы приступаем к собственно духовному исследованию.
Возражение, что следует понимать слова молитвы, чтобы она оказала правильное воздействие, совсем не является правомерным. Оно просто неверно. Разве мы понимаем мудрость цветка, радуясь ему? Нет нужды проникаться мудростью цветка, и тем не менее душа может наполняться радостью при его созерцании. Для появления цветка была необходима мудрость, но не нужно мудрости, чтобы радоваться цветку. Чтобы появиться молитве, необходима мудрость мира, но молитва, когда она уже существует, вливает в душу тепло и свет; для этого столь же мало необходима мудрость, как мало она необходима, чтобы мы радовались цветку. То, что возникло не из мудрости мира, не может иметь той силы. Уже сам образ действия молитвы указывает нам на ее глубины.
